Расчет врага – если это был именно расчет – весьма точен. Ибо не обученная грамотно сражаться строем рабская пехота очень сильно уступает моей фаланге в «правильной», фронтальной схватке. Но вот в индивидуальных поединках и вообще в ближнем бою, когда в ход идут клинки, а копья становятся бесполезными из-за чрезмерной длины, сражаться с гулямами на равных могут лишь менавлиты. Однако последние и так понесли немалые потери, и потому я отправил лучших воев наверх раньше прочих в надежде сохранить хоть сколько-то их в качестве будущих десятников. А вот остальные скутаты-греки уже теряются в рубке! И именно этим могут воспользоваться мусульмане, когда на подъеме у моих воев уже не будет возможности сбить строй. Что ж, значит, будем защищать вход на тропу до последнего! – Давайте поднимайтесь быстрее, не тяните время! Следом пойдут вои шестого ряда, уже до вершины! Первый, наиболее яростный напор гулямов успешно удержали бойцы второй и третьей шеренг, отразив любые попытки противника приблизиться дружными ударами копий. Причем если первый ряд колол под счет, синхронно, то воины второго работали индивидуально, отражая попытки рабов схватиться за древки и выдернуть их из рук. А немногим «счастливчикам», сумевшим поднырнуть под уколы пик или проскочить между ними, уверенно раскроили головы разошедшиеся алебардщики. Тогда сельджуки вновь попробовали набросить тела павших на копейные наконечники. Но в этот раз наученные горьким опытом вои успевали отдернуть оружие или отвести его в сторону, после чего еще яростнее кололи врагов. И всю схватку турок сверху поражали мои стрелки, заставив тех сбиться в несколько «черепах». По какой-то причине среди пешцев сельджуков вовсе не оказалось лучников. Возможно, в силу того, что Алп-Арслан отводит пехоте вспомогательную роль, а вся легкая конница у него и так стреляющая, а может, еще почему-то. В любом случае сейчас это сыграло в нашу пользу. Так продолжалось примерно полчаса – пока не завершили подъем копейщики пятой и шестой шеренг. – Бердышники, наверх! Да побыстрее! Гулямы, видя, что строй врага слабеет, воодушевились и вновь пошли вперед, причем теперь они разбились на две части. Первая, выставив копья, в очередной раз стала сближаться с моими скутатами, принимая на щиты их уколы и коля в ответ. А вот бойцы второй, оголив лишь короткие клинки, принялись активно подныривать под пики греков, едва ли не на коленях проползая под ними. Многие нашли свой конец на наконечниках контарионов, но десяток-другой пешцев-рабов сумели сблизиться с ратниками первой шеренги и пустить в ход кинжалы и ножи. За три минуты в рядах греков образовалось не менее пяти брешей, в которые ворвались гулямы с саблями и палашами, и ряды скутатов начали на глазах распадаться. А бой в считаные секунды превратился в столь опасную для нас ближнюю схватку… – Поднимайтесь наверх! Все, кто может, поднимайтесь наверх, выходите из боя! Стрелки, прикройте!!! Увы, в хаосе рубки сложно выбрать цель и попасть в нее, не навредив соратникам. Я это понимаю и потому не слишком рассчитываю на лучников, у которых про запас осталось хорошо если две-три стрелы. Поэтому я, жестом подозвав к себе братьев-варягов и уцелевших телохранителей, сделал несколько шагов вниз, занимая устойчивую позицию между камней у самого начала подъема. По нему уже спешно лезут наверх везунчики, оказавшиеся ближе прочих к спасительной тропе. А вот следом за ними рвутся гулямы, отрезая еще сражающихся скутатов от спасения. Твари… Трое мусульман насели на двух вставших ниже варягов, четвертый рванулся ко мне, подняв в классической защитной стойке щит, а сверху перекрывшись плоскостью клинка. Я дал ему приблизиться на расстояние хорошего удара, после чего от души рубанул по выпуклому щиту. Харалуг рассек дерево, укрепленное стальными полосами, однако не развалил щита. Гулям ответил точным и стремительным выпадом, нацеленным в голени. Лезвие вражеского клинка пробороздило