— Да. Пожалуй, да. — А где он стоял? — Над ней. Вот, знаете, так, у изголовья стоял, наклонившись. Я и не сразу-то понял, что произошло, признаться, первая мысль была… неприлична. Я же не видел, что Магда мертва. А потом Николя повернулся и… Кровь. У него руки были в крови, и она тоже вся в крови была, и на полу, везде кровь! Мне сегодня всю ночь кровь снилась. Я-то человек привычный, приходилось и раны всякие видеть, и по живому резать, но с подобным кошмаром сталкиваюсь впервые. — То есть, вы уверены, что девушку убил Николай? — А кто же еще? — Искренне удивился Охимчик. — Кроме него некому. Или вы меня подозреваете? Признаться, у Аполлона Бенедиктовича возникала подобная мысль, однако навряд ли у доктора хватило бы времени убить, а потом переодеться в новую одежду, не заляпанную кровью. Да и где бы ему взять точно такой же наряд. Нет, Охимчик к убийству непричастен. — Как ни печально осознавать, но Николай — убийца. Будет суд? — Вы намерены свидетельствовать против Камушевского? — Это мой долг. — Охимчик склонил голову, демонстрируя, что исполнение сего долга не доставит ему радости, но и уклоняться он не станет. Лицемер. Аполлон Бенедиктович попытался загнать раздражение вглубь, разговор с Охимчиком еще не окончен, хотя на лице последнего написано явное отвращение к беседе. Небось, полагает, будто сказал все, что нужно, и недоумевает, с чего это уважаемый господин следователь не торопится уезжать. Пожалуй, в другое время при подобных обстоятельствах Палевич и закрыл бы дело, но серые, полные искренней мольбы, глаза пани Наталии не позволяли отступить. Не сейчас, не сегодня. Да и со смертью старшего из братьев разобраться следует. — Чаю? — Запоздало спохватился Юзеф. — Не откажусь, на улице прохладно, а у вас тут самовар горячий. — Спасибо пани Терезе за заботу. Знакомы? — Имел честь. — Палевич очень надеялся, что словоохотливой, гостеприимной старухи нет дома, ее присутствие за столом излишне, разговор ожидается непростой, и Охимчик это чует. Чай Юзеф принес сам, не поленился на кухню сходить. Горячий напиток дразнил ароматом меда и каких-то неведомых Палевичу трав, будем надеяться, что Юзеф не подсыпал яду. — Чабрец и малина. — Пояснил Охимчик. — Пани Тереза просто чудо. Некоторое время пили молча. Юзеф исподлобья следил за каждым движением следователя, и в то же время изо всех сил старался делать вид, будто его совершено не смущает визит. Врет доктор, боится он, вон как усы подрагивают, а на лбу испарина, надо полагать, не от чаю пани Терезы выступила, и красные пятна на щеках не просто так, они тоже говорят, что Охимчик нервничает. А с чего бы? Уж ему-то чего боятся, когда к событиям в доