Я не ответил и просто пошел вдоль стены, ощупывая известняк в поисках двери. Первая обнаружилась всего через пару шагов: дубовая и на засове, заперта. Я потрогал широкую задвижку – ледяная на ощупь сталь, замочная скважина величиной с мой палец – и вспомнил связку увесистых ключей, которую библиотекарь везде носил с собой. Я пошел дальше – Макгрей тихо двигался следом – и добрался до башни в углу двора. Там нашлась еще одна дверь – тоже запертая. Я осмотрелся, пытаясь представить схему двора. В каждом углу должно быть по паре дверей, но было бы глупо надеяться, что какую-то из них оставили незапертой. Я чуть не застонал от досады. Вдруг нечто – поначалу медленно – поползло по моей ноге вверх. Едва ощутимое, неожиданное тепло – словно нерешительное прикосновение руки, возникшей из-под земли. Я отскочил, едва сдержав вопль ужаса. Я услышал, как Макгрей бросился ко мне, наступил на что-то металлическое, а я снова ощутил тепло – на сей раз обеими ногами. И тут я понял: это теплый сквозняк, который вылетал наружу сквозь железную решетку в земле. Под этим люком проходили трубы бодлианской смехотворно бесполезной системы обогрева пола. Я присел и поднес руку к земле. Вот он, теплый воздух, тихонько дует вверх. Я нащупал края решетки. Сталь была влажная – снег вокруг люка тоже подтаял. Это был воздухоотвод, созданный для того, чтобы вода остужалась и легковоспламеняющиеся полы не перегревались, когда библиотека не работает. Макгрей тоже дотронулся до решетки, и мы оба нащупали толстые болты, которыми люк крепился к земле. – Сможем? – шепнул он. Я закрыл глаза, пытаясь вспомнить свои студенческие годы, когда все, от студентов до профессоров, жаловались на нещадный холод. Я вспомнил, что в полу всюду были широкие решетки и как мы сражались за возможность занять место рядом с ними. Трубы пролегали в каменных желобах и потому не соприкасались с деревянными половицами. Возможно, их ширины как раз хватит для того, чтобы мы смогли протиснуться внутрь. И паровой котел никогда не топили по ночам – то, что мы почувствовали, было остатками дневного тепла, – так что ошпариться об трубы нам не грозило. – Возможно, – ответил я. Макгрей в ту же секунду принялся за болты. Он отсек первый, и звук головки, отскочившей на брусчатку, вышел чудовищно громким. С оставшимися тремя он проявил большую осторожность, а я тем временем приглядывал за выходом из тоннеля, опасаясь, что фигуры в плащах появятся оттуда в любой момент. Пока что все было тихо. Я был уверен, что видел тех женщин. Не сомневался ни на секунду. А они наверняка увидели меня и перекушенную цепь. Почему они не преследовали нас? Времени задаваться вопросами больше не было. Макгрей оттолкнул меня, поскольку я стоял на решетке, и оттащил ее в сторону. Глаза мои уже привыкли к темноте, и я разобрал стенки коллектора шириною в два фута, вдоль которого пролегала пара свинцовых труб. Макгрей свесил вниз ногу. – Черт, тут немного… – Сможешь проле… – начал было я, но Девятипалый к тому моменту успел нырнуть вниз – лицом вперед – и, дергаясь и кряхтя, едва протиснул внутрь свои широкие плечи. После долгой возни его ботинки наконец пропали из виду – он уполз в сторону ближайшего крыла библиотеки. Я сунул книгу под пальто – так, чтобы она была плотно прижата к груди. И, сделав последний обреченный вздох, полез вниз. Воистину это был позорнейший, самый унизительный момент в моей жизни. Я передвигался самым неуклюжим и нелепейшим манером, зажатый промеж все еще теплых труб и ледяного влажного камня, по каналу, покрытому грязью смутного происхождения, скопившейся тут за бесчисленные годы. Я абсолютно