— Какие гости да без приглашения… — Шнырь, а, догадываюсь, это был именно он, выглядел так, словно готовился к участию в кастинге на роль Кащея. Высокий, метра под два и неестественно худой. Желтовато-коричневая кожа, обтягивая лысый череп, мелкими складками собиралась на шее, крупные уши слегка оттопыривались, а слишком короткая верхняя губа выставляла на всеобщее обозрение бледно-розовые десны и кривые зубы. Меня передернуло от отвращения, а Шнырь довольно заржал. — Не нравлюсь девочке. Шнырь никому не нравится, но это сначала, а потом все бегут к Шнырю, всем нужен… Вам вот тоже понадобился, раз пришли. — Ника, иди сюда. Я мысленно поблагодарила Тимура и поспешно спряталась за его широкую спину. — Ни-и-и-и-ка. — Шнырь довольно облизнулся, и меня снова передернуло. — Здравствуй, Шнырек. — Здравствуй, Тимка. Вышел, значит? — Как видишь. Молчание. Я чувствую на себе взгляд этого горе-кащея, от которого на коже остается след, вроде того, который оставляет после себя улитка. Этакая, знаете ли, длинная полоса слизи. Вернусь домой — первым делом вымоюсь, чтобы и воспоминаний не осталось. Шнырь улыбается, Салаватов молчит, словно ждет чего-то, непонятно, только чего. Раньше мы ждали Шныря, и вот он, явился, а мы опять ждем. — Хорошая у тебя девочка. — Кащей срыгнул и почесал лапой впалый живот. — Не одолжишь попользоваться? — Обойдешься. — Как знать, как знать. Может, и обойдусь, а, может, и наоборот. Зачем пришел? — По тебе соскучился. — Да ты что? — Шнырь оскалился, это, по-видимому, означало радость и восторг от встречи со старым товарищем. — Соскучился, стало быть. А я вот, грешным делом, подумал, что тебе снова… нужно. Мне показалось, или Салаватов напрягся? — А что, я тебе со скидкой, по старой-то памяти отпущу. Товар — отменный, а у тебя девочка хорошая. Ты ей, как и сестричке, сам уколы делаешь? — Закройся. — А чего? — Шнырь продолжал скалится. — Все ж в курсах-то про Ларку, она ж натура нежная, творческая, с кем спит, того и для дела приспосабливает… Сука. — Вяло закончил лысый. — За что ее убили? — Убили? Ай, какая неприятность, и давно? А, ну да, давно, шесть годочков минуло, совсем плохая память стала, слабая, ничего не помню. Вот, не поверишь, что вчера было и то не помню, а шесть лет… Много воды утекло. Тимур молчит. Тимур думает. Тимур посадил Лару на иглу. Так этот недочеловек, который меня взглядом облизывает, сказал. Верить или нет? Я не хочу верить, я уже ни во что не хочу верить. Салаватов встает и заслоняет Шныря. Теперь я совсем ничего не вижу. Возможно, так оно и лучше, зачем мне видеть урода, который клевещет на Лару, она не была сукой, она была моей сестрой. — Слушай, Шнырь, давай по-хорошему договоримся, а? Ты ведь в курсе, с кем Лара водилась? И откуда она деньги брала? Знал же, что я канал перекрыл. — А, может, я ей без денег давал? А чё, она мне давала, а я ей. Натуральный, так сказать, обмен! — Шнырь заржал, и я порадовалась, что не вижу этой мерзкой рожи, пусть с ним Тимур разбирается, а мне противно. — Слушай, урод, если у тебя сейчас мозги на место не встанут, так я вправлю. Понятно излагаю? — Грозный ты стал, Тимка, я весь аж прям трясусь от страху, гляди, обделаюсь еще, тебе ж западло с таким вонючим беседы вести будет. Салаватов, ухватившись за несчастный табурет, поднял его над полом. Полагаю, в качестве последнего китайского предупреждения. Что ж, одобряю и поддерживаю. — Хорошо, хорошо, не надо мебель ломать. Давай с тобой махнемся, я тебе информацию, а ты мне девочку. — Чего? — Оглох ты там, на зоне, что ли? Девку трахнуть дай, а то ничего не скажу. Думаешь, я ее не признал? Ларкина сеструха это, та, которая тебя подставила, в натуре, как лоха последнего. А ты, значит, вышел, и время потерянное отрабатывать заставляешь. Правильно. Ей богу, правильно! А у меня она живо в содеянном раскается и заречется на солидных людей пасть свою поганую разевать! А, хочешь, мы вдвоем? Даже прикольнее… Табуретка разлетелась о стену, а мне стало смешно, получается, что виновата я, а не Тимур. Я собиралась мстить ему, а он имеет полное право отыграться на мне. И, возможно, еще воспользуется этим правом, кто знает, что ждет нас в будущем. — Сука ты. — Печально заметил Шнырь, которого не слишком опечалила потеря стула. — Я ж по-хорошему хотел. Тебя ж Ларка на цепочке, аки бычка водила, а ты и рад был стараться. Теперь вот эта водить станет, и так, пока не подставит. Баб учить надо и так, чтобы помнили долго. — Тим, — я дотронулась до Тимуровой руки, он вздрогнул, — пойдем отсюда. Он же ничего не знает, просто