жесткую кожу сапог и прорубило плоть, достав, видимо, и до костей. Вначале я почувствовал лишь сильное жжение, но мгновение спустя пришла резкая, острая боль, а ноги подломились в коленях. Я неуклюже опрокинулся на камни, и гулям резво прыгнул вперед, стремясь добить. Но тут же ему в грудь с огромной силой вонзился метательный топор, отбросивший врага вниз, на тропу. Сильные руки Добрана в очередной раз обхватили мой корпус, и телохранитель мощным рывком притянул меня к себе. Могучий воин попятился, аккуратно – насколько это возможно – придерживая мое тело. Между тем Дражко встал перед нами, преградив путь очередному гуляму. – Святой Ола-а-а-ф!!! Боевой клич бросившихся вниз варягов и посыпавшие с неба крупные белые хлопья, обжигающие холодом кожу лица, – вот и все, что врезалось в память, прежде чем я отключился от острой, пульсирующей боли в ногах. Глава 2 Январь 1069 г. от Рождества Христова Грузия, Джавахети Скит Что-то белое выше по течению реки неожиданно привлекло внимание Субэдэя. Не сразу его подслеповатые от старости глаза разобрали косые паруса. А когда разобрали, сердце старого полководца забилось сильнее – урусы привели свои корабли, они хотят сорвать переправу! Нойон закричал, призывая лучников приблизиться к берегу. Нужно помешать врагу протаранить всадников на бродах деревянными бортами своих судов. Ведь если до этого дойдет, урусы окажутся неуязвимы для противника, в то время как их копья, дротики и стрелы с легкостью будут поражать монголов. Вот уже построились на берегу первые сотни лучников, спешат воины завершить переправу, ведомые вперед железной волей нойона. Впрочем, Субэдэй приказал бы им остановиться, если бы урусы приблизились, вот только они отчего-то задержались, встали в нескольких сотнях локтей выше по течению, бросив якоря. Что это – страх, трусость?! Нойон уже позволил себе презрительно усмехнуться, как вдруг обоняние его уловило резкий, неприятный и в то же время отчасти знакомый запах – он исходил от воды. Опустив взгляд, старый монгол изумленно воззрился на поверхность Итиля, практически целиком окрасившуюся черным. И откуда-то появившаяся темная пелена практически достигла воинов, переправляющихся через реку… А в следующее мгновение огненный цветок вспыхнул перед кораблями урусов – и в считаные секунды поток пламени стремительно покрыл Итиль, поглотив отчаянно закричавших панцирных всадников. Лучники суеверно отпрянули от берега, думая, что враг сумел подчинить духов огня и воды, а Субэдэй, не понаслышке знакомый с зажигательными смесями и их возможностями… Субэдэй испытал вдруг уже основательно подзабытое предчувствие неотвратимой и скорой беды… Необычайно красочный, насыщенный сон, сильно отличающийся от являвшихся мне ранее полубредовых, бессвязных сновидений, оборвался резко и неожиданно. Я сразу узнал его, с удивлением отметив, что продолжился он ровно с того места, где прервался в прошлый раз, – когда мы с ратниками держали путь по горным перевалам. Шок от видения был столь сильным, что я не сразу сосредоточил внимание на окружающей обстановке. И только воспоминание о путешествии моего корпуса из Алании в Грузию вернуло мне ясность мыслей. В голове тут же всплыли подробности разгромной битвы с сельджуками, а перед глазами предстала картина последней схватки, в которой я получил ранение, – и словно в ответ заболели и одновременно начали зудеть ноги. Я чуть приподнялся на жестком ложе и тут же, обессилев, откинулся назад – такое чувство, что все мои мышцы разом одряхлели. Я осмотрелся по сторонам, пытаясь воскресить в памяти, как сюда попал. Но в голове мечутся лишь какие-то бессвязные образы. Крики, даже вопли, значение которых от меня ускользает, белая пелена перед глазами… Холод. Да, было очень холодно. Как ни странно, при мысли о холоде меня бросило в жар – раненый, беспомощный, вытащенный Добраном из гущи разгорающейся схватки, я вполне мог обморозиться на снегу. А если так, то это