Взобравшись на лавочку, Злата перегнулась через забор палисадника и заглянула в окно. На кровати за трубкой, повалившись поперек и уткнувшись лицом в скомканное одеяло, лежала Маринка. Рядом, как котенок, свернувшись клубочком, примостилась Машка. Девочка лежала, не шелохнувшись, уткнувшись носиком в мамин бок. А по другую сторону от Маринки на нетвердых ногах стоял какой-то мужик и… Злата отпрянула от окна и, тяжело дыша, прижалась спиной к забору. Слезы бессильной ярости и отчаяния душили ее. Вот бы сейчас ворваться в этот дом и разнести там все на мелкие кусочки, вытрясти дух из Сашки, отхлестать по щекам Маринку и повыгонять вон весь этот сброд! Как же девушке хотелось вызвать сейчас сюда участкового и председателя и раз и навсегда положить конец этому бедламу. Но… Злата прекрасно знала, чем это все обернется. Маринку и Сашку лишат родительских прав, Машку заберут в приют. Маринка никогда не простит ей этого, а Злата вот уже который месяц не могла простить себе собственной слабости и бездействия. И тот мужик… Он же хуже животного, вонючего, грязного, потного. И ему наплевать, что Сашка, который и пригласил его сюда, всего лишь за стенкой и может войти в любую секунду. И ему нет дела до маленького ребенка, спящего тут же рядом с матерью. Ему вдруг просто захотелось удовлетворить свою потребность, и то, что Маринка пьяна до бесчувствия, его не волновало… От отвращения и омерзения девушку чуть не вырвало Глубоко дыша, она подняла глаза к темному непроглядному небу и мысленно прошептала: «Господи!» Злата плохо спала той ночью. Все ворочалась с боку на бок, вслушивалась во тьму за окном и все ждала чего-то, а утром поднялась с головной болью. Сделав себе чашечку кофе, она взобралась с ногами на стул у окна в столовой и стала смотреть на сад. Ночь прошла спокойно, но тревога не отпускала В саду падали листья, а в душу закрадывалась тоска. Безотчетная беспричинная, она давила на сердце. Злата не знала, не понимала и даже объяснить не могла, почему и чем ей так близка была эта осенняя пора, пора грусти, печали, расставаний Но что-то у них все же было общее, потаенное, скрытое в глубине души. Умывшись и причесавшись, девушка набросила на плечи бабушкин платок и вышла на улицу. Дорога была пустынна. Кругом царила звенящая тишина: ни людей, ни машин, ни собак… Девушка постояла немного, оглядываясь по сторонам, потом вернулась к себе во двор и, побродив немного в саду, устроилась в беседке под виноградником. Она любила здесь сидеть и слушать тишину, нарушаемую лишь легкими шорохами листвы и порывами ветра. Одиночество обступало ее со всех сторон, но оно не было гнетущим темным, беспросветным. Злата Полянская искала именно его, да еще этой особой тишины, покоя и умиротворения, но сейчас была бы совсем не против, если бы кто-нибудь постучал к ней в дом. Как будто в ответ на ее мысли скрипнула калитка, и сквозь поредевшие листья виноградника девушка увидела Дороша. Он неторопливо шел по дорожке, не глядя по сторонам и не видя ее. Несколько секунд девушка смотрела на него, прежде чем окликнуть. Мужчина резко обернулся и, заметив ее, расцвел белозубой улыбкой. Свернув с дорожки, он направился к ней, а Злата вскочила с лавочки и бросилась ему навстречу Виталя засмеялся и, поймав ее на полпути, подхватил на руки и прижал к себе. Полянская обхватила его шею руками и прижалась щекой к его щеке. — Скучала по мне? — спросил ее Дорош. — Скучала! — сказала девушка и нежно коснулась губами его уха. Мужчина повернул голову и в ответ поцеловал уголок ее губ, а потом отпустил на землю и взял за руку. — Ну? Чем займемся? — с веселым блеском в глазах поинтересовался он. — Ты не заходил к ним? Блеск в глазах мужчины померк, а улыбка сбежала с лица. — Злата… — начал Дорош. — Виталя, там Машка! И там у них такое… — Та-а-ак… — протянул мужчина. — Ты была там? Злата, я ведь просил тебя! — Нет, я не была, то есть была, но не заходила, просто в окно видела… — Злата, они всегда так жили. Не в первый раз они в запое. — Но ты мог бы сходить туда! — в отчаянии воскликнула девушка. — Я не пойду туда! — тоном, не терпящим возражения, сказал Виталя. — Все, что я могу тебе пообещать, так это снова выпроводить Сашку в Москву после того, как они пропьют все деньги и выйдут из комы. Злата, послушай, я приехал провести этот день с тобой. Но если тебя больше волнует твоя подружка и ее проблемы, я могу уехать. — Нет. Прости, я… Она отвернулась, чтобы он не увидел выступивших слез на глазах. Почему, ну почему он так непоколебим во всем, что касается Горновки и ее жителей? Почему он не желает понять ее? И почему она не может понять его? Дорош обнял ее за плечи и прижал