Однако, пора возвращаться, негоже опаздывать к обеду. Коли уж пани Наталья снизошла до приглашения, то представившуюся возможность нужно использовать. Да и возможно удастся выяснить, кто та незнакомка в черном, что приходила утром. Тимур Целый день кряду Тимур провалялся на кровати, наслаждаясь тишиной, покоем и тем удивительным фактом, что он за просто так может валяться на кровати и ничего не делать. Вот лежать и все. Ну, и думать еще, чтобы совсем уж не отупеть от вольной жизни. Денег на первое время хватит. Фирма, конечно, тихонько агонизировала под вздохи-ахи сотрудников, до глубины души пораженных арестом начальника. Однако сей факт ни в коей степени не помешал им растащить все более-менее ценное имущество, включая Тимурово кресло и Тимуров же кактус. Смешной был, зеленый, приплюснутый, словно лопающаяся от загулявших на жаре дрожжей пивная бочка, с длинными, чуть загнутыми на концах иглами и маленькими зелеными шариками-детками. Больно? Да. Обидно? Да. А что поделаешь. Смешно думать, что сотрудники шесть лет будут пахать, дожидаясь босса, подобно средневековым вассалам, чей сюзерен застрял на затянувшейся войне с неверными. Да и в средневековье, если память не изменяет, не все так гладко было с сюзеренами и вассалами, чего уж ждать от насквозь циничного и делового двадцать первого века. Кто успел, тот и съел. Салаватовскую фирму с потрохами проглотили, косточек и тех не осталось. Ладно, он — не Пушкинская старуха, чтобы рыдать над разбитым корытом, и золотой рыбки на горизонте не видать, самому работать придется. И Тимур поработает с удовольствием, это ж на себя, а не на чужого дядю. Из хороших новостей — банк, куда Салаватов откладывал по старой русской традиции "лишние" деньги, не прогорел, не обанкротился, не обманул. Вклад лежал, дожидаясь хозяина и обрастал процентами, как жирный хряк салом. Для начала денег хватит. Закинув руки за голову, Тимур принялся мысленно вырисовывать, что и как станет делать. Завертелись-закрутились виртуальные колесики виртуального бизнеса, потекла в карман виртуальная прибыль, и даже тратится начала, когда зазвенел телефон. Черт, ну как чувствовал, не надо было его включать. Фирма с работящими сотрудниками и ангелообразной секретаршей моментально растаяла. Ну и кому, интересно знать, он понадобился в первом часу ночи? — Алло? Из трубки доносились треск, шипение и чье-то нервное, возбужденное дыхание. — Алло? Молчание в ответ. Ну, все понятно, Ника снова укололась или что она там еще делает, и решила поразвлечься. Вот же неугомонная душа! — Ник, я знаю, что это ты, так что прекрати маяться дурью и ложись спать. Трубка ответила сдавленным смешком. — Уши оборву. — Пригрозил Тимур, нажимая на "отбой". Подумав, он и шнур выдернул, так спокойнее. Первым, кого он увидел, выйдя из квартиры, была Ника. Вот вам и здрасти. Она сидела на скамеечке с видом бедной сиротки, приехавшей в гости к богатым родственникам, и теперь гадающей: пустят ее в дом или сразу погонят прочь. Аж слезу прошибает, какая она несчастно-правильная, спинка пряменькая, коленки вместе, глазки опущены, ручки нервно теребят подол юбчонки. Тьфу ты! Что ей на этот раз нужно-то? — Здравствуй. — Пробормотала она, поднимаясь навстречу. — И тебе не болеть. А глаза у нее красные и опухшие, словно Ника ночь напролет в подушку рыдала. — Ага, тебя, несчастного, оплакивала. — Буркнула Сущность. — А я к тебе. — А меня дома нет. — Не хватало еще ее в квартиру пускать, кто знает, чего от нее ждать-то. Он ее в квартиру пригласит, а она потом обвинит в попытке изнасилования. Нет уж, он про эти штучки под общим названием "давай поговорим наедине", наслышан, пускай другого лопуха ищет. — Тим, ну, пожалуйста. Пожалуйста, выслушай. Мне надо… Я… Я извинится хочу… — За