Как быть? Вот как: он скажет Мими, что Фацио вспомнил адрес перед тем, как отправиться в Палермо, не раньше. Следовательно, комиссар не предупредил Мими, потому что тот уже уехал сопровождать Фацио. Тем временем Монтальбано подъехал к дому Манзеллы. 16 Он припарковался и вышел. Дорога была все так же пуста и безлюдна. Никто его здесь не увидит. И даже если кто-то, случайно проходя мимо, заметит какое-то движение, у него не возникнет подозрений, потому что местное телевидение еще не сообщало о том, что в одном из трупов, найденных в колодце, опознан синьор Манзелла. Он не сразу вошел в калитку, остановился посмотреть на дом, запоминая, где расположены окна, и мысленно прокладывая к ним путь внутри, в гостиной. Наконец он решился пройти по дорожке к дому. Открыл дверь отмычкой, вошел, задержав дыхание, и, не включая свет, направился в темноте, вытянув вперед руку, к первому окну. Резко распахнул ставни, высунул голову наружу и сделал глубокий вдох. Воздух был влажным, небо затянули тучи. Он слышал свое шумное, тяжелое дыхание, будто долго-долго плавал в море. Потом закрыл глаза, повернулся и, стараясь не дышать, пошел ко второму окну. Открыл его и снова глубоко вздохнул. Поднимался ветер, погода резко менялась, это было заметно с самого утра. Хорошо, что ветер, сквозняк, значит, запах крови выветрится быстрее. Он встал у открытого окна, закурил, спокойно выкурил сигарету до конца. Окурок сунул в карман. Не дай бог, найдут господа криминалисты, сделают анализ ДНК! В таком случае Аркуа придет к неизбежному выводу, что Монтальбано убил Манзеллу, ревнуя к трансвеститу. Наконец он понял, что готов повернуться и посмотреть на гостиную. С правой стороны он увидел лестницу, ведущую на второй этаж, и решил начать оттуда. На крохотную площадку второго этажа выходили три распахнутые двери. Включив на площадке свет, Монтальбано смог рассмотреть, что прямо перед ним располагалась спальня с большой кроватью, рядом ванная комната, а третья дверь вела в спальню поменьше, очевидно для гостей. С нее он и начал: кровать не заправлена, голый матрац и подушка. Тумбочка с ночником, два стула, небольшой шкаф. Открыл шкаф – там лежало аккуратно сложенное постельное белье, два шерстяных одеяла, и все. Той ночью, когда Манзелла был убит, гостей в доме не было. В ванной был полный бардак. Четыре испачканных кровью полотенца валялись на полу, в раковине следы крови и даже отпечаток окровавленной руки на стекле душевой кабины. Все ясно: Кармона и Соррентино смывали с себя кровь Манзеллы, наскоро приняв душ. Переоделись, чтобы вернуться в мир людей, замаскировав свою звериную сущность. Монтальбано прошел в большую спальню. И сразу понял, что доктор Паскуано прав. По его словам, убийцы застали беднягу ночью, когда тот спал голым в своей постели. Действительно, на стуле были сложены брюки, пиджак, рубашка и даже галстук. Под стулом стояли ботинки, в них – аккуратно свернутые носки. Манзелла последнюю ночь своей жизни, или, по крайней мере, ее часть, провел не один. Обе подушки смяты, скрученное одеяло наполовину сползло на пол, а простыня съехала так, что виден голый матрац. Он был страстным любовником, этот Манзелла, как считала несчастная консьержка. Одежды человека, проведшего ночь с Манзеллой, в комнате не было, как не было и покрывала. В него бандиты завернули тело, которое потом сбросили в колодец. Монтальбано подошел к стулу с одеждой, достал из внутреннего кармана пиджака бумажник. Пятьсот евро банкнотами по пятьдесят, удостоверение личности, кредитная карта, выданная Сицилийским банком, должно быть, Манзелла держал там свои сбережения, и все. Комиссар открыл ящик тумбочки – пусто. В этой комнате больше не было ничего, убийцы, очевидно, о том позаботились. Монтальбано закрыл глаза, картинка без труда сложилась в его голове. Отправив письмо, которое Манзелла не получил, поскольку сменил место жительства, Ж. каким-то образом разыскал Манзеллу и возобновил отношения, которые Манзелла пытался порвать. Ж. пришлось это сделать, ведь он признался подельникам, что рассказал любовнику о контрабанде, а тот хотел поставить в известность полицию. Бандиты пообещали не трогать Ж. при условии, что тот поможет им убрать Манзеллу. В противном случае его убьют. Ж. снова оказался в постели Манзеллы на виа Биксио. Как пишут в любовных романах, страсть вспыхнула с новой силой. Любовники проводят вместе ночь, и Ж. обещает, что завтра вернется. Он действительно возвращается, и, когда Манзелла блаженно засыпает, Ж. берет одежду, босиком спускается вниз, открывает двери, впускает Кармону и Соррентино, которых предупредил заранее, а сам убегает. Он сделал свое дело и потому мог уйти. «Можно заметить кое-что в скобках? – спросил сам себя комиссар. – Две версии: или Ж. – идиот, который верит бандитам и остается в Вигате, и тогда мы скоро найдем его труп, или