Чайка так сильно тянула кверху шею, а клювом двигала взад-вперед, что казалось, это рука, которая из последних сил пытается на что-то указать. Тогда те двое подошли к Манзелле, подняли его и продолжили избивать, орудуя ножом, а кровь брызгала на стены, мебель… Но сначала они еще позабавились… А потом все закончилось, может быть потому, что порыв ветра вдруг снова открыл ставни. Монтальбано сидел на ступенях, уронив голову на руки. Глаза его были закрыты. Все прошло. Все, чего он так боялся, начиная с того самого момента, когда впервые оказался в этой комнате. Одна реальность накладывается на другую. Нет, это не похоже на сон, который вспоминаешь, проснувшись. Это что-то совершенно иное, какое-то затмение разума, внезапный сбой, короткое замыкание, отбросившее тебя на неизвестную территорию, где все смешалось во времени, и прошлое стало настоящим… Он успокоился. Открыл глаза и посмотрел туда, куда клювом указывала чайка. На стене висела картина, но в сумраке не различить, что на ней изображено. Тогда он встал и подошел ближе. Четыре красные розы, ужасные, как на фото. Раньше такие печатали на коробках с шоколадными конфетами. Его правая рука поднялась сама собой, безо всякой команды. Эта рука сняла со стены картину, перевернула. На обороте только коричневый картон. Рука вдруг разжалась, и картина упала на пол. Стекло разбилось, из-под разбитой рамы показался белый уголок конверта. Комиссар не удивился, словно это было чем-то само собой разумеющимся. Он наклонился, взял конверт и положил в карман. Ему не оставалось ничего другого, как поскорее уйти. Подойдя к двери, он замер. Отпечатки! Во всех комнатах, где он был, остались сотни отпечатков! И вдруг ему стало смешно: ну и что, пусть себе! Его данных нет ни в одной картотеке, в то время как на Кармону и Соррентино собрано приличное досье. Прежде чем закрыть за собой дверь, он не выдержал и вернулся посмотреть на два использованных презерватива на полу у журнального столика. Монтальбано сел в машину и посмотрел на часы. Не может быть! Уже четыре! Выходит, он провел в доме почти три часа и не заметил, как пролетело время. Солнце, которое то появлялось, то исчезало среди туч, подтверждало, что часы в порядке. Как это объяснить? «Объяснить что? Что ты имеешь в виду? Хочешь убедить себя, что в доме Манзеллы произошло нечто необъяснимое?» – сердито спросил внутренний голос. «В каком смысле необъяснимое?» – взвился Монтальбано, будто его укусила оса. «В смысле времени. Ты решил, что здесь какая-то тайна! Ничего подобного, время не остановилось, нет. Ты действительно пробыл там три часа и не заметил этого. Хватит думать о всяких глупостях, дом как дом». «Ах, вот что? А как ты мне объяснишь…» «Хочешь, чтобы я объяснил? Грубо и по-простому? Ты вошел в этот дом уже взвинченный, кровь у тебя кипела, потому что ты не выносишь насилия или, по крайней мере, того, что является насилием в твоем представлении. В андропаузе становишься более чувствительным к некоторым вещам». «Андропаузу мог бы и не упоминать». «Нет, не мог, как раз в ней все дело! Перед тобой промелькнула картина убийства. Ни больше ни меньше. Такое с тобой бывало, и не раз. Но ты связал убийство со смертью чайки, которая произвела на тебя столь же сильное впечатление. Вот и все. Необычно только то, как ты реагируешь. Как старик, очень эмоционально: мокрый от слез платочек, мурашки по коже. Плохой знак». «Ты говоришь прописные истины! А как объяснить тот факт, что я сразу нашел конверт?» «Хочешь сказать, чайка указала тебе клювом? Ерунда! Это твое чутье полицейской ищейки. Катарелла тоже смог бы найти, но не сразу, ему понадобилось бы больше времени!» «Ты прекратишь или нет? – вмешался комиссар. – Не отвлекай водителя, достал! Я чуть ребенка не сбил из-за тебя!» Спор двух Монтальбано помог ему расставить все по местам. Комиссар остановился у первого попавшегося по дороге бара. Есть по-прежнему не хотелось, он взял только двойной кофе. – Инспектор Ауджелло и остальные уехали? – Да, синьор комиссар. Полчаса как. А синьора Фацио принесла пистолет. – Отнеси его в мою машину. Он прошел в кабинет, достал из кармана конверт, не открывая, убрал в ящик стола и запер его на ключ. Сейчас не нужно отвлекаться, главное – чтобы Фацио благополучно перевезли в Палермо. Первый телефонный звонок от Мими раздался в пять тридцать. – Тебе передает привет Тото Монзилло, – сказал Ауджелло. Это был коллега из полиции Монтелузы. – Что это значит? – В каком смысле, Сальво? Это значит, что Монзилло со мной, во Фьякке. Мы встретились на стоянке. Он и четверо его парней. – А что он там делает? – Ждет «скорую» с Фацио, чтобы сопровождать ее в Палермо. У него приказ от Бонетти-Альдериги. Я бы сказал, что мы можем… – Вернуться в Вигату? Даже не думай! – И что это будет? Кортеж? – Да. – По-моему, это смешно. – Отнюдь. Ты знаешь про серебристую машину, про Кармону, знаешь, почему они хотят убить Фацио, а Монзилло ни хрена не знает. – Ты прав, – ответил Ауджелло. На это он и рассчитывал: шеф, как и следовало ожидать, дал сопровождение. Кармона и его подельник сразу заметят, что «скорую» сопровождают две полицейские машины, и, конечно, откажутся от своей затеи. Они убийцы, но не камикадзе, и своими жалкими душонками дорожат. Монтальбано успокоился. И сел подписывать бумаги. – Мы выезжаем. Ровно шесть часов, – сказал Мими. – Спасибо, счастливого пути. – Мы на полпути, все гладко. Вот только дождь начинается. Пятый звонок запаздывал. Прошло двадцать пять минут, Монтальбано нервно заерзал на стуле и вместо подписи нарисовал какую-то закорючку. Он встал, подошел к окну, закурил, и тут позвонил Мими. – Почему ты опоздал? – Возникла одна заминка, ложная тревога. – Уверен, что ложная? – Уверен. Какая-то машина, обогнав «скорую», перегородила дорогу. Ее занесло на мокром асфальте. Мы всполошились. Бедняги перепугались до смерти и, как только мы окружили их, наставив пушки, вышли с поднятыми руками. У старшего чуть инфаркт не случился. – Кто это был? – Епископ из Патти и его секретарь. – Черт! – Слава богу, все разъяснилось. 17