вчерашнее. — Тогда уж за позавчерашнее. — Поправила Сущность, с интересом прислушиваясь к разговору. — Нет, не за вчерашнее. Хотя, мне тоже стыдно, ну, что я позавчера… Или вчера. Но я не поэтому. Тогда, на суде… На следствии… Это ведь я на тебя указала. Ну, что это ты Лару. — Ника сглотнула и продолжила. — Я ведь и в самом деле думала, что это ты. А это не ты. Ну, она мне только вчера сказала, что это совсем не ты. Теперь получается, что… Я… Мне… Извини меня, пожалуйсто! Извини? Она вот так приходит и говорит "извини"? Тогда, шесть лет назад, он словно с вышки в бассейн с ледяной водой прыгнул. Тугая пленка лопнула, заглотив теплое человеческое тельце. Холодные водяные челюсти сомкнулись над головой, мышцы скрутило болью, а перед глазами запрыгали красные мошки. Вот на что это было похоже, на прыжок с вышки в ледяную воду. Полет, закончившийся паденьем. Ему что-то говорили, от него что-то требовали, а Тимур только и видел, что воду и красных мошек, пляшущих перед глазами, и не мог сообразить, как же такое возможно, почему Лары нет и почему все уверены, что ее убил именно он. Он же любил Лару, он бы все для нее сделал, он бы все простил, а они говорят про убийство. И Ника тоже. Она первая начала, первая предала, поверив, что он способен совершить такое. А теперь приходит и извиняется? — Тим? Тим, что с тобой? Непостижимым образом Ника вдруг очутилась совсем рядом. Настолько рядом, что можно было учуять аромат ее кожи, разглядеть слипшиеся от слез реснички, похожие на сосновые иглы, длинные и мягкие, и зеленое-зеленое море в глазах, и самого себя, плененного этой лживой зеленью. — Тим? — Выдохнула Ника, краснея. — Что с тобой? — Спермотоксикоз. — Любезно подсказала Сущность. — Ничего. — Ответил Тимур, одновременно желая, чтобы рекомая Сущность провалилась к Дьяволу. Не помогло, зато наваждение схлынуло, только пульс бешено колотиться и во рту пересохло, как после пьянки. И это пройдет, так, кажется, было написано на перстне мудрейшего Соломона. — Уходи. — Но почему? — Ресницы-иголочки задрожали, того и гляди выкатится прозрачная капля и, зависнув на мгновенье, прочертит мокрую дорожку на щеке. — Нипочему. Просто уходи. Забудь о моем существовании. Представь, что меня нет, и не было никогда. — Но мне надо… — Что надо? — Любви и на ручки. — Сущность откровенно развлекалась, похоже, от такой жизни у него скоро натуральное раздвоение личности начнется. — Или, как вариант, твою голову в качестве охотничьего трофея. Не угадала. Набрав побольше воздуха, должно быть, пущей храбрости ради, Ника выдала: — Мне очень нужно у тебя пожить. От подобной наглости даже Сущность потеряла дар речи. Мой дневничок. Как же мне плохо. Господи, неужели такое возможно? Салаватов весь вечер носился вокруг, «Скорую» вызвать пытался, не разрешила. Боюсь, врачи догадаются об истинной причине "простуды", тогда Тимка совсем душу вытрясет. Черт, ну почему мне так плохо-то? И холодно. И пить хочется. Если не замерзну, то точно от жажды загнусь. Звонить Алику? Нет, потерплю еще. Я сильнее этой гадости. Ника плачет, вот дура, нашла время для соплей. Можно подумать, мне ее рыдания чем-то помогут. Пишу, и пальцы судорогой сводит, но, если не писать, то совсем плохо становится. Накатывает. Нет, не могу больше. Сказала, что ухожу работать, потребовала не беспокоить. В студии позвоню Алику. Нет. Звонить не буду, не стану я перед ним унижаться. Доминика Естественно, я предполагала, что Салаватов визиту моему не слишком обрадуется, не говоря уже о просьбе. Согласитесь, странно выглядит: еще вчера — "позавчера" в памяти попросту не существовало — я обвиняла его во всех смертных грехах, а сегодня прошусь пожить. Самой дико. Всю ночь не спала, пытаясь найти рациональное объяснение звонку. Не нашла, во всяком