выпендривается. Ну, сам подумай, какие у Лары могли быть с ним дела? Я и сама почти верила. Лара и этот тип, разве можно представить их рядом? Лара и эта квартира. Лара и девушка с прозрачной кожей ночного цветка… Салаватов вдруг схватил меня за руку. Больно же! И страшно, а, если он поддастся на уговоры, если оставит меня Шнырю в качестве платы за информацию или просто из желания отомстить? — Слушай ты, гнида… — Не заговаривайся! — Шнырь упреждающе поднял обе руки вверх, то ли сдавался, то ли демонстрировал несогласие с определением "гнида". — Я ж и обидиться могу. Сделка честная, без меня ты так и будешь во все стороны тыкаться, а нужную дырку не найдешь! Лысый заржал, довольный шуткой. Смех у него был дребезжащий и противный, как и сам Шнырь. Тимур дернул за руку. Чего ему надо? Я здесь не останусь! Я кричать буду! Я… — Сядь. — Салаватов толкнул меня на стул, и, повернувшись к Шнырю, произнес. — А теперь ты. — Чего? — Шнырь оскалился. — Тим, я тебя не узнаю, сам остаться хочешь? Уж не спетушился ли ты на зоне, а? Признавайся? Шнырь двигался боком, словно гигантский облезлый краб, руки клешни плели невиданный узор, пальцы то сжимались в кулак, то превращались в хищную лапу-пятерню. А Тимур? Почему он стоит и смотрит, словно не видит ни Шныря, ни кулаков, ни узоров. Тим — моя единственная надежда, если… Может, уже пора заорать?! Шнырь, нелепо расставив локти в стороны, рванул вперед. А в следующую секунду растянулся на грязном полу. — Сука! — Выдохнул он, сплевывая что-то коричневое на пол. Мамочки, это, кажется, кровь! Тимур разбил ему нос! И правильно, в данном случае я была целиком на стороне Салаватова. Дальнейшее действо походило на съемки какого-то боевика: режиссер пытается отснять дубль, а у актеров не получается и дубль приходится повторять снова и снова. Мне даже жалко Шныря стало, он раз за разом вставал и, вытерев разбитые губы ладонью, снова бросался на Тимура, и снова падал, потом вставал, вытирал, нападал и падал. Нападал и падал… Сколько можно, в конце-то концов, это уже даже не смешно. Впрочем, в этом месте смех не приживется по определению, разве только извращенный, в виде лиловых астр. — Может, хватит? — Тимур потер кулак, Шнырь слабо мотнул башкой, кажется, он остатки мозгов подрастерял. — Кто Ларе дурь поставлял? — Я… — Изо рта Шныря выкатился кровяной пузырь. Гадость какая, я закрыла глаза, чтобы не видеть этого. — Я не знаю. Я… Я ничего… Потом. Помоги. — Кто поставлял Ларе дурь? — Да не знаю я! — Завопил Шнырь. — Слышишь ты, урод конченный, не знаю! Понимаешь? — Тогда какую информацию ты хотел поменять на нее? — Тебе не все равно? Шнырь уже сидел на полу, вытирая кровавую юшку грязным полотенцем. Пострадал он не так сильно, как я в начале подумала, видать, череп крепкий, ну нос разбит, ну, губы, подумаешь, ерунда какая. Мне вон как-то тоже разбили… сумочку отнять попытались, а я не отдавала, за что и получила. Больно, конечно, однако не смертельно, переживет. — Итак? — На улице… жди. — Не то приказал, не то попросил Шнырь. Год 1905. Продолжение Наступившее утро не предвещало ничего хорошего, пани Наталья еще отдыхала — не мудрено, вчерашний визит и непонятный монолог закончился обмороком, очнувшись от которого, Камушевская извинилась и ушла. Она забыла все, что имело место раньше, и Палевич не осмелился ее задерживать. Он лишь проследил, чтобы пани Наталья заперла дверь. А поутру, пока она спала, осмотрел дом. Бесполезно, никаких следов, кроме царапин на двери. Ближе к обеду Аполлон Бенедиктович начал задумываться, а не привиделся ли ему ночной визит: дверь и раньше поцарапать могли. Пани Наталья нашла в себе силы, чтобы спуститься к обеду, она была бледна, однако спокойна. — Добрый день. — Добрый. — Палевич поклонился. — Как вам спалось? — А… Хорошо. — Я рада. — Пани Наталья робко улыбнулась. — Здесь по ночам бывает… неспокойно. Я плохо сплю, но нынче, представляете, спала замечательно! — Неужели. — Удивительно, правда? После всего, что случилось. — Госпожа Камушевская залилась румянцем. Врет, внезапно понял Аполлон Бенедиктович. Говорит неправду, но для чего? Стыдно. Ну, конечно, как это он раньше не догадался! Она вспомнила или поняла, о чем говорила вчера ночью, вот и стыдится. Молодой девушке не престало вести подобные разговоры. — Скажите, мне ведь это не приснилось? Что Николя… Магдалена… — Ресницы Наталии задрожали. — Это ведь было вчера? — Было. — Ужасно. Бедный мой Николя! Это не он! Вы должны понять, что это не он! Он бы в жизни не тронул Магду! Он любил ее, понимаете, любил!