к себе. — Ты завтракала сегодня? — спросил он с присущей ему беззаботностью. Девушка покачала головой. — Я так и думал. Пойдем-ка, приготовим что-нибудь на завтрак. А потом… Спорим, я знаю, что отвлечет тебя от разных глупостей? — с улыбкой поинтересовался он, заглядывая ей в лицо. Злата слабо улыбнулась. Она не сомневалась, такой способ он как раз знает. И она любила, когда он приезжал вот так, как сейчас, на весь день, когда они вместе готовили поесть и обменивались несколько колкими и не совсем приличными шуточками, устраивая самый настоящий поединок в остроумии. Дорош, он ведь считал себя взрослым, умным и умудренным жизненным опытом, а Злата в его глазах выглядела юной, глупой и «зеленой», и ей нравилось парировать ему, убеждая его в обратном. Поистине она получала немыслимое удовольствие, когда он терялся и не знал, что ей ответить. Ей нравилось ловить на себе его взгляды, полные нежности и неприкрытого желания. Нравилось дразнить его и снова и снова сгорать в испепеляющей страсти. Злата старалась, чтобы каждая минута, проведенная с Виталей, была наполнена им без остатка. Чтобы потом, когда он уезжал, перебирать эти мгновения, как драгоценные бусины, и нанизывать на нитку воспоминаний. Вот и сегодня она приказала себе забыть на время и о Машке, и о Маринке. Потом, когда Виталя уедет (а в том, что он уедет, она не сомневалась), Полянская что-нибудь придумает. Может, сходит к Тимофеевне или навестит бабу Валю. А пока она хотела насладиться каждым мгновением, проведенным с ним. Они вместе приготовили завтрак и поели. Потом перешли в столовую и устроились на диване. Дорош включил телевизор, а Злата улеглась ему на колени. Конечно, лежать просто так она не могла, и очень скоро мужчина уже не мог сосредоточиться на голубом экране. Они перебрались в спальню и покинули ее нескоро. Потом мужчина принес дров в дом и растопил грубку. Доев остатки завтрака, они сделали себе чай и уселись на пол у открытой дверцы. За окном алел закат. В доме сгущались сиреневые сумерки. Часы на стене мерно отсчитывали секунды. Огонь трещал в грубке, играя причудливыми бликами на стенах. Они не торопились зажигать в столовой свет. Сидели, обнявшись, и молчали, завороженно глядя на огонь. Быстро бежали минуты, и Злата понимала: Виталя скоро засобирается домой, а она будет улыбаться, провожая его до дверей, и прилагать огромные усилия, чтобы сдержать слезы. Когда хлопнула входная дверь, девушка вздрогнула и повернулась к нему. Мужчина криво улыбнулся: — Наверняка твоя подружка! — сказал он. Злата поднялась на ноги, чувствуя, как сердце тревожно колотится в груди. Дверь открылась как раз в тот момент, когда девушка щелкнула включатель. На пороге возникла баба Валя. Верхней одежды на ней не было, впрочем, как и обуви. Платок сбился где-то на затылке, поэтому седые волосы торчали в разные стороны. Морщинистое лицо, белое, как мел, исказилось, став страшным. Она открывала рот, пытаясь что-то сказать, но слова не шли с языка, а в мутных, слезящихся глазах был ужас. Злата издала слабый вскрик и отступила назад, наткнувшись на Дороша. Она обернулась и подняла к нему огромные глаза с расширенными от страха зрачками. Ей не нужны были слова, она и так поняла, что случилось что-то страшное. Она предчувствовала беду, когда узнала о возвращении Сашки, когда заглядывала к ним в окно. — Златулечка… — только и смогла вымолвить баба Валя и стала оседать на пол. Мужчина метнулся к ней и в последний момент успел подхватить, не дав повалиться на пол. — Баба Валя, что случилось? — стал допытываться он. Злата метнулась в прихожую, сунула ноги в кроссовки, сорвала с вешалки куртку и бросилась к дверям. — Злата, стой! — закричал вслед Дорош, но девушка даже не обернулась. Она неслась по улице, как угорелая, цеплялась за шнурки которые даже не удосужилась завязать, падала, поднималась и бежала снова, не чувствуя боли в ободранных до крови ладошках. Сердце билось где-то в горле и, кажется, вот-вот готово было остановиться, но и на это Злата тоже не обращала внимания. Случилось что-то страшное, но, возможно, она еще сможет помочь… У калитки, заслышав страшные причитания бабы Ариши, девушка чуть приостановилась, чувствуя, как леденеет кровь в жилах. Все мужество и силы разом испарились, и она вдруг почувствовала, как ее начинает трясти. Закусив губу, она толкнула калитку и вошла во двор. Баба Ариша, обхватив голову руками и заходясь в страшных рыданиях ковыляла куда-то в огород. В доме в истошном крике заходилась Машка. Полянская едва преодолела расстояние от калитки до шатких ступеней, поднялась по ним и вошла в сенцы. Спертый запах мочи, псины, перегара и нечистот ударил