случае, рационального. Как ни крути — а крутила я по-всякому — звонила именно Лара, моя сестра, умершая шесть лет назад. Допустим, о той давней истории с сигаретами не знал никто. Шаткий довод? Возможно, но для меня более чем достаточный. Я узнала Ларин голос, и ее духи в моей квартире, и картину, и заботу обо мне. Это Лара. Но тогда выходит, что она звонила с того света? А, собственно говоря, почему бы и нет. И в газетах, и по телику полно передач, посвященных именно таким вот "возвращениям", когда умершие люди помогают своим близким и любимым. А Лара меня любила. Мне очень хочется верить, что она меня любила. И поутру, кое-как загримировав помятую физиономию — бессонная ночь сказалась темными кругами под глазами и опухшими веками — я отправилась к Тимуру. Правильнее было бы сказать "на казнь". Он же убьет меня, пристукнет, словно надоедливую букашку. Он же сидел из-за меня, это я уверенно заявила следователю, что видела, как Салаватов возвращается, хотя на самом деле ни черта не видела. Я сидела на кухне, делая вид, будто учу английский, в произношении тренируюсь, отсюда и плеер в ушах, на самом же деле там стояла не кассета с нудными диалогами, а последний альбом какой-то жутко модной и оттого дефицитной группы. Я солгала на следствии. Мне было очень-очень стыдно, что в то время, когда убивали мою сестру, я слушала кассету с последним альбомом жутко модной группы. Я ведь и без того верила в Тимурову виновность — он приходил незадолго до убийства, он кричал на Лару, он ушел, хлопнув на прощанье дверью, так почему ему было не вернуться? На первый взгляд все правильно, а на второй? У Салаватова серые глаза, похожие на Балтийское море зимой, а еще на дым от лесного костра. Почему он смотри в меня? Не "на", а именно "в", взгляд проникает под кожу, и Балтийское море зимним холодом вливается в кровь. Не хочу, не люблю, когда холодно, пусть он отвернется, и тогда я признаюсь, расскажу про плеер и кассету, про то, что лгала и додумывала несуществующие факты, и про то, что Лара звонила. Но он не поверит, он ведь скептик. — Уходи. — Повторил Тимур. Главное, не заплакать, я ведь сильная, я сумела выжить, значит, сумею и не заплакать. — Ты не понимаешь… Ты должен… Я с тобой. Пожалуйста! — Заготовленная заранее речь, несчастный плод утренних терзаний, вылетела из головы, когда он вышел из подъезда, такой незнакомый, опасный и сильный. Раньше Салаватов казался мне образцом утонченного джентльмена из "Унесенных ветром", а теперь он вылитый американский гангстер времен сухого закона. Только одет попроще: джинсы и майка без рукавов. На левом плече татуировка — переплетенные невиданным узором синие линии, похоже на кельтский орнамент. Ерунда, откуда на зоне взяться кельтскому орнаменту. А глаза по-прежнему холодные. — Тимур, я не стану мешать, честно. Я… Мне очень нужно жить у тебя. Я заплачу! Честно! Он вздохнул, потом, схватив меня за запястье, подтянул к себе, близко-близко и страшно-страшно, в жизни еще так страшно не было, море в глазах кипело яростью, а верхняя губа нервно дергалась. — Слушай, девочка, — его слова пахли мятой и сигаретным дымом, — ты достаточно мне крови попортила, поэтому, прошу, уйди так, чтобы я тебя больше не видел! — Но ты должен… Лара сказала, что ты должен ей за укол! Она сказала, что ты должен за тот укол, который в мастерской, что из-за него все началось. Ну вот, сейчас Салаватов прикажет мне заткнуться и валить домой. Или сначала голову открутит? Голову жалко, и себя тоже жалко, еще жальче, чем голову. Рука, больно сжимавшая мое запястье — синяки обеспечены, тут и гадать нечего — разжалась, и Салаватов буркнул. — Иди. — Куда? — Куда хотела. Ты же ко мне собиралась, так? Вот и иди, черт бы тебя побрал. Ключ у тебя есть. А как он догадался?