Войдя в дом, Злата прошла прямо к себе в спальню и опустила спящую девочку на кровать. Машку следовало бы разбудить, помыть и накормить, но у Полянской на это не было сил. Оставив ребенка в спальне, она вернулась на кухню и рухнула на табуретку у стола. Ноги не держали ее, а руки тряслись так, что девушке пришлось сжать их в кулаки. Она сидела, глядя прямо перед собой, а перед глазами все стояла залитая кровью кухня бабы Ариши и тело Маринки посреди… Тихо застонав, девушка уронила голову на руки и так и осталась сидеть. Все казалось дурным сном, только как бы Злата ни пыталась проснуться, ничего не получалось. За свои двадцать три года девушке случалось видеть смерть. Когда она была ребенком, умерла ее прабабушка, потом не стало деда Вити и совсем недавно бабы Сони. Каждый раз переживать это было тяжело и больно, но утешало одно: они уже успели пожить, вырастить детей, да и внуков тоже. Они тихо умирали старыми, и с этим оставалось лишь смириться. Таков был закон природы. Но то, что отучилось с Маринкой… Это было совсем другим. И к невыносимому чувству утраты прибавлялись сожаление, отчаяние и несправедливость произошедшего. Чувство вины терзало девушку, не давая забыться. Она могла бы предотвратить трагедию, если б не струсила. Чем бы для неё самой ни закончился поход к ним, но Маринку она бы спасла! Как спасла уже однажды. — Золотая моя, выпей чаю и постарайся успокоиться! — услышала она над собой спокойный голос Дороша, но в ответ лишь покачала головой. Она не хотела чаю! Она вообще сомневалась, что когда-нибудь сможет проглотить хоть кусочек! Во рту она почти осязаемо ощущала железный привкус крови, а ком в горле казался огромным. — А помнишь, ты говорил, я спасу ее от всего на свете и она еще долго будет жить? — медленно произнесла девушка. — А я не смогла ее спасти… — Злата, перестань изводить себя, — мягко сказал он и как маленькую девочку погладил по голове. — У нее была своя жизнь, и ты не могла прожить ее вместо Маринки. Она понимала, что делает! Ей нравилось так жить, но ничем хорошим это все равно бы не закончилось. Злата, если ты не хочешь чаю, может, тебе стоит прилечь? Уже поздно… Девушка покорно поднялась из-за стола и последовала за ним в зал, прекрасно понимая, что уснуть она не сможет. — Тебе ведь завтра на работу. Ты поедешь домой? — спросила она. — Нет. Я отпросился. Я останусь. Девушка в ответ лишь кивнула и, подождав, пока он разложит диван и разберет постель, сбросила куртку, джинсы и свитер и забралась под одеяло. Дорош, кажется, еще пил чай на кухне, ходил на улицу, потом еще сидел у телевизора, убрав шум до минимума. Злата лежала, свернувшись калачиком и натянув одеяло до подбородка, беззвучно плакала. Уж неизвестно, о чем думал Дорош и чего ждал, но, когда он, наконец, погасив везде свет, осторожно лег на край дивана, девушка по прежнему не спала. Стоило закрыть глаза и… Несколько бесконечно долгих минут они так и лежали, не шелохнувшись. Потом мужчина повернулся на бок и притянул девушку к себе. Злата уткнулась лицом в его грудь и, обвив его руками, теснее прижалась к нему. Дорош гладил ее по спине и волосам, целовал ушко и ямочку на щеке, пока она не уснула, обмякнув в его руках. Утром, когда Виталя проснулся, ее рядом не было. Он даже не слышал, как она встала. Потянувшись в постели, он приподнял голову и выглянул в дверной проем. На кухне горел свет. Мужчина полежал немного, в мыслях вернувшись к печальным событиям вчерашнего вечера, а потом откинул одеяло и встал с постели. Злата сидела за столом и, склонив голову, считала и раскладывала по стопкам деньги. Она была так поглощена