прямой путь к отмиранию тканей и гангрене! Отчаянная своей необратимой обреченностью мысль вроде бы придала мне сил. Я вновь попытался встать, точнее, сесть, точнее, приподняться… И не вышло. Откинувшись на жесткое ложе, поймал себя на мысли, что мне вдруг стало все равно, будет у меня гангрена или нет. Ибо в настоящем состоянии я просто не способен хоть на что-то повлиять! Я вновь открыл глаза, когда чьи-то сильные, заботливые руки приподняли мою голову и приложили к губам глиняную чашку с горячим бульоном. Я автоматически открыл рот и тут же скривился, попробовав совершенно несоленую, да еще и отдающую какой-то падалью жижу. Но желудок вдруг явственно заурчал, отозвавшись на столь непритязательную пищу, и второй глоток вышел более глубоким, а вкус варева показался мне уже не столь противным. Обжигаясь, я жадно допил бульон, помогая Добрану кормить меня, придерживая чашку правой рукой. Когда она опустела, я коротко попросил: – Еще. Дружинник настороженно посмотрел на меня, но кивнул и отошел к примитивному каменному очагу, в медном котелке над которым томилась массивная кость с мясом. Костерок под ним уже догорал, но пока еще слабый огонь и ярко мерцающие багровым угли давали неплохой и в то же время мягкий свет. Я наконец-то рассмотрел, где нахожусь. Узкая пещера, максимум метра два шириной и едва ли четыре метра глубиной, с грубыми, плохо тесанными каменными сводами. Как кажется, ее вырубали в пористой горной породе, но завершить дело не смогли или не захотели, не знаю. Удобств минимум – два лежака из тугих гибких веток, пуков сена и набросанных поверх них шкур да очаг. Не печь без дымохода, долго хранящая тепло, а именно открытый очаг, тепло которого окончательно выветрится через два-три часа. Дела… Между тем телохранитель щедро зачерпнул чашкой бульон, фыркнул, обжегши палец кипятком, и вышел из пещеры, откинув полог из козьих шкур. Кажется, снаружи уже стемнело. Моего лица коснулось дуновение свежего горного воздуха, показавшегося мне по-настоящему живительным, и тут же шкуры на входе вновь распахнулись, откинутые сильной рукой варяга. Добран подошел ко мне и протянул чашку. Аккуратно принимая ее одной рукой, я ожидал почувствовать сильный жар. Однако первое, что ощутил, была еще прохладная влага, бегущая по глиняным стенкам. Вот оно что! До меня дошло, зачем Добран выходил, – он зачерпнул снега и бросил его в кипящий бульон, чтобы остудить варево до приемлемой температуры. Кроме того, часть его попала на сосуд и тут же растаяла, заодно немного его остудив. Я благодарно кивнул телохранителю и практически залпом опустошил чашку, чувствуя, как с каждым глотком тело прогревается изнутри, а мышцы наливаются силой. Сумел даже протянуть пустую посудину варягу прежде, чем вновь опустился на ложе. – Как ноги, воевода? – Ноги?! Вопрос Добрана застал меня врасплох, ибо, кажется, за дни и ночи, проведенные в забытье, я настолько привык к боли в ранах, что она стала привычной. Однако, как и в прошлый раз, когда я впервые пришел в себя, стоило мне только о них подумать, как голени тут же заныли и зазудели. – Болят. – Сильно? Варяг отличается немногословием. Вообще-то ранее я ценил это качество в телохранителе, но все же иногда оно раздражает. – Да вроде не очень. А где мы? Дружинник, опустившийся на корточки перед очагом, разбил остатки горящего костра крепкой палкой, растащив пылающие угли ближе к выложенным кольцом камням. Все правильно, так они напоследок наберут побольше жара… На мгновение огонь ярко вспыхнул, осветив словно из камня высеченное лицо варяга, и практически сразу погас. – В скиту. – В скиту… – эхом повторил я за ратником и невольно закрыл глаза. Приятное тепло разошлось от желудка по телу, и, сам того не заметив, я провалился в дрему, а вскоре и вовсе забылся крепким сном. Яркий луч света коснулся моего лица, а голени обдало потоком холодного воздуха. Открыв глаза, я тут же с непривычки зажмурился. И только десять