Вместо Шныря из подъезда выпорхнула светловолосая девушка, та самая, с глазами, в который прятался целый мир. Она двигалась так, словно пыталась взлететь, а земля не отпускала. Я залюбовалась. Это воздушное существо, похожее на сказочную фею, не имеет права быть наркоманкой, она оказалась здесь случайно, она особенная. — Вам Шнырь просил передать. — Девушка-фея протянула Тимуру кассету. Она смотрела только на него, а я задыхалась от ревности и зависти: никто никогда не смотрел на меня вот такими безумно-влюбленными глазищами. — А сам? — Он не придет. Он… — Девушка сделала неопределенный жест рукой. — Он ушел, ваш визит его расстроил. Шнырь сказал, чтобы вы помалкивали, ему дорога его шкура и умирать раньше срока он не желает. Ты Ларин друг? — Да. — Я знаю. Она рассказывала о тебе. И о ней. Ты сестра? — Сестра. — Внезапно я поняла, что не могу отвести взгляд. У феи нежно-голубые глаза, прозрачные, точно зимнее небо, холодное, как речной лед, и внимательные. У наркоманки не может быть таки глаз, это ошибка. — Я знаю. Лара говорила, что у нее некрасивая сестра. — Меня захлестнула обида, возможно, я и не фотомодель, но какое право критиковать мою внешность имеет она? — Она ошибалась, — сказала девушка, — ты красивая. Не такая, как она, но красивая. — Ты знала Лару. — Тимур схватил незнакомку за руку, та кивнула. Похоже, совершенно Салаватова не боится, похоже, она вообще никого не боится. — Поговорим? — Поговорим. — Стряхнув невидимую крошку с короткой джинсовой юбчонки, она заявила. — Я есть хочу. В кафе было не так много народу, но достаточно, чтобы на нашу разношерстную компанию не обращали внимания. Со стороны забавно выглядим: мужчина бандитского вида с тяжелым взглядом, тяжелым подбородком и тяжелой же татуировкой на левом плече: кельтские узоры черными змеями обвивают руку; и две девицы, причем одна из них похожа блеклая и обычная, а вторая нереально-прекрасна. Рядом со Светланкой — нашу знакомую звали Светланой — я чувствовала себя толстой и неуклюжей, точно ледокол рядом со спортивной яхтой. Тимур заказал много всякой всячины, и для меня, и для Васи, которая принялась за еду с жадностью оголодалой кошки. Ела она аккуратно, как и надлежало сказочному существу, а мы ждали. Тимур тот вообще любовался Светланкой, словно картиной работы великого мастера. Влюбился. Наверное, мужчинам нравятся такие, как Света, хрупкие и нежные. Мне стало обидно — будь у меня такая внешность я ни за что в жизни не стала бы наркотики принимать, я бы нашла себе мужа, который любил бы меня сильно-сильно, как любят книжные герои книжных же героинь. Только внешность у меня не Светланкина, у меня своя, а, значит, с принцем, рыцарем и иже с ними, придется обождать, хотя… Я и сама пробьюсь. Я взрослая и самостоятельная. — Лара хорошая была. Мы дружили. — Света, наконец, соизволила заговорить. — Она меня от Шныря защищала. — С кем еще она дружила? — С разными людьми… У нее много друзей было. Я огорчилась, когда она умерла. А Шнырь испугался. — Почему? — Салаватов буравил Светланку взглядом. От былой влюбленности не осталось и следа. — Точно не знаю. — На этот инквизиторский взгляд Света ответила рассеянной улыбкой. — Он не обсуждает со мной свои проблемы. Он ни с кем ничего не обсуждает. Шнырь злой, а Лара добрая была, Лара меня любила. А Шнырь… Он как-то обмолвился, что Лара отвесила пинка одному серьезному человеку, за то и поплатилась. И что воровки должны понимать, на что идут. — Воровки? — Похоже, Тимур удивился. Я благоразумно помалкивала. — Он так сказал. Вам лучше у Алика спросить, Лара ему принадлежала. — Как это принадлежала? — Теперь я окончательно потеряла ориентацию, как это Лара могла кому-то принадлежать, она была сама по себе, она всегда говорила, что человек свободен от рождения, а рабство — это выдумка. Того, кто хочет быть свободным, невозможно сделать рабом. Но Свету вопрос не смутил, похоже, ей вообще такое чувство, как смущение, было неизвестно. — Обыкновенно. Я работаю на Шныря, а Лара на Алика. Это классно, Алик своих девочек бережет, а Лара настоящей звездой была. Когда она умерла, я хотела попроситься к Алику. Чтобы он выкупил мои долги у Шныря и к себе взял, я бы классно работала, но Алик куда-то пропал. — И Алик пропал. — Тимур задумчиво потер ладонью щеку. — Кто такой Алик? — Мне надоел этот разговор, в котором я играю роль дурака, точнее дуры, они понимают, о чем говорят, я же сижу и ушами хлопаю. — Алик — это Алик. — Логично ответила Света. — А фамилия? — Не спрашивала. — Она взяла с тарелочки пирожное и, откусив небольшой кусочек — феям не пристало откусывать огромные куски, это удел невоспитанных хомо сапиенсов — аккуратно промокнула губы салфеткой. — Но кто он такой? — Хозяин. Но мне кажется, что Алика больше нет. — Почему? — Предчувствие