своим занятием и своими мыслями, что даже не услышала его шагов. Остановившись в дверном проеме, он оперся о косяк и стал смотреть на нее: лицо бледное, под глазами темные круги, волосы собраны в пучок на макушке и черная ажурная косынка повязана вокруг головы. Свитер на ней тоже был черный, и это придавало всему ее облику еще более мрачный и печальный вид. Все утро, чувствуя, как горе и тяжесть утраты тяжелым камнем давят на грудь, Злате хотелось плакать, но она приказала себе успокоиться и собраться. Теперь уже слезами горю не поможешь и Маринку не вернешь. Но она может и должна сделать все, чтобы проводить подружку в последний путь по-людски. Пусть жизнь ее была поганой, а смерть бессмысленной и несвоевременной, но похоронить ее достойно она просто обязана. — Доброе утро! — нарушил он молчание, заходя в комнату в усаживаясь за стол, как раз напротив. — Доброе, — отозвалась она, поднимая глаза. — Что ты делаешь? — Да вот пересчитываю свои денежные запасы, — она устало потерла воспаленные глаза и встала из-за стола. На плите в кастрюльке что-то варилось и закипал чайник. — Будешь чай? — обернулась она. Дорош кивнул. — Я здесь еще и овсянку готовлю. Машку надо покормить. Может, тебе яичницу пожарить к ней? — Пожарь! — согласился он. — И себе пожарь. — Баба Маня и Тимофеевна приходили с утра. Принесли пару литров самогонки, кое-что из еды и немного денег. Говорят, все в Горновке чем-нибудь помогут. Слушай, как думаешь ее сегодня отдадут из морга? — спросила она, и голос ее дрогнул. — Злата, я сейчас позвоню участковому. Мы с ним дружим и с ним поедем в морг. Наверное, мы сможем ее сегодня привезти. Все расходы за услуги морга гроб и одежду для Маринки я беру на себя. А ты собери 6абуль и сходи к Максимовне, пусть завтра готовятся к похоронам. Я позвоню тебе, если нам отдадут тело, и привезу его сюда. Да еще я возьму немного денег, а ты напиши что нужно из продуктов. Я постараюсь купить. — Спасибо! — только и сказала девушка. Полянская не ожидала от Дороша подобного, а он, наверное, как и она сама, чувствовал себя виноватым в том, что произошло. Девушка приготовила завтрак и покормила мужчину и Машку, которая тоже проснулась. Сама же она едва смогла проглотить пару ложек овсянки, запив ее кофе. Она отдала Дорошу почти все деньги, которые у нее были, составила список продуктов и попросила купить от себя две белые хризантемы. Дорош уехал, а Злата вымыла Машку, одела ее и отправилась вместе с ней к бабе Арише. Там уже были Маськи и баба Валя Приехала и дочка бабы Ариши. Крови на кухне уже не было, пол и стены были тщательно вымыты, но Злата все равно не могла отвести взгляд оттого места, где вчера лежала Маринка. Девушка посидела немного с ними, обсудив предстоящие похороны, а потом попросила собрать кое-что из Машкиных вещей и поспешила покинуть этот дом. Маринку Дорош привез ближе к вечеру. Весь день он звоню Злате, держа ее в курсе событий, и девушка могла ориентироваться на месте. Наверное, постарались баба Маня и Тимофеевна, но все в деревне, кто хотел помочь с похоронами, шли непосредственно к Злате и несли все, чем могли помочь. Баба Рая Голубиха принесла тонкие восковые свечи, маленькую иконку, какую-то бумажку, которую обязательно кладут в гроб, бутылку водки и пару десятков яиц. Руденко принесли разных солений и мясо, баба Надя тоже принесла бутылку водки, колбасу и белое покрывало из гипюра. Баба Нина Луговская, ближайшая соседка Златы, вообще весь день сновала туда и обратно, что-то неся и желая помочь. Не покидая своего дома, Злата фактически занималась организацией похорон, ни на мгновение не