ничего не видел и слышал только сердитое кряхтенье Макгрея, которому пришлось куда туже, чем мне. Он протискивался вперед, одежда его шумно терлась о желоб. Это звучало так, словно кто-то пытался протолкнуть винную пробку внутрь бутылки. Ему же на ум пришла куда менее изящная аллегория: – Вот, видимо, на что похож запор изнутри… Я все продирался вперед, радуясь, что на сей раз я хотя бы не в своей одежде, – но тут же вспомнил, что все мои любимые костюмы сгорели дотла в Эдинбурге, и меня захлестнуло волной отчаяния. На пару секунд я замер – сломанная рука заныла от сырости и холода. Я попробовал медленно подышать, чтобы успокоиться, но это лишь вызвало боль – вдохнуть полной грудью в этом крошечном пространстве не получалось никак. Я уперся лбом в теплую трубу, чтобы ощутить хотя бы толику физического комфорта в мире, ополчившемся против меня по всем фронтам. – Тут решетка, – вдруг сказал Макгрей с тенью надежды в голосе. Он был гораздо дальше, чем я думал. – Кусачки у тебя? Я застонал: – Нет. Я сам еле… – Ох, твою же мать! – не выдержал он, дергаясь, как живая сардина, запечатанная в жестянке. – Я даже рукой тут пошевелить не могу! – И со всей мочи ударил в железную решетку. Он прополз еще немного вперед, чтобы пинать ее ногами – коему занятию и предался с неистовой яростью. Трубы вздрагивали, и оглушительный лязг разносился по всему каналу. – Макгрей! – возмущенно окликнул я, но тут решетка поддалась – я услышал, как она сдвинулась, а потом снова упала. Грохот был ужасный – слышно его было, вероятно, даже в самых дальних углах здания. Не успело эхо утихнуть, как Макгрей выскочил наружу и громко, с облегчением выдохнул. Я пополз вперед – в желоб пролился слабый золотистый свет. Передо мной возникла четырехпалая ладонь Макгрея – он вытянул меня наверх, и я очутился на краю люка. Внезапно я снова мог дышать, а глаза мои – видеть тусклое сияние уличных фонарей, проникавшее внутрь сквозь широкие окна библиотеки. Я вытащил книгу из-за пазухи и позволил себе протяжно, утомленно выдохнуть. Наконец-то мы были внутри. 40 – Теперь весь Оксфорд знает, что мы здесь! – простонал я, доставая из кармана спички и свечи. – Ох, простите, пожалуйста! – воскликнул Макгрей, потирая ладони и локти – все в ссадинах. Плечи на его пальто и брючины на коленях протерлись до дыр. – Это я испортил твою чертовски гениальную идею, как проникнуть внутрь? – Он повертел головой. – Ты хоть знаешь, где мы, черт возьми, находимся? Я как раз зажег первую свечу – воск вскоре закапал на старинные половицы. По обе стороны этого крыла были витражные окна, а изящные резные арки камня сливочного оттенка соединялись у нас над головами в готический сводчатый потолок. Ни книг, ни полок здесь не было. Продолговатое широкое помещение скорее напоминало богато убранную церковь. Я сразу же понял, где мы. – Это просколиум, – сказал я. – А книги-то где? – На втором этаже. Лестница, видимо, там. Я показал на северную часть крыла, где сквозь витражное окно с улицы попадало немного света от фонарей. Макгрей взял еще одну свечу и зажег ее от моей. Он помог мне подняться, подобрал книгу с пола, и мы направились в ту сторону – пламя свечей плясало, поскольку шли мы быстро. Слева мы увидели тяжелую дубовую дверь. – А эта куда ведет? – спросил Макгрей. – Прямо на улицу, – сказал я, и Макгрей недовольно крякнул. Это был один из множества запертых входов, которыми мы не смогли воспользоваться. Напротив этой двери высилась темная арка, которая вела к лестнице. Мы свернули туда, и в тот же самый миг, смешавшись со звуком моих шагов, раздался приглушенный лязг металла. Мы с Макгреем