Возмужав, Рюрик вместе с братом Харальдом прибыли к конунгу франков Людовику, прозванному Благочестивым[16]. Он обещал помочь против данов, дал им земли на севере, по соседству с общим врагом – после разгрома Годфредом туда бежали многие ободриты из наших земель. Но против конунга поднялись его сыновья, и бились они с ним до самой смерти отца! А после поделили общую землю на три части. Рюрик и Харальд потеряли владения, данные им Людовиком. И им ничего другого не осталось, кроме как выйти в море, поведя за собой остатки дружин. Братья с другими варягами нападали на франков – зело обидно им стало за обман и неправды сыновей Людовика. Плавали они и далеко на юг, воевали мусульман[17], брали в осаду Париж. Харальд сгинул в тех походах, а Рюрик обосновался на острове Буяне, и вои из руян охотно шли в его дружину. Вместе с урманами он воевал в землях англов, а позже разорял франков Лотаря, одного из сыновей Людовика. Тот, чтобы замириться, пригласил Рюрика на службу, отдал ему старый удел – и тогда сын Годолюба начал мстить данам. Он-то думал, что Лотарь поддержит его в войне со старым врагом, а последний предал его, не оказал помощи в трудный час… Остался в землях отцовских Рюрик с дружиной верной – многочисленной и сильной, и все же меньшей, чем силы данов и лютичей. Да и бодричи, и прочие наши племена не спешили принять сына погибшего вождя. Тогда-то из Новгорода и прибыли к нему послы Гостомысла, потерявшего всех своих сыновей да желавшего свое княжество отдать в сильные руки. К часу пришелся призыв деда, и тогда отправился в Новгород сын Умилы с дружиной своей, родовой и пришлой[18]. – Вот это дела… Я таких историй о славном Рюрике и не слышал! Добран впервые за последние дни – а возможно, и за все время, что я его знаю, позволил себе усмехнуться: – Так откуда тебе знать, воевода, ты же урманин! Да, вот еще что забыл спросить: ты знаешь, что было вышито на стяге Рюрика? – Я слышал, что огненный сокол. – Верно! Огненный сокол бодричей, Рарог. Так вот, сами бодричи себя называют также народом рарогов. И Рюрик никогда не забывал своего происхождения. Дух своего народа он привел на новую родину… Глава 4 Зима – весна 1069 г. от Рождества Христова Грузия, Джавахети Скит Примерно месяц спустя после ранения я впервые смог самостоятельно встать и пройтись до ветра – все же на деле повреждения, нанесенные саблей гуляма, были не столь критичны, хотя кости клинок прорубил. Но каким слабым я себя чувствовал, когда сумел наконец-то встать! Да я меч Добрана, по всем прикидкам весящий не более полутора килограммов, еле сумел поднять! Но, как говорится, лиха беда начало. Каждый новый день я старался пройти хотя бы на полсотни шагов больше. Как мог упражнялся с клинком, уже на четвертый день пригласив телохранителя на свои тренировки. Меч в ножнах против топора – не столько фехтование, сколько живая схватка без всяких правил, разве что варяг вначале вынужден был меня беречь. Я стал больше есть, желудок казался пустым постоянно – и это стало проблемой, требовавшей решения. В конце концов я кое-как смастерил пращу и более или менее ее освоил, потратив на это не меньше пяти дней, после чего мы с Добраном отправились на охоту. Поначалу удача отворачивалась от нас – все же горные козлы, способные забраться наверх практически по любым, самым отвесным скалам, попадались на перевале не очень часто. Думаю, здесь им просто нечего было есть. Однажды нам крупно повезло натолкнуться на искомое животное, но мой слишком поспешный бросок, сделанный с чересчур большой дистанции, лишь напугал козла – камень едва-едва задел его заднее копыто. Увы, не встречались нам и птицы. И все же, если ты стремишься достичь цели, несмотря на неудачи и многочисленные бесплодные попытки, у тебя появится еще один шанс. Во второй раз я сумел им воспользоваться – отправившийся в полет увесистый камень врезался точно в лоб животного, свалив его наземь. Не знаю, убил ли или только отправил в глубокий нокаут, но поспешивший к козлу Добран так или иначе поставил точку в охоте ударом ножа. Мы оттащили тушку ближе к скиту, где разделали ее и спрятали в снегу и камнях. Помимо воинских упражнений и охоты мы с Добраном как могли старались помочь приютившим нас монахам. В скиту их оказалось всего двое: Георгий, лечивший мои раны, и немногословный Роман. Я пытался с их помощью выучить язык, но не слишком преуспел, хотя лекарь и старался найти для меня немного времени. Впрочем, больше мы общались на ломаном греческом. От Георгия я узнал, что ранее в скиту жили четверо монахов. Однако один из них – чью незавершенную келью мы с варягом заняли, – умер, а другой удалился в монастырь в Джавахети вследствие старческой немощи. Оставшиеся