забывая о ребенке, который ковылял за ней по дому и тянул к ней ручки. Полянская перестирала ее одежку, покормила в обед и, уложив спать, долго сидела рядом, глядя на подрагивающие во сне реснички девочки. А потом привезли Маринку, и нужно было идти к Максимовне. Но когда Дорош вошел в дом и сказал об этом, девушка вдруг поняла, что выдержка и мужество изменяют ей. — Тебе необязательно туда идти, — осторожно заметил мужчина, видя, как изменилась она в лице, а в глазах отразилась паника. — Ты и так много сделала для них, теперь пусть они уж сами. — Нет-нет! Надо идти! Только я сейчас посижу немножко и пойдем! Хочешь, я тебя покормлю? — Давай-ка, золотая моя, я сам тебя покормлю и себя тоже! Я так думаю, за весь день ты так ничего и не съела… Мужчина решительно пошел на кухню и стал хозяйничать у плиты, а Злата так и осталась сидеть. Из столовой приковыляла Машка и попросилась к ней на руки. Девушка посадила ее на колени и, обхватив руками худенькое тельце, коснулась губами мягких светлых локонов. — Виталя, — обратилась к мужчине Злата. — Я, знаешь, о чем думаю… — О Машке, — догадался он. — Как думаешь, что с ней будет? — Ее заберут и отвезут в дом ребенка. Возможно, если повезет, ее удочерят, а если нет, она будет жить в интернате для детей-сирот, пока не достигнет совершеннолетия. Злат, ну ты ж знаешь… Ее не оставят бабе Арише. Они ведь приедут, а у нее, ты сама знаешь, условия не для маленького ребенка! Максимовна просто физически не способна взять на себя опеку над Маняшей. К тому же девочка у них уже давно на учете… Мужчина налил себе и Злате борща, достал из холодильника сметану и сало, нарезал хлеба, положил ложки и, наконец, уселся за стол напротив девушки. — А ты когда-нибудь был в интернате? В том интернате, что у нас в городе? — спросила она. — Нет, а ты была? — Да. Это было давно. Я только школу закончила, а у моей подружки тетку за пьянку лишили родительских прав и детей забрали в интернат. Девочка была совсем маленькой, я ее даже не видела, а вот мальчику было лет восемь, в последнее время он чаще жилу них… Ему в школу надо было ходить, но у теть Светы, мамы моей подружки, все как-то времени не хватало отвести его туда. Вот он и гулял целыми днями на улице и смотрел мультики. А потом за ним приехали… Я как раз была у них… Он плакал, вырывался и умолял не забирать его, но те люди, которые забирали, наверное, были бессердечными… Знаешь, как те, что за Машкой приезжали, а может, хуже. Теть Света тоже плакала, и мы с Веркой ревели, обнявшись в спальне, но ничего сделать не могли. Его забрали, и как-то мы с Верой пошли его навестить. Время уже близилось к зиме, ходила эпидемия гриппа и интернат закрыли на карантин. Туда никого не пускали, но мы с подружкой уговорили одну няньку передать мальчику гостинцы и позвать его к окну. Ты знаешь, прошло пять лет, а я до сих пор помню, какими глазами он смотрел на нас из-за стекла. И как он смотрел, когда мы уходили. В глазах его стояли слезы и такая вселенская печаль… Он хотел с нами, он хотел на волю… А потом летом он поехал в Италию, и его усыновили. Верка писала ему, кажется, до сих пор пишет, но он прислал всего одно письмо, в котором поведал, что уже стал забывать русский язык. И что ему в общем-то хорошо у них. Новая семья, и все такое… — Злата, такова жизнь. В мире много уродливого, неправильного, бесчеловечного и жестокого, но не мы придумали этот мир и не нам его исправлять! — как-то пафосно и избито изрек мужчина. Что еще сказать, Дорош просто не знал. Злата слишком близко принимала к сердцу чужие горести и несчастья в силу своего юного возраста или