Полдевятого. Салаватов пришел. Теперь будет легче. Намного легче. Вдвоем ждать не страшно. Год 1905. Продолжение — Что теперь будет? — Наталья куталась в шаль, не то от холода, не то от страха и неуверенности, и Аполлону Бенедиктовичу хотелось подойти и погладить ее по голове, успокоить, сказать, что все — чья-то шутка и на самом деле Магдалена жива, а Николай уехал в Погорье. И Олег тоже жив, вот-вот вернется, нужно лишь подождать и поверить. Она бы поверила, по глазам видно: ей очень хочется во что-нибудь поверить, но ведь это же неправда. Олег и Магдалена мертвы, Николай арестован — убийство это вам не драка с поселковым доктором — и Наталья осталась одна в гулком, пустом доме, который как-то сразу стал неуютным и враждебным. Палевич спиной ощущал холодное презрение старых стен. Он здесь остался по просьбе Натальи Камушевская. Ей было страшно и одиноко, наверное, прежде ей не приходилось испытывать подобного одиночества и подобной же растерянности. — Что теперь будет? — Суд. — Вы тоже думаете, что Николя виноват? — Ее пальцы нервно отщипывали от шали маленькие кусочки пуха, скатывали из него шарики и отбрасывали их в сторону. И снова отщипывали — скатывали — отбрасывали. — А вы? — Николя любил Магду, а она над ним смеялась. Вечно выставляла этаким мальчишкой, который сам не знает, чего хочет, он же не видел ничего, кроме ее красоты. Вам ведь она тоже понравилась? Она всем нравилась. И Олегу тоже. Олег был влюблен в нее, хотя обручился с Элизой. — Почему? Наталья подняла больные глаза и лишь пожала плечами. Не знает? Странно, в подобном месте все обо всех знают, а уж что касается свадьбы родного брата… — Отец хотел породниться… И на Элизе настаивал, а Магдалена, она же старая уже. — Разве? — Палевич не заметил. Хотя, подобная красота не имеет возраста. — Ей двадцать пять! А… А она даже замужем ни разу не была! Она — распутная, жадная и хитрая! Она… — Наталья прикусила губу. — Вы не слушайте меня, ладно? Я сейчас немного не в себе, говорю разные глупости. Это из-за нервов, понимаете? — Понимаю. Палевич очень хорошо понял: пани Наталья к убитой дружеских чувств не испытывала. Но отчего? Ревность к брату? К братьям, которые оба увлеклись одной женщиной? Зависть, ведь саму Наталью Господь красотой не одарил, зато в избытке наградил умом и выдержкой. О, если бы Палевич сам не беседовал с паненкой в момент убийства, он непременно бы заподозрил… Заподозрил в чем? Убийца арестован, все предельно ясно: Николай под воздействием выпитого впал в неконтролируемую ярость и убил Магдалену. Или не убивал? Все ведь могло быть так, как он говорит: он пошел за Магдаленой, чтобы в очередной раз признаться ей в любви, и обнаружил тело. Нет, с судом следует обождать. С другой стороны, если допустить, что девушку убил именно Николай, то и смерть старшего из братьев получает свое объяснение. Не было никакого оборотня. — Его повесят? — Вяло поинтересовалась Наталья. — Скажите, что Николая нельзя вешать, сделайте что-нибудь, умоляю. Я… Я на все согласна, понимаете, на все! Глаза ее не озера, но море, бескрайнее море цвета стали. Сталь полыхает страхом и болью, оттого становится почти синей. Море предлагает себя. Жертва во искупление, но Палевич не станет принимать ее. Стар он уже, да и не верит ей. Нет правды в глазах ее. Тимур Нет правды в глазах ее. Сумасшедшая зелень плещется, манит малахитовой гладью, так и тянет нырнуть с головой. Нельзя. Нельзя даже думать. А думать хочется, невозможно не думать о том, о чем думать нельзя. — Ты веришь, что сегодня она позвонит? — Доминика спрашивает просто ради того, чтобы нарушить тишину. — Уже темнеет. — Боишься? — Не очень. — Засунув мизинец в рот, она грызет ноготь. Смешная и дурная детская привычка, а Доминика не стесняется. Она даже не замечает. Сказать? Зачем, кому станет легче, если она перестанет грызть ногти? Никому. — Знаешь, чего я боюсь? — Чего? — Тимур любуется тем, как нежно, трепетно касаются ее кожи июльские сумерки. Тени, соскальзывая с густой шапки каштановых волос, осторожно гладят щеки, шею и по тонкой нервной жилке, которая бьется в такт сердцу, соскальзывают к ключицам. Они похожи на сложенные крылья, или арки, белый мрамор, слегка подкрашенный ночью. Ника молчит, думает отвечать или нет, наконец, решается. — Я боюсь, что она не умерла. Понимаешь? — Не очень. — Если она умерла, все останется по-старому. Она бросила меня, но не по своей воле. А, если Лара жива, значит, она специально сделала мне больно. Ушла, зная, как плохо мне будет без нее, я