стреляный воробей, и тогда он улетел на север Гренландии, куда, как известно, не дотягиваются руки сицилийской мафии, поскольку там слишком холодно». Скобки закрываем. Кармона и Соррентино поднимаются наверх, будят Манзеллу и тащат его, как есть, голого, на первый этаж. Даже тапки не дают надеть, вот они, стоят у кровати. Это означает, хочешь не хочешь, придется и ему, Монтальбано, вернуться в гостиную. Он остановился на лестничной площадке, сосчитал ступени. Шестнадцать. Жаль, нет пистолета. Конечно, он бесполезен, в кого стрелять? Волосы на руках наэлектризовались, как бывает, когда пройдешь рядом с только что выключенным телевизором. Он повторял себе, что в гостиной никого нет… Конечно, никого! Никого из плоти и крови, верно. Что за ерунда? Кого ты боишься? Призраков, теней? В пятьдесят семь лет ты стал в это верить? Он спустился на две ступеньки. Одна ставня резко хлопнула, и комиссар подпрыгнул, как перепуганный кот, отдернув руку от перил. Ветер усиливался. Бегом, с закрытыми глазами, он преодолел еще четыре ступени. Потом внезапно остановился, замер и, крепко держась за перила, осторожно нащупал следующую ступеньку, медленно опуская на нее ногу, как слепой. Такого напряжения он никогда прежде не испытывал. Неужели с возрастом он стал таким впечатлительным? Вдруг ставни на обоих окнах яростно хлопнули и закрылись. Гостиная погрузилась в темноту. «Как это? – удивился комиссар. – Если ветер дует с одной стороны, почему закрываются оба окна?» Внезапно он понял, что в гостиной стоит некто и ждет его. У него были такие же тело и лицо, и звали его так же, Сальво Монтальбано. Это был он, невидимый враг, с которым ему неизбежно придется столкнуться. Враг, который заставит его снова пережить то, что произошло там, в гостиной, в мельчайших подробностях… Снова пережить? Нет, он не был свидетелем медленной и мучительной агонии Манзеллы, как он мог снова ее пережить? Он расследовал за свою жизнь столько убийств, видел столько следов, которые порой шокировали больше, чем само преступление, – почему именно это так на него подействовало? Верно одно: придется пройти этот путь до конца. Тогда он пошел вниз решительным, насколько это возможно, шагом. У подножия лестницы остановился. В гостиной было сумрачно, свет проникал сквозь щели прикрытых ставней, а на стенах плясали дрожащие тени деревьев. Комиссар не хотел ни открывать ставни, ни включать свет. Он ждал, пока глаза постепенно привыкнут к темноте. Чтобы освободить сцену для разыгранного ими спектакля, режиссеры Кармона и Соррентино раздвинули по стенам мебель. Этажерка с вазой для фруктов, осколки которой валялись сейчас на полу. Три стула. Диван. Журнальный столик. Буфет с посудой. Телевизор. На полу рядом со столиком – два пятна молочно-белого цвета, он не сразу понял, что это. Нет, неправда, понял, только отказывался верить. Вгляделся в эти пятна и убедился, что прав. И вдруг плотный горький комок поднялся из недр желудка прямо к горлу так, что стало трудно дышать, и слезы выступили на глазах. Тогда он перевел взгляд на стул в центре комнаты, на темный круг засохшей крови. Пол был выложен терракотовой плиткой, и Монтальбано заметил, что прямо перед стулом на плитке есть свежий скол. Если бы у него был нож, он смог бы достать пулю, которая, пробив ногу Манзеллы, разбила плитку и застряла в полу. Прав был Мими. Они заставили его спуститься вниз из спальни, раздвинули мебель, оставив посреди комнаты стул, на который его и усадили… но сначала они… Нет, давай дальше. …Стали пытать, что он рассказал Фацио, и при этом, конечно, били ногами… А он твердил лишь одно: ничего не рассказывал, только намекнул, никого не выдал… Они не поверили и тогда сменили мизансцену. «Я слышал, ты любишь танцевать?» «Да». «Тогда танцуй». Ему прострелили ногу. Потом заставили встать, велели танцевать, на одной, здоровой ноге, кружась вокруг стула. «Танцуй, давай танцуй…» А тот вертелся, подпрыгивая на одной ноге, голый, жалкий и одновременно ужасный. Кружился в танце с отчаянным криком, который никто не мог услышать… Комиссар видел этот танец, будто был там, в комнате, вместе с убийцами, и эта пляска смерти в дрожащем свете, проникающем из окна, казалась ему сценой из забытого черно-белого фильма… Именно здесь произошло то, чего так боялся Монтальбано. В его воображении обнаженное тело Манзеллы постепенно стало покрываться перьями, а плитка на полу превратилась в песок, точно такой, как на пляже в Маринелле… Яркая молния, ослепительная вспышка, и Монтальбано, совсем как в то утро, увидел чайку, танцующую свой предсмертный танец. Но не чайка кричала пронзительно, это был голос Манзеллы, со слезами умолявший о пощаде… И отчетливо слышался смех тех двоих, агония птицы их забавляла. Чайка тем временем умирала. Манзелла упал на пол, он больше не мог стоять, но еще судорожно пытался поднять голову.