такое. — И, уставившись стеклянными голубыми глазами в Тимура, фея попросила. — Дай на дозу, пожалуйста. Я заработала! Тимур С некоторой натяжкой визит можно было считать успешным, Шнырь был дома, Шнырь соизволил помочь — правда, пока не совсем ясно, что на кассете и поможет ли она разобраться в хитросплетениях Лариной жизни. Кассету Тимур решил посмотреть один, кто знает, что на ней, а Ника и так из последних сил держится. Тает прямо на глазах, того и гляди станет как эта беловолосая наркоманка. — А тебе какое дело? — Да так. — От Сущности Тимур отмахнулся, она, вернее, оно не обидится, поймет. — У тебя видик есть? — Деловито осведомилась Ника. — Нет. — Я видела. — Он сломан. — Соврал Салаватов. — А вдруг… — Вдруг только кошки родятся. Помолчи. Она засопела и уставилась в окно, будет теперь игнорировать до самого дома, делать вид, будто бы до Салаватова и кассеты ей нет никакого дела, а у самой от любопытства щеки горят. Ничего, перетерпится — перехочется, от любопытства не умирают, кассету Тимур посмотрит в другом месте, а там уж и решит, что с ней делать. Машина остановилась у подъезда, но Ника сделала вид, будто намека не понимает. — Иди домой. — Велел Салаватов. — А ты? — А я попозже. У меня дела. Свои дела. — На всякий случай уточнил он. — И вообще, либо ты слушаешься и делаешь, что говорю, либо сегодня же выметаешься из моей квартиры, да из моей жизни тоже! Ника, не ожидавшая подобного выпада, побелела, потом побагровела, и выскочила из машины, точно пробка из бутылки шампанского. — И зачем ты так с ней? Вместо ответа Салаватов нажал на газ, успеется еще с оправданиями, и вообще, имеет он право на дурное настроение или нет? — Ну и дурак. — Пробурчала Сущность. Мой дневничок. Бред. Перечитываю и сама удивляюсь, какой же это все-таки бред. Неужели это я писала? Ну, почерк мой, значит, все-таки я. Ничего не помню, в голове пусто-пусто, а на душе легко. Снова Алик. Умом я понимаю, что ему нельзя верить, а вот тело, оно не просто верит — оно тянется к Алику, томимое жаждой. Эту жажду не утолить водой, не выжечь огнем, она будет существовать ровно столько, сколько буду существовать я сама. Она часть меня, иногда кажется, что лучшая часть. Доза, доза, доза… Умри, но достань, иначе ад. Нефтяное море в легких и сердце, которое бьется из последних сил, но тебе совсем не хочется, чтобы оно билось. Тебе все равно. Приходят люди, знакомые и незнакомые, что-то говорят, что-то требуют, но ты не слышишь. В голове одна-единственная мысль — достать дозу. С нею все становится хорошо, мир прекрасен, жизнь прекрасна, я сама прекрасна. Колеса — это еще ерунда. Мне было так плохо, что я едва не умерла. И Тим, как назло, в командировку укатил, а с Ники никакого толку, лишь плакать и могла. Зато Алик приехал и мигом решил проблему. О, он очень хорошо умеет решать чужие проблемы. Как сейчас помню. Столовая ложка воды, белый порошок плавает на ее поверхности сказочным островом, пока Алик кончиком ножа не разрушает остров. Вода становится белой, словно от извести, только это совсем не известь. Зажигалка. Простая, копеечная, полупрозрачная, газа остается лишь на половину, но Алик утверждает, что нам хватит. Алик прав. Пламя лижет ложку и белесая жидкость закипает. Я чую странный запах, он манит, обещая забвение. Сейчас. Скоро. Я забуду, какой грязной была. У меня снова будут крылья и краски, снова увижу свой собственный рай. Мне так хочется полететь. Скорее… Пластиковый шприц в упаковке. Одноразовый — Алик брезглив. Резиновый жгут пережимает вену, немного больно, но я терплю, рай того стоит. Вены синими линиями проступают на коже. Ну, скорее же, не хочу больше ждать. Игла похожа на бабочку. У бабочки есть хоботок, у иглы тоже. Он вгрызается в синюю линию, а в шприце — брюшке ядовитой бабочки появляется кровь. Правильно, мы с ним одной крови, он и я. Небо снизошло до меня, или это я снизошла до неба? Ангелы ползут по желтому рассвету, глупые крыла солнце заслоняют. Снова я одна руки поднимаю… Доминика Я была так зла, так зла, что не замечала ничего вокруг. Ну, Тимур, ну, молодец, теперь понятно, кто он такой. Хам. Зэк. Просто урод. Впрочем, нет, на урода Салаватов не тянет. Он высокий и весь такой из себя… А я — дура, что с ним связалась. И вообще только дура способна влипнуть в такую историю. И только дура способна забыть сумочку с ключами в машине. — Дура. — Произнесла я в слух и нажала на ручку, просто от злости и безысходности. И дверь открылась, прямо, как в сказке. Дверь открылась, а за дверью… За дверью никого не было. Неужели я, выходя из дому, забыла закрыть? Но нет, закрывал Салаватов, точно помню: ключ заело в замке и ему пришлось возиться минут пятнадцать, но дверь закрылась, а теперь? Теперь она открыта, и это значит, что сюда кто-то заходил.