же ничего не умела, совсем ничего. Даже суп сварить. И деньги зарабатывать. Я в медицинский поступать хотела. Учится. На врача. И ты тоже… Если она жива, то… Это ведь нечестно, правда? — Правда. — С ней легко было соглашаться, с собой договорится гораздо труднее. А ведь действительно, если Лара жива, то получается, что он зря сидел. Впрочем, он в любом случае сидел зря, но ее смерть неким странным образом уравновешивала потерянные шесть лет его жизни. Но если Лара жива… Чушь. — Уверен? — Сущность решила высунуть любопытный нос наружу. — А ты видел ее мертвой? Нет, вынужден был признаться Салаватов. Он не видел Лару мертвой. Но ведь Доминика же опознала сестру. — Доминика заявила, будто бы ты убил Лару. — Сущность зевнула и отвернулась. На этом разговор с самим собой можно было считать оконченным. Ника водила пальцем по столу. Если присмотреться, можно увидеть, как сворачивается-разворачивается спираль. Спираль, насколько Салаватов помнил, означает внутренние проблемы. — Ты сказал, что Лара была наркоманкой? — Последовал очередной неприятный вопрос. — Почему? Зачем ей, если она и так была особенной? Самой лучшей. Я ее любила. — И я любил. Но, наверное, ей было мало. — Наверное. А помнишь, как она танцевала танго? Тогда, на вечеринке? Я напросилась с ней и весь вечер сидела в уголке, боялась, что, если буду мешать, Лара погонит домой. Там пили и курили. А потом Лара закричала, что желает танцевать танго! Тимур мог добавить некоторые мелкие детали в общую картину, но они, к сожалению, существенно нарушили бы пасторальность истории. Лара была пьяна, она с трудом на ногах держалась, впрочем, подавляющее число приглашенных находились в подобном состоянии. Кто-то блевал в туалете, кто-то с кем-то обнимался в узком темном коридорчике, кто-то курил травку, а еще кто-то орал вслух стихи… Чьи же это были стихи… Девушка пела в церковном хоре За всех погибших в чужом краю… Блок. Кажется. И Ларе вдруг приспичило танцевать… Чертово танго. — Она горела, скользила над землей, она взлетала и падала, она… Пьяно хохотала, заваливаясь то на один, то на другой бок. Тимуру с трудом удавалось удерживать ее от позорного падения. — Она была огнем… Воплощением чувственности… Воплощением стервы. Безжалостная и ранимая. Ангел и демон. Потерянная любовь и несчастное пьяное танго. — А я так и не научилась танцевать. — Вдруг пожаловалась Ника. Малахитовые глаза в сумерках казались почти черными. — Я пыталась, но не выходило. Сказали, таланта нет. Я ведь бесталанная. — Кто сказал? — Все. — Она оглянулась на часы и, убедившись, что до полуночи еще остались минут пятнадцать, продолжила. — И рисовать не умею, и шить, и вязать. Даже готовить. Меня Лара куда только не устраивала, отовсюду выгоняли, потому, что таланта нету. — Они тебе врали. — Не слишком уверенно заявил Тимур. Кажется, Лара что-то такое упоминала, вроде бы как ее младшая сестренка совсем никакой получилась. Ерунда, Ника особенная, девушка с малахитовыми глазами не имеет права быть обыкновенной. Звонок раздался в пять минут первого. — Ника? — Доминика держала трубку так, чтобы Тимур тоже мог слышать. — Здравствуй, Ника. Голос, несомненно, Ларин. Или эта "несомненность" только чудится? — Как ты живешь без меня, сестричка. Расскажи, пожалуйста, не молчи. Ты соврала, обещала приехать и не приехала. Розы уже высохли. Ты знаешь, что я больше люблю лилии, почему тогда розы приносишь? Легкий упрек, и Ника уже готова расплакаться. Салаватов накрыл дрожащую руку своей ладонью. Нечего боятся, пока он рядом, он не даст ее в обиду. — Лилий… не было. — Выдавила Ника. — Плохо. Привези, пожалуйста, завтра лилии. А, лучше, сама приезжай, я так по тебе соскучилась. И сестрам лучше вместе держаться, помнишь, как ты в третьем классе окно разбила, а все на Ваньку свалили? Его родителей к директору таскали, а ты боялась сознаться, что Ванька не при чем, что виновата ты. Плакала по ночам, долго, пока, наконец, мне рассказать не решилась. Но я тебя не выдала. Мы ведь сестры. Ты и я. Это была наша маленькая тайна. Только наша. Приезжай ко мне. Насовсем приезжай. — Лара… Я… Я… — Доминика безмолвно шевелила губами, а из глаз текли слезы. Черт побери, да эта сука, которая звонит, она же совсем девчонку довела! Тимур выхватил трубку. — Слушай ты, я не знаю, как тебя зовут, но учти — еще раз позвонишь — найду и закопаю! — Тимуррр — Голос радостно-удивленный. И это протяжное "р" в конце, так только Лара говорила "Тимуррр", и ему нравилось. — Здравствуй, Тимур, я так рада тебя слышать!