замерли на месте. Звук повторялся с неравномерными промежутками – где-то у нас за спиной. Из-под пола. Мой пульс ускорился. Мы молча ждали – дыхание Макгрея собиралось облачками над его свечой. – Это они? – пробормотал я. Мы прислушались – Макгрей с хмурым видом. Лязг постепенно утих, но наступившая тишина тревожила не меньше. – Давай-ка поспешим, – процедил Девятипалый, и мы двинулись дальше. Ступени были низкими, лестница широкой – ничего общего с удушливыми коридорами Йоркского собора, – и мы быстро поднялись на второй этаж. Мы вышли с лестничного пролета, и я очень осторожно поднял свечу повыше, опасаясь, что совершу одно неловкое движение – и либо она выпадет у меня из рук, либо выбросит искру, и вокруг сразу же вспыхнет пожар. Масштабы библиотеки медленно проступили во тьме. Мы увидели набитые книгами двухъярусные стеллажи высотой в пятнадцать футов, которые занимали все крыло, от края до края. Ряды тонких дубовых колонн поддерживали балконы, на которых находились самые высокие полки, – каждый из них был снабжен лестницей на колесиках. В воздухе, пусть и прохладном, стоял терпкий, чем-то схожий с коричным аромат кожи и старой бумаги. Над нами в сиянии свечи тускло поблескивал средневековый кессонный потолок, богато украшенный орнаментами и позолоченной резьбой. – Это Отдел искусств, – сказал я. – Мы приходили сюда поглумиться над парнями из Школы богословия. Я посветил в сторону остроконечной каменной арки в самом центре крыла. От нее начинался просторный темный коридор. – А вон библиотека Хамфри, – пояснил я, указав на арку. – Каталог должен быть там. Он обнаружился именно там, где я и ожидал его найти, – прямо за аркой, напротив стола библиотекаря. Каталог представлял собой лишь аккуратный книжный шкаф, уставленный томами, которые были явно новее, чем все остальные издания вокруг. Я бросился к нему и посветил на корешки книг. Макгрей тоже подошел – сразу стало светлее. – Хергест, говоришь? – спросил я его. – Ага, «Красная книга Хергеста». Вскоре я нашел соответствующий том каталога. Единственной здоровой рукой я держал свечу, так что снять его с полки пришлось Макгрею. Он отнес его на стол библиотекаря (а заодно и нашу книгу-фальшивку) и раскрыл. – Ищи, – велел он и забрал у меня свечу. – Будем надеяться, что запись все еще соответствует действительности, – вздохнул я, спешно перелистывая книгу. – Эти штуки имеют обыкновение быстро устаревать. – А картотекой тут не пользуются, что ли? – удивился Макгрей. – Она только для печатных книг. Перечень древних манускриптов – в этих каталогах. Старая традиция. Я вел пальцем по бесконечному алфавитному указателю, краем глаза видя, что Девятипалый с тревогой поглядывает в сторону лестницы. – Есть, – сказал я – сердце мое совершило кульбит, когда я увидел нужный титул. – «Красная книга Хергеста», MS III. Господи, ну и древний же шифр. С этими словами я шагнул в арку и очутился в крыле Хамфри. Мы шли вперед, выставив свечи перед собой – их свет выхватывал из глубокой тьмы нескончаемые ряды старинных книг с выцветшими, а в некоторых случаях – и раскрошившимися корешками. Здешние стеллажи были ниже, к каждому крепился стол, два ряда их тянулись по обе стороны продолговатого зала. Над ними между расписными балками висели мрачные портреты маслом. Те землистые, растрескавшиеся лица елизаветинцев, казалось, с возмущением следили за открытым огнем в наших руках. Шифры манускриптов были записаны на бумажных карточках, закрепленных на торцах стеллажей. Как я и ожидал, наша книга, похоже, была в самом конце зала. Я ускорил шаг. Вновь до нас донесся металлический лязг, и вновь мы застыли.