Занят, но не доволен. От слащаво-сентиментальных описаний пейзажей, дворцов и людей, танцующих шотландский рил и польку, меня вскоре одолела зевота. Особенно раздражение вызывало ее пристрастие перечислять по именам всех лордов и сэров, которые хоть раз одалживали ей свои экипажи, – большинство из них были дальними родственниками королевской семьи, не представлявшими никакого интереса для основной массы простонародья. А еще волынщики! Бесчисленное количество страниц она посвятила проклятым, ненавистным волынщикам. «Они очень часто играли за завтраком, потом чуть позже, во время ланча, и всякий раз, когда мы выходили на прогулку…» И именовала она их непременно с большой буквы «В», словно они были когортой высочайшего духовенства. Ближе к концу я уже рычал от злости. Та же самая капризная особа, что распиналась о невероятнейшей красоте Инверарея, чистейших озерах и превосходнейших лесах, подписала и мой смертный приговор после того, как ей не удалось связаться со своими наиболее доверенными ведьмами. Я уже занес было руку, чтобы захлопнуть книгу, но внезапно взгляд мой упал на пассаж, который сплетницы наподобие моей мачехи, несомненно, зачитали до дыр. И даже в этом экземпляре книги та самая страница была самой захватанной, куда темнее прочих и держалась на последнем стежке. В пассаже упоминалась фамилия «Браун», за которой следовала «сноска», занимавшая большую часть страницы, отчего собственно текста над ней уместилось всего три строчки. Вот что сообщалось в сноске: В 1851 году он поступил к нам на постоянную службу и в тот год начал тренировать моего пони и постепенно рос в должности благодаря своему благонравию и уму. Ничто не сравнится с его вниманием, заботой и верностью; и при моем состоянии здоровья, которое в последние годы, к сожалению, ослабло и принесло немало огорчений, подобные качества ценнее всего, и без постоянного сопровождения носителя оных решительно не обойтись. Позже (в декабре 1865 года) он, совершенно заслуженно, получил повышение до старшего слуги и моего личного и постоянного камердинера. У него крайне независимый и восприимчивый дух, характерный для горцев, и он необыкновенно прямолинеен, простодушен, добросердечен и бескорыстен; всегда готов услужить и обладает деликатностью, какая ныне встречается редко. Ему идет сороковой год. Неудивительно, что поговаривали всякое. Мне вспомнились скандалы, сопровождавшие Ганноверов: бесчисленные списки любовниц, множество аннулированных браков и такое необъятное количество незаконнорожденных детей, что в какой-то момент не осталось ни одного отпрыска королевской династии, способного по закону претендовать на престол. Сама королева Виктория, вопреки ее необъятному самомнению, была зачата по приказу, в наспех заключенном браке, который был устроен лишь потому, что ни один из полусотни ее кузенов не мог по праву унаследовать корону. Ничему это семейство жизнь не учит, подумал я. Я все читал – в надежде узнать что-нибудь еще, но, кроме раздутой сноски, посвященной ее предполагаемому любовнику, ничего полезного больше не нашлось. На последующих страницах Виктория в изнурительных подробностях и выражениях описывала бал при факелах: горцы танцевали чередуясь и почти без остановки. Она даже перечислила волынщиков – их имена и где им прежде доводилось служить. Я закрыл книгу, утомленно вздохнул и потер глаза. В комнату вошла горничная, которая принесла для меня очередной чайник горячего чая – премерзкое пойло, – но девушка была так обходительна, что жаловаться я не стал. – Вы весь день эту книжку читаете, сэр, – сказала она, наклонившись, чтобы забрать остывший чайник, и подмигнула. – Заберите ее с собой. Никто ее не хватится. – Благодарю, – сказал я, – но в этом нет нужды. – Она принялась зажигать лампы, и лишь тогда я понял, как пролетело время. – Новые постояльцы не прибывали? – осведомился я у нее и встал выглянуть в окно. В небе было черным-черно. – Нет, сэр. Месяц выдался спокойный. Слишком спокойный. В груди у меня начало разрастаться зловещее предчувствие, и оно лишь усилилось, когда в комнату, зажигая сигарету, вошел Шеф. – Уйди, – рыкнул он на горничную, и та присела и вышмыгнула вон. Шеф окинул комнату взглядом, дабы убедиться, что мы одни – задремавший старик давно ушел, и закрыл за собой дверь. Прищурившись, он уставился на меня, и на миг я решил, что сейчас он превратит меня в отбивную. – Отойди от окна, – наконец произнес он, и я вернулся туда, где просидел весь день. Шеф же остался на своем месте и пристально посмотрел в окно. – Видимо, в пути что-то случилось. – Похоже, – согласился я. – Мисс Ардгласс с сопровождающими уже должна была приехать. – Та цыганка, за которой они поехали, – она надежный человек? Я усмехнулся. – Я бы не назвал ее надежной, но она многим нам обязана. И она, без всяких сомнений, не предаст инспектора Макгрея. Шефа явно терзали сомнения. Взгляд у него был пытливый – из тех, что будто бы пронизывают вас насквозь. – Она ни за что нас не выдаст, – искренне сказал я, но Шеф лишь кивнул, по-прежнему не убежденный. Он сощурился сильнее. Я подумал, что он хочет что-то сказать, но он просто вышел из комнаты, оставив дверь открытой. Я снова потер глаза. Очень скоро мне придется признать, что, возможно, случилось худшее; что на Макгрея или Кэролайн – или на обоих – напали на пути сюда. Как мне быть в таком случае? Сколько еще ждать здесь? Что это за… Что это за ледяной сквозняк влетел в курительную комнату? Словно кто-то открыл окно и впустил внутрь морозный декабрьский воздух. Дверь скрипнула, и я пошел закрыть ее. Но не успел я коснуться ручки, как кто-то рывком распахнул дверь и меня выдернули в затемненный коридор. 