секунд спустя я осторожно приоткрыл веки. Над моими ногами склонился худощавый седой мужчина, чей расцвет остался далеко в прошлом. Впрочем, старость его также пока не вступила в полную силу. Скуластый, с сохранившейся в волосах редкой рыжиной, он аккуратно снял повязку и внимательно присмотрелся к ранам и коже вокруг них. Удовлетворенно кивнув, взял приятно пахнущую чем-то травяным мазь из стоящей рядом миски и очень аккуратно обработал ею края рубцов, после чего наложил повязки из обрезков чистой и, надеюсь, прокипяченной ткани. По крайней мере, в Копорье батюшка «бинты» действительно кипятил. – Спасибо! Обернувшись на мой голос, монах – а судя по скрывающей фигуру простой рясе, это именно монах – с улыбкой кивнул в ответ. Языка он наверняка не знает, но, думаю, понял благодарную интонацию. После чего мой лекарь встал, закрыв мои ноги шкурой, и жестами показал, что нужно продолжать лежать. Я понятливо склонил голову, и он покинул келью-пещеру; очевидно же, что ее рубили именно как жилище местной братии. А вот совсем не вставать – это ведь не так-то и просто, учитывая физиологические потребности! Ощутив это через пару минут после ухода монаха, я попытался осмотреться в поисках чего-то, что могло бы заменить мне судно. Добран верно понял мой ищущий взгляд, подал деревянную бадью и выжидательно на меня уставился. – Ты это… выйди ненадолго, хорошо? Телохранитель пожал плечами – впрочем, в этом жесте все же читалось легкое удивление, – и, откинув полог, выбрался на свежий воздух. Ну что поделать, времена-то нынче простые, а люди в большинстве своем неприхотливы и бесхитростны… Дети природы! А ведь меня только малая нужда побеспокоила, а как быть, когда… Прочь, прочь от себя эти мысли!!! По крайней мере сейчас. Но как же стыдно-то… – Добран! Варяг неспешно вошел в пещеру, взял бадью и вновь вышел на улицу. Неловко, м-да. Очень неловко. Но и жить-то ведь как-то надо. Пока телохранитель отсутствовал, я окинул «апартаменты» скучающим взглядом. Увы, со вчерашнего дня удобств не прибавилось, разве что стало заметно холоднее. Впрочем, это никак не отнести к плюсам. Когда лежишь под шкурами, еще ничего, но стоит им хоть чуть-чуть сползти, как тут же очень свежий воздух заставляет вновь как можно скорее в них закутаться. Пока я осматривался, на глаза мне все же попалось нечто новое, не замеченное вчера. А именно меч Добрана в потертых ножнах и стоящий у противоположной стенки боевой топор. Рядом с оружием покоился шелом варяга, и… все. Ни щитов, ни кольчуг – а ведь защитное снаряжение было у каждого из нас! – ни, что самое страшное, моего харалужного клинка, подарка Ростислава. По спине протянуло холодом, когда я вспомнил, что непроизвольно разжал пальцы в момент падения в последней схватке. Неужто варяг не вернулся за моим чудо-клинком?! Впрочем, если память мне не изменяет, телохранитель подхватил меня на руки, как только я упал. У него не было возможности вернуться… А вот сваливший моего противника Дражко спрыгнул вниз, навстречу очередному врагу. Может, он подобрал клинок? Да только за все это время я еще ни разу не видел моего второго ближника… А собственно, вообще не слышал шума находящегося на постое войска – или хотя бы раненых, которых было никак не менее сотни! Ничего, кроме свиста ветра да редкого скрипа снега под ногами монахов и Добрана… И потом, скит – это ведь не полноценный монастырь. И сколько вообще в скиту может разместиться людей?! Откинув полог, вошел варяг, прервав мои панические мысли. Он поставил бадью у стенки и бросил на землю вязанку толстых веток. – Добран, а где рать? Где Дражко? Где все?! Телохранитель неторопливо снял набитую конским волосом стеганку, служащую воям в том числе и защитой от мороза, и остался в одной рубахе. Он склонился над очагом, складывая в нем ветки, и только после неторопливо и немногословно ответил в своей привычной манере: – Не знаю. Тут уж я начал закипать: – В каком смысле, не знаешь?!