же завершили вырубку келий (небольшую часовню монахи обустроили прежде жилищ) и обосновались здесь, в горах, проводя в неустанных молитвах основную часть своего времени. Удивительно, но причащались они не слишком часто, пока лишь только мечтая о собственной полноценной церкви с алтарем, и ради евхаристии также были вынуждены покидать скит. Впрочем, это было необходимо им и для банального пропитания, ибо здесь, в горах, у монахов полностью отсутствовала возможность себя прокормить. Единственной реальной нашей с Добраном помощью стала заготовка дров. Опять же, дело весьма непростое, учитывая, что находимся мы в поясе так называемых альпийских лугов, где полноценное дерево встретить невозможно. Тем более наши передвижения были ограничены полностью заваленными снегом участками. Но как бы то ни было, весь кустарник в доступных нам окрестностях скита мы перевели, а монахи, ранее живущие каждый в своей келье, теперь делили одну на двоих. Так было теплее, да и расход в обрез заготовленного на зиму топлива заметно сократился. Так и бежали наши дни один за другим, зеркально повторяя друг друга: подъем, молебен в часовне, продолжительная, в пару часов, тренировка с Добраном, завтрак-обед, дневной сон, затем снова шли в часовню на молитву. Вновь продолжительная тренировка, до самых сумерек, ужин, разговоры за жизнь с Добраном, где каждый делился воспоминаниями, мечтами, мыслями. Варяг постепенно разговорился и начал получать явное удовольствие от общения, а для меня оно стало единственным якорем, удерживающим от падения в пучину беспроглядной тоски. Увы, у меня появилось время о многом подумать, многое осмыслить, построить планы на будущее – но заодно и тосковать о семье, с которой я не виделся вот уже несколько месяцев. А ведь им неизвестно о том, что я спасся, никому в княжестве это неизвестно! Зато все уже наверняка знают о разгромном поражении войска под моим началом. Наверняка партия старых приближенных Ростислава, оттесненная успехами моих прежних начинаний, нынче взяла верх. И хорошо бы, если бы у них не возникло желание каким-либо образом отомстить моим близким… Но, как говорится, ничто не вечно под луной. Световые дни увеличились, сократились ночи. Пасху мы вместе с монахами отпраздновали специально испеченными куличами – правда, без яиц, но зато с изюмом и сушеными яблоками. Открыли наши гостеприимные хозяева и вино, вкус которого я успел основательно подзабыть. Вообще, я был убежденным противником употребления алкоголя что в том мире, что в настоящем, но в честь столь светлого и радостного праздника позволил себе отведать немного вина вместе с остальными. После Пасхи в сердцах наших поселилась надежда, какая-то возвышенная радость и торжественность. Снег начал стремительно таять, освобождая закрытые на зиму тропы, и мы с Добраном с нетерпением ожидали, когда уже сможем покинуть гостеприимную обитель. И вот этот день настал. Кое-как увязав растрепавшиеся сапоги полосками кожи, взяв с собой остатки вяленой козлятины и бурдюк с вином, подаренный монахами, мы отправились в путь, двигаясь в сторону Цунды. Последняя когда-то была столицей Джавахети, но позже потеряла свой статус – то ли после штурма крепости, то ли по иным причинам. Тем не менее люди в Цунде по-прежнему живут – моя рать прошла через нее на пути к Ахалкалаки. Там можно получить помощь, взять лошадей, новую одежду… Если, конечно, удастся доказать, что я бывший воевода тмутараканской рати, сражавшийся против сельджуков вместе с царем Багратом! Спустя пару часов пути кожаные завязки на моих потрескавшихся сапогах распустились, и я был вынужден остановиться. – Добран, обожди немного. Варяг кивнул и опустился на ближайший валун. Я последовал его примеру и принялся возиться с обувью, едва сдерживая готовую сорваться с губ брань. Кажется, придется вновь нарезать кожаные ремешки ножом Добрана! Между тем мой соратник, чьи сапоги пока не требовали срочного ремонта, достал кусок вяленого мяса из походного мешка и принялся неторопливо жевать, запивая трапезу добрыми глотками вина. Самому так охота! – Ну что, друг мой, хорошо устроился? А как насчет поделиться?! Дружинник лишь ехидно усмехнулся в ответ. Я собрался было уже потребовать свою долю мяса, как ветер донес до моих ушей обрывки чьих-то голосов, раздавшихся снизу. Наше благодушное настроение мигом исчезло. Так получилось, что мы остановились на гребне небольшого подъема, в верхней части короткой, длиной метров семь-восемь, тропки, змейкой петляющей снизу вверх. В принципе гребня можно достигнуть и не по тропе, но так будет гораздо сложнее – другими словами, по счастливому стечению обстоятельств мы остановились в наиболее удобном для обороны