в лицо, но к нему примешивался и другой запах, определить который девушка сразу не смогла. На подгибающихся ногах она дошла до дверей, трясущимися руками потянулась к клямке и распахнула дверь. То, что предстало перед ней, вряд ли потом она сможет когда-нибудь забыть. Кровью, вот чем пахло в сенцах. Грязный пол на кухне был залит кровью, кровь была и на стенах, и на мебели, а посреди комнаты лежала Маринка. Ее рыжие волосы были пропитаны кровью. Лицо, белое и неподвижное, походило на маску. Один глаз заплыл свежим кровоподтеком, а другой, не мигая, смотрел в пространство. Она лежала, как-то странно скрючившись, прижимая руку к животу, только голова, как будто сама по себе, безжизненно была откинута назад. Как будто в страшном, нереальном сне Злата опустилась на корточки и потянулась к Маринкиной руке. Внезапно она уловила какой-то шорох, да так и замерла. Подняв голову, девушка наткнулась на обезумевший, затравленный взгляд Сашкиных глаз. Съежившись, он жался к печке и, не сводя глаз с неподвижного тела Маринки, наверное, точно так же, как и Злата, не мог поверить, что она мертва. Рядом с ним валялся кухонный нож измазанный кровью. — Я… я не хотел… ее убивать… — дрожа и заикаясь, промямлил он, встретившись взглядом с ней. — Она сама виновата… Я вошел… а она… трахается с Вовкой… Я хотел ее проучить… А она… Злата так и не решилась коснуться Маринки. Поднеся руку к горлу, она как будто пыталась сдержать рвущийся из груди крик ужаса, горя и боли. Дрожа всем телом, она едва поднялась на ноги и, повернувшись, бросилась к дверям. Ее так и подмывало, схватившись за голову, бежать отсюда без оглядки! С глухим криком она почти упала в объятия Дороша, который, оказывается, уже был здесь, и заплакала. Мужчина крепко прижал ее к себе, не давая упасть, и прижался щекой к ее макушке. — Почему… ну почему ты не пошел к ним… — причитала девушка, захлебываясь горем. — Ну почему… Ведь я говорила… Я просила тебя… Я знала… И баба Ариша говорила… Если бы ты только пошел, она была бы жива! Маринка! Ой, Маринка! Как же теперь… Сердце, кажется, вот-вот готово было разорваться от горя и отчаяния. Дорош ничего не говорил, только все сильнее прижимал ее к себе и гладил по голове. Он потихоньку вывел ее из дома во двор, а потом уже и на улицу, по-прежнему не выпуская из объятий. У дома уже собрались люди. Баба Нина, Масько с его Алкой, Луговская, Валерик Гуз. Сбившись в кучку, они тихонько переговаривались, обсуждая произошедшее. Дорош осторожно усадил Полянскую на лавочку и достал мобильный телефон. Сначала он позвонил в «скорую», а потом участковому, с которым дружил. «Скорая» и милиция приехали почти одновременно. К тому времени уже все горновцы собрались у дома бабы Ариши. Пришла даже баба Рая, которой было за восемьдесят. Баба Маня и Тимофеевна, обступив Злату, пытались успокоить ее и поддержать. Дорош стоял в стороне. Что-то обсуждая с Валериком, он то и дело отвлекался на телефонные звонки. Баба Ариша и баба Валя, прижавшись друг к дружке у перекошенных ворот, тихо плакали. В дом, где лежала Маринка и все еще был Сашка, зайти никто не решался. А про Машку, которая осталась там, даже никто не вспомнил. «Скорая», констатировав смерть Маринки, не задержалась в доме. Молодая женщина-врач, выйдя со двора, остановилась и оглядела собравшихся. — Здесь ребенок, — объявила она, кивнув на сверток в грязном одеяле, который она держала в руках. — Кажется, это малышка убитой. Кто-нибудь может о ней позаботиться? Услышав эти слова, баба Ариша вновь зашлась в рыданиях, а Злата оторвала лицо от плеча Тимофеевны и подняла голову. — Дайте ребенка мне, — прошептала она осипшим от рыдания голосом. — Ой, ты, Госпадзi! Беднае дзiцё… — прошептала рядом баба Маня, и Злата снова почувствовала, как слезы жгут глаза. Фельдшер вручила ей ребенка и отправилась к машине, а Злата прижала к себе вздрагивающее во сне маленькое худенькое тельце девочки и почувствовала, как от жалости, сдавившей грудь, снова готова разрыдаться. Сашку вывели из дома в наручниках. Он шел, свесив голову на грудь, и походил на сумасшедшего. Впрочем, наверное, никто бы и не удивился, если бы оказалось, что от произошедшего он действительно повредился умом. Вряд ли он до конца осознавал, что сотворил. Маринку вынесли на носилках. Не в состоянии это видеть, Злата уткнулась лицом в грязное одеяльце. Она сидела так, пока милицейская машина не уехала. И неизвестно, сколько бы она еще вот так просидела, безучастная ко всему, если бы рука Витали не коснулась ее плеча. — Злата, пойдем домой! — мягко, но настойчиво сказал он. Не говоря ни слова, Полянская тяжело поднялась на нога и пошла за ним. Глава 20