слишком эмоциональной натуры, а он жил своей жизнью, полагая, что заморачиваться над чужой проблемой — бесполезная трата нервов и времени. И то, что происходило у соседа или на их улице, хорошее или плохое старался обходить стороной. И считал это правильным. Впрочем, Злате этого лучше было не знать. — Возможно, — задумчиво произнесла девушка. — А как ты думаешь, я могла бы стать хорошей матерью? Дорош в немом изумлении уставился на нее. А он ведь сразу догадался, к чему она завела этот разговор. Это же была Злата Юрьевна Полянская! В этом была она вся! — Я думаю, когда-нибудь ты станешь самой лучшей мамой, — осторожно начал он. — Но пока ты ведь собираешься реализовать себя как писательница! Дорош никогда не воспринимал всерьез ее роман и писательскую деятельность, считая все это блажью и юношеским максимализмом, так же, как и ее желание остаться здесь навсегда и то, как рьяно она бросалась помогать и спасать всех бедных и нуждающихся здесь, в Горновке. Но сейчас это был его единственный козырь. — С маленьким ребенком на руках это будет весьма проблематично. Ты ведь приехала сюда, чтобы, отгородившись от всего мира, писать в тишине и уединении. С ребенком ты писать не сможешь, за ним тебе придется постоянно приглядывать. — Думаешь, мои стремления и честолюбивые мечты выше жизни и судьбы маленькой девочки? — вскинула она на него взгляд. — А ты готова отказаться от них ради судьбы маленькой девочки? — вопросом на вопрос ответил ей Дорош. — Нет… — тихо произнесла девушка и опустила глаза. — Злата, ешь и пойдем! Я обещаю тебе, если Машку оставят в интернате нашего районного центра, мы будем навещать ее и, думаю, мы даже сможем ее забирать! Пожалуйста, перестань изводить себя! Думаю, в любом месте ей будет намного лучше, чем было в доме Максимовны. Девушка кивнула, но в душе не согласилась с Дорошем. Потом они пошли к Максимовне. У Златы подкосились ноги, когда она увидела Маринку в гробу, обитом синим велюром. В морге постарались на славу: она лежала как живая. Только подбитый глаз, который так и не удалось загримировать, портил общее впечатление. Ее причесали, подкрасили губы, припудрили нос и на щеки нанесли легкий румянец. Одетая во все новое, в черных лодочках, накрытая сверху белым гипюром, она и походила на ту, прежнюю, живую Маринку, какой она была еще вчера, и вместе с тем такой чистой, ухоженной и красивой она никогда в жизни не была. У изголовья горели погребальные свечки, стояли цветы — поздние хризантемы и мелкие, похожие на ромашки, «звездочки» нежно-сиреневого цвета — здесь, в Горновке, почти у каждого в палисаднике или около росли огромные кусты таких цветов. Злата осторожно опустила на белый гипюр две белоснежные хризантемы. Постояла немного и вышла на кухню. Следовало обговорить завтрашний обед. Девушка собиралась задержаться, но Дорош чувствовал себя здесь явно не в своей тарелке. Он и увел ее домой. После того, как Машка была благополучно уложена в постель, Виталя заключил ее в объятия и… Возможно сейчас это было не совсем правильным и уместным. Маринка лежала в гробу, а Злата наслаждалась близостью с любимых человеком. После она тихонько расплакалась, чувствуя себя ужасно виноватой, а Виталя уснул, удовлетворенный и счастливый, и его уж точно не мучила совесть. Ему необходимо было каким-то образом отвлечь Полянскую, и ничего другого он не сумел придумать. Мужчина считал, что Злата слишком уж прониклась чужим несчастьем и, принимая все слишком близко к сердцу, этим причиняет вред самой себе. Маринку хоронили на следующий день после обеда. Стоял на редкость теплый ясный октябрьский денек, и все