26 Огромная ладонь, крепкая и затянутая в перчатку, схватила меня за шиворот, а вторая накрыла мне рот и глаза – я даже ахнуть не успел. Я рычал и брыкался, пока меня волокли бог знает куда, а в глазах плясали звезды, поскольку одна из рук сдавливала мне лицо. Я настраивал себя, что меня будут всячески пытать: изобьют до полусмерти, зарежут и выбросят в канаву… Я услышал звук открываемой двери, и воздух вокруг стал заметно холоднее. Ладонь, закрывавшая мне лицо, сползла – рот по-прежнему был зажат, но глаза мои уже видели – густую черноту. Вторая рука ослабила хватку, и я услышал, как скрипнула дверь. Та же самая рука пригвоздила меня к холодной отсырелой стене – неровная кирпичная кладка врезалась мне в спину. Пока я пытался вырваться, дверь захлопнулась, и я услышал металлический щелчок замка. Меня загнали в ловушку. Перед лицом у меня вспыхнула спичка, и я даже ощутил жар ее пламени. Я заскулил и скорчился, испугавшись, что сейчас ее воткнут мне в глаз и тот расплавится, словно восковая свеча. Пара налитых кровью, желтоватых глаз блеснула в свете огня. Мне пришлось дважды сморгнуть, чтобы поверить в то, что я увидел. В тяжелую ладонь, сжимавшую мне рот, я промычал нечто, напоминавшее слово «Харрис!». Тот кивнул, и я увидел его череп – идеально гладкий, весь изукрашенный татуировками. Он понял, что я его узнал. Лишь тогда он отнял руку от моего рта, но сразу прижал к губам палец, веля мне молчать. Я резко вдохнул, внезапно почувствовав, как ноет сломанная рука. Похоже, я обо что-то ударился ею, пока отбивался. Я поднес больную кисть к груди и накрыл ее здоровой рукой. – Они здесь? – шепнул я как можно тише. Харрис кивнул. – Все? И Девятипалый? И дамы? – Он снова кивнул, а затем вручил мне клочок бумаги, свернутый в рулон, как пергамент. Я разгладил записку и прочел ее при свете огня. Почерк Макгрея я не спутал бы ни с чьим другим: Люди П-М опасны. Они предадут нас. Приходи в паб «Братство садовников» на Гудрамгейт-стрит. Сейчас же. Убедись, что тебе не сели на хвост. Ошарашен я не был, лишь утомленно застонал. В ту же секунду Харрис выхватил у меня записку, смял ее в шарик и проглотил. В буквальном смысле проглотил. – Что он имеет в виду? – спросил я. – Мне грозит опасность? – Харрис закивал. – Нам нужно идти прямо сейчас? Харрис снова кивнул, а я внезапно вспомнил о фотографии, спрятанной у меня комнате, о револьвере и деньгах лорда Солсбери… – Я успею за оружием сходить? – спросил я. Харрис посмотрел на меня с сомнением. Спустя миг он коротко кивнул мне и изобразил, будто щелкает пальцами, – поторопил меня. Он приоткрыл дверь на дюйм, выглянул в щелку, затем позволил мне выйти. И показал на пол – мне надлежало вернуться сюда же. Я крался по коридору, стараясь двигаться как можно тише и быстрее. Благо Харрис затащил меня в чулан рядом с черной лестницей. Я взлетел на третий этаж и вскоре добрался до своей комнаты. Вот только… Там был Боб – он курил, прислонившись к стене возле моей двери. Он косо посмотрел на меня. – А что ты в той стороне забыл? – требовательно осведомился он и кивком указал на лестницу посолиднее в нескольких ярдах от нас. – Искал треклятую горничную, если тебе так надо знать, – ответил я с показательным негодованием в голосе, быстро отпер дверь, и вошел в комнату. И снова заперся, как можно громче бренча ключами и проклиная судьбу. Пока этот чертов громила стоит там, мне отсюда не выйти. Сначала – главное, решил я и глубоко вдохнул. Я достал фотографию из-за плинтуса, забрал револьвер, пули и толстый бумажник, по-прежнему туго набитый банкнотами. На одну неприятную секунду я засомневался, стоит ли надевать пальто и шляпу. Я выглянул в окно – во дворе вокруг единственного фонаря порхали крупные хлопья снега. Там, должно быть, лютая стужа. Но опять-таки, если я выйду из комнаты и Боб увидит, что я одет в уличное… Тут кто-то закричал. Это был женский голос, за которым раздалось тихое, но зловещее рычание. Боб сорвался с места – его тяжелая поступь удалялась, затем под его ботинками заскрипели ступени. Терять время было некогда. Я тотчас накинул пальто, отпер дрожащей рукою дверь и, так и не успев схватить шляпу, метнулся к черной лестнице. Едва я занес ногу над ступеньками, как услышал жалобный писк горничной. Той самой, что днем приносила мне чай. – Это не я! Это не я, сэр! – в отчаянии верещала она этажом ниже. – Я даже в комнату к вам не заходила! На долю секунды меня охватил порыв бежать дальше, но тут Шеф взвыл как дикий зверь: – Ах ты, лживая ведьма! За этим его воплем последовал звук двух ударов – кулаком по плоти, и бедная девушка завизжала от боли. Я помчался обратно к парадной лестнице, на ходу вытаскивая револьвер. О том, как ужасно целюсь левой, я вспомнил, когда уже был на лестничной площадке, где Шеф тряс за плечи девушку, а Боб стоял рядом. – Ты украла ее, лживая тварь! – Это не я! Это не… – Это я ее взял! – заорал я. – Я взял фотографию!