месте. Опустившись на корточки и практически распластавшись на камнях, мы с Добраном до боли в глазах стали всматриваться вниз, ожидая, когда за очередным изгибом узкого горного прохода покажутся те, чьи голоса донес до нас ветер. Вскоре мы их увидели: оборванных, кое-как забинтованных окровавленными тряпками, в большинстве вооруженных только булавами – лишь у троих я заметил сабли. Один за другим они оказались в нашем поле зрения – судя по одежде, гулямы Алп-Арслана! Одиннадцать. – Да что же это такое!.. Не знаю, у кого из нас вырвался возглас. Быть может, у меня. Слишком я увлекся, рассматривая недавнего врага, пока мозг лихорадочно «качал» варианты. Ситуация складывалась однозначно против нас! В середине отряда мародеров-оборванцев (слишком сильно эти гулямы отличаются от воинов, которым мы дали бой в долине) держится командир – единственный, на ком войлочный панцирь, усиленный стальными пластинами и защищенный коническим шлемом. Он и еще два воина с саблями имеют щиты, позади них держатся еще двое, вооруженные, что самое паршивое, короткими сельджукскими луками. – Здесь мы не устоим. Короткое заключение Добрана выдернуло меня из размышлений. – Если не здесь, то и вовсе нигде. Телохранитель отрицательно качнул головой: – Здесь – ляжем. У нас одна праща против двух их луков, да и стрелков они прикроют щитами. Ничего ты, воевода, с ними не сделаешь, разве что сам пропадешь. Наверх поднимутся те, кто с дубьем, и числом нас задавят, трое на одного – не выдюжим. – Что предлагаешь? Варяг посмотрел на груду камней чуть в стороне справа и кивком на них указал: – Успеем там залечь и по-тихому их пропустим. А потом вниз и в Цунду. – А монахи? Тут дорога только одна, к скиту! Во взгляде воина промелькнула слабая тень. Промелькнула и пропала. – Мы им своей гибелью ничем не поможем. Только этих разозлим. Так, может, посмотрят, что у братии взять нечего, сожрут что есть да и уйдут. Все же не язычники[19]. Примерно полминуты я колебался. Всерьез колебался, ибо отвык уже от необходимости рисковать собственной жизнью, да и расклад сил явно не в нашу пользу. А главное, в глубине души живет осознание того, что мир этот – не настоящий, зато смерть моя будет еще какой реальной… Я уже был готов согласиться с Добраном! Вот только совесть не позволила мне забыть о том, как монахи спасли нас от смерти в снегах и о том, как Георгий врачевал мои раны, а ведь воспаление при худшем раскладе в два счета прикончило бы меня! Нет, настоящий этот мир или морок, но мои поступки что здесь, что в реальности имеют одинаковую цену. А спасенная жизнь – это неоплатный долг перед человеком, оказавшим мне помощь. Ради него стоит рискнуть собой… Стоит. – Если спрячемся в камнях и попробуем ударить внезапно, когда гулямы будут проходить мимо, я точно успею снять одного стрелка. Добран сморщился, словно кислого попробовал: – Одного! Да и то не наверняка. Нет, не устоим! – Тогда возвращаемся в скит. Монахи спасли нас обоих, и мы оба обязаны им жизнью. Если поспешим, успеем их увести в долину, где охотились. Вряд ли сельджуки туда сунутся – а ночью можно будет и вернуться! Всего мгновение варяг размышлял – по его взгляду заметно, что в душе варина вспыхнула сколь яростная, столь же и короткая борьба. Но, быстро приняв решение, телохранитель утвердительно кивнул, и в глазах его я разглядел лишь суровую решимость. – Тогда бежим! Мы успели уйти с гребня высоты прежде, чем неторопливо идущие гулямы заметили бы нас, поднявшись по тропе. Далее был максимально возможно быстрый пеший марш до скита, периодически сменяющийся легким бегом. И вот наконец показались знакомые пещеры, обнесенные плетеной оградкой. Хлипкая преграда, по идее, должна защищать обитателей скита от животных, но главный местный хищник – снежный барс все равно с легкостью ее преодолеет. Что за ерунда лезет мне в голову?! Как я и ожидал, оба монаха находились в часовне – строго по их распорядку дня. Едва ли не влетев в нее, я с натугой выкашлял – бег в горах дался непросто! – единственное слово: – Уходим! Георгий с удивлением обернулся ко мне, а Роман – высокий сухопарый старик с полностью седой шевелюрой – лишь полуобернулся, и, кажется, в его взгляде сверкнуло недовольство. Чуть отдышавшись, я быстро заговорил, мешая грузинские и греческие слова: – Уходим как можно быстрее, сюда идут торки! Глаза лекаря удивленно округлились, и он уже сделал шаг ко мне, но раздался громкий каркающий голос его собрата. Я с трудом разобрал: «Да куда нам идти?» – Куда угодно, лишь бы быстрее! По охотничьей тропе, может, за нами и не пойдут! Охотничьей тропой я называл тупиковую ветвь горного прохода, тянущуюся за скит – туда мы с Добраном ходили козлов добывать.