в Горновке пришли проводить ее в последний путь. С самого утра, оставив Машку с Дорошем, девушка вместе с бабой Аришей, Алкой и бабой Валей трудились у них на кухне, готовя обед. Масько с Гузом еще с утра побывали на кладбище и вырыли могилу. Баба Ариша заголосила, когда мужики стали выносить из дома гроб с телом Маринки, а потом на кладбище бросилась на гроб, но Злата не проронила ни слезинки. Словно окаменев она стояла чуть в сторонке и, подняв глаза, смотрела, как синеет небо сквозь редкую золотистую листву берез. Она очень хотела верить, что там, на небе, обретя долгожданный мир и покой, Маринка стала чуточку счастливее. На прощание девушка поцеловала сложенные руки подружки, коснулась губами ее лба, мысленно пожелав ей спать спокойно. Потом был обед, на котором, естественно, напились и Маськи, и Валерик Гуз, и баба Ариша. Злата чисто символически выпила рюмку водки, дабы помянуть Маринку, посидела немного и, забрав Машку, отправилась домой. Дорош пришел позже, задержавшись у Максимовны. Он остался на ночь, а рано утром, когда еще и заря не занялась на горизонте, уехал домой. Кутаясь в бабушкин платок. Злата проводила его до калитки, а потом еще долго стояла, глядя ему вслед. Она и сама сегодня собиралась на работу. В школе ее отпустили только на два дня Поэтому, прежде чем выйти к автобусу, она одела и покормила Машку и отвела ее к Максимовне, пообещав прийти за ней сразу после работы. Смерть Маринки, похороны и беспокойство за судьбу ребенка основательно выбили Полянскую из колеи. В школе очень трудно было сосредоточиться на уроках, и только возвращаясь домой, девушка вспомнила, что уже несколько дней подряд даже не включала ноутбук, не звонила домой, да и с Лешкой Блотским давно не разговаривала по телефону. Придя в деревню, девушка в первую очередь зашла к бабе Арише за Машкой, но девочки там не оказалось. Ее забрали. Максимовна сказала, только час назад приезжали из органов опеки. Она просила их дождаться Златули, она надеялась, девушка сможет им помешать, но они ничего не стали слушать. Злата Полянская не была им родственницей и никаких прав на ребенка не имела, а оставить девочку у бабы Ариши они не могли. Да старушка и не собиралась брать на себя подобную ответственность. Злата, конечно, расстроилась. Она успела привязаться к Маняше, и ей было нестерпимо жаль малышку, так внезапно лишившуюся не только родителей, но и родного дома. Где она теперь? И найдется ли в этом мире хоть одна душа, способная подарить ребенку теплоту, ласку и заботу? Она шла домой и чувствовала, как от жалости сжимается сердце. Напрасно она пыталась убедить себя, что, так, возможно, действительно лучше, хорошо, что девочку забрали так скоро. Потом расставаться было бы больнее. Но сколько бы она ни убеждала себя в этом, в глубине души ее терзали сомнения. Она должна взять опеку и заботу на себя, вот только сможет ли она? Справится? Ее не пугали проблемы, страшила ответственность за чужую жизнь. Вернувшись домой, девушка, пытаясь отвлечься, занялась повседневными делами, но пустота большого дома сегодня тяготила ее. Она давила на нее, и впервые девушке захотелось, чтобы рядом кто-то был. Кто угодно, с кем можно было бы просто поговорить, чье присутствие просто разогнало бы эту невыносимую тоску. Ей нестерпимо хотелось позвонить Дорошу и попросить его приехать, но мужчина уехал только сегодня, и, если честно, она была почти уверена, что он откажется. Найдет любой предлог, но откажется. Растопив грубку, девушка, закутавшись в бабушкин платок, забралась с ногами на диван и, пододвинув телефон, набрав номер родительской квартиры.