Следовало бы на кладбище съездить, давно уже не была, Лара расстроится. Но это потом, сначала себя в порядок приведу. Квартира встретила разрухой. Господи, когда же я успела устроить этот бардак? Натуральное Мамаево поле! Или у Мамая курган был, а поле Куликово? Не помню. Вещи разбросаны, дверь на балкон открыта настежь, а на полу под ногами хрустят осколки стекла. Ничего не понимаю! Кто разбил вазу? И стаканы? И крупу на кухне рассыпал, теперь, куда ни глянь, коричневые зернышки гречки и белые риса. Спасибо, что до сахара неведомые вандалы не добрались. До денег, кстати, тоже. Зато уборка поможет привести мысли в порядок. Надеюсь, что поможет. Может, удастся вспомнить, как я попала к Тимуру. И почему он назвал меня наркоманкой? Я даже обычных сигарет не курю, что уж тут говорить про… Ладно, у Салаватова в тюрьме крыша на бок съехала, вот и мерещится всякое, нечего на него время тратить. Или есть чего? Все странности начались именно тогда, когда он вышел. Непонятно. Лара позвонила без десяти двенадцать. Я точно помню, потому что собиралась спать лечь, а тут звонок. Явление более чем странное, кому я нужна? С работы уволилась, подруг нету, друзей тем более, тогда кто звонит. Тимур? Оказалось, что Лара. Нет, правда, она и в самом деле позвонила мне! — Привет… — голос, несмотря на треск и шипение, раздававшиеся в трубке, я сразу узнала. Но на всякий случай переспросила. — Лара? — Ну, кончено, глупенькая, это я. — Невозможно. — Почему? — Лара рассмеялась, как же хорошо я знаю этот смех. Как же хорошо я знаю этот голос. Как же хорошо я знаю Лару — это она, но как мне поверить? — А, помнишь, мы с тобой Шекспира читали? "Как много в мире, друг Горацио, чего не снилось нашим мудрецам". Впрочем, кажется, там не совсем так, но это же не важно? — Не важно. — Все равно не веришь. — Огорчилась Лара. Конечно, нет. Лара умерла, уже шесть лет, как умерла, ее похоронили. Я регулярно бываю на кладбище, слежу за могилой, цветы привожу, и в церкви за упокой Лариной души свечи ставлю… — За свечи спасибо, мне легче становится. Ника, девочка моя, если бы ты знала, как мне плохо, если бы ты знала, как мне больно… Я соскучилась, я так по тебе соскучилась! Увидеть бы, обнять, но нельзя. — Почему? — Этот голос гипнотизировал меня, повесить бы трубку, да не могу, слушаю, словно бандерлог Каа. — Правила такие. Помнишь, как ты в пятом классе курить пыталась? Я тебя поймала и по губам надавала, а ты еще плакала и просила тетке не рассказывать. — И ты не рассказала. — Не рассказала. Пауза. Я вспоминаю давний случай и заодно пытаюсь сообразить, кому же о нем рассказывала. Выходило, никому. Случай-то ничем непримечательный, пустяк, и ко всему неприятный. А Лара помнит, вернее, напоминает. Значит, все-таки она. А кто ж еще. Записки, суп в холодильнике, сок и картина — это, значит, нормально, а звонок удивляет. Тут уж либо верить, либо нет. — Ники, ты же веришь, что это я? — Верю. — Спасибо. — Ларин голос терялся среди треска и шума. — Ника, милая моя, мне очень-очень нужна твоя помощь. Ты должна вернуться к Салаватову! — Что? — Послушай, у меня мало времени, очень мало. Тимур не виноват. Он не убивал меня, а ты сделала так, что он понес незаслуженное наказание, это плохо, Ника. Ты украла чужую жизнь, и за это потом, после смерти, будешь наказана, понимаешь? Нет, не понимаю и понимать не хочу. Как это Салаватов не виноват, если он виноват? — Ты ведь не видела, как он вернулся, правда? Только не обманывай, я же знаю. — Не видела, но Лара это же он больше не кому! — Не надо, Ника, ничего не говори, просто поверь, Тим не возвращался, вместо него пришел… другой человек. — Кто? — Извини, но сказать не могу. Это против правил. Ника, милая моя сестренка, ради себя… ради меня… не надо никого искать, не надо никому мстить, это неправильно, так нельзя. Не повторяй моих ошибок. — А что мне делать? — Я совершенно растерялась. Это как если живешь-живешь, а потом вдруг оказывается, что живешь неправильно. Ну совсем неправильно, жить надо было иначе и думать иначе, и все тоже делать иначе, а ты все не можешь отойти от старых мыслей… В общем, тут любой растеряется. — Иди к нему. Поговори, он простит, Салаватов хороший. Скажи, что я просила приглядеть за тобой. Скажи, что он мне должен. — Должен? — Должен. Если станет артачиться, напомни про укол. Скажи, что из-за того укола, который в мастерской, все и началось… — Какой укол? — Он знает. — Лара увильнула от ответа. — Ты с ним должна провести шесть месяцев. По месяцу за год. — И что тогда? — Тогда тебя простят. Поверь, это очень мягкие условия. Сюда лучше не попадать… грязным. — А разве я… — А разве нет? Николь, милая, дорогая моя, сестренка моя, пожалуйста, ради меня, ради памяти обо мне, сделай то, о чем прошу. — Пойти к Салаватову? — Да меня от одной мысли о нем в дрожь бросает. — Не просто пойти. Ты должна жить с ним в одном доме, под одной крышей, есть один хлеб, спать в одной постели… если понадобится. Все, что угодно, лишь бы он тебя простил. — А потом что? — Потом мы с тобою встретимся. Скоро, я обещаю… Год 1905. Продолжение В лесу было по-весеннему сыро. Под зеленым покрывалом мха скрывались не то, что лужи — настоящие моря, ботинки моментально промокли, а еще и сверху капало: и с молодых, полупрозрачных листочков, и с толстых веток, и с порыжевшей за зиму хвои. Невыносимо! Но Палевич упрямо шагал следом за понурым Федором. — Тут ее нашли. — Ткнул он в кусты по правую сторону тропы. — Она отца схоронила самовольно, на церковь да на кладбище в городе денег-то не было, вот с Василем, который на хуторе живет, и закопали старика в лесу. Василь домой воротился, а она уже после к себе пошла. Дорогу-то с поляны знала, Стася, хоть и незрячая была, но по лесу могла одна ходить, здешние тропинки ей малолетства знакомы. Федор точно оправдывался за незаконное захоронение в лесу, когда человека зарывают в землю, точно собаку. Небось, ежели б не убийство, то полиция о смерти лесника узнала б не скоро, а во всем порядок быть должон. Полиция не узнала бы… Мысль завертелась в голове, точно беличье колесо. А что если… Да, в самом деле, скорее всего так оно и есть! Понятно, что оборотень в лесу делал, он прятал тело! Чье тело? А это еще предстоит выяснить. — Лес обыскивали? — Уже задав вопрос, Палевич поразился, насколько глупо тот звучит. Как можно обыскать всю эту непроходимую, неуютную чащу, мокрую и враждебную к людям. В городе Аполлон Бенедиктович чувствовал себя несоизмеримо спокойнее, в городе он бы сразу понял, где и что искать, а тут… Куда ни глянь — мох, гнилые прошлогодние листья да прелая хвоя. — А чего искать? — Удивился Федор. — Следы вокруг тела волчьи токмо были, да и то старые, ее ж не сразу нашли, зверье поесть успело. Страх вспомнить, что с нее, бедолаги, осталась. Федор вновь перекрестился. — А больше никто не пропадал? — Кузнец, я ж вам про него сказывал, что ушел на болота клад искать и все, больше его не видели. Он по жизни блаженным был, все проклятым золотом грезил и грезил, видать, оно его к себе и прибрало-то. — Какое золото? — В сей местности определенно чувствовался переизбыток легенд, то тебе оборотень, то золото какое-то проклятое. — Так Богуслава жеж. Он богатый был, собака, а, как почуял, что скоро конец настанет, что Вайдин сын не отступится, пока весь род Камушевских под корень не изведет, так и решил откупиться. Собрал золото, какое в доме было, и в лес повез, чтоб, значит, с оборотнем полюбовный договор заключить. Да только не вышло у него! — Федор перешел на шепот, и Палевичу пришлось наклониться ближе, чтобы расслышать невнятное бормотание жандарма. — Мертвым его в лесу нашли, вроде с коня упал и разбился насмерть, а золота при нем ни крупиночки, все куда-то спрятал. Вот и пошел слух, будто бы оставил Богуслав богатство свое в тайном месте, якобы в уплату за грехи, и, если кому удастся то золото сыскать, тот не только сам богатым станет, но и детям, и внукам жизнь достойную обеспечит. — А было ли золото? — Палевичу на своем веку приходилось слышать немало подобных легенд, однако на его памяти еще никому не удавалось обнаружить зачарованный клад. Видать, действительно запирали их в земле крепко, не словом — кровью запечатывая. — Было. — Федор, прислонившись спиной к коричневому в лохмотьях коры стволу сосны, принялся перечислять. — Крест золотой, в три ладони длиной, рубинами и изумрудами украшенный. Он раньше в костеле стоял, а, как Богуслав помер, то и обнаружилась пропажа. Вместе с крестом исчез оклад с иконы, этот оклад на всю округу известен был, его в Италии делали и в Ватикане сам Папа освящал. Верилось, конечно, слабо, но список впечатлял. — И украшенья все Каролины Камушевской пропали бесследно, и цепь золотая, с которой Богуслав не расставался, и монет золотых старой чеканки больше тыщи! И цветок из цельного брильянта сделанный, про который говорили, будто он один дороже всех земель Камушевских. Не верите? Вот вам крест, что не вру! В книге приходской все записано! Шум большой поднялся, на всю округу, я, если хотите, могу список показать! — Покажешь, всенепременно покажешь. — Аполлон Федорович испытывал странное ощущение, что мифический клад, мифический оборотень и убийства связаны между собой. Поскольку прежде не случалось обманываться в предчувствиях своих, то и на сей раз Палевич охотно поверил. Всенепременно следует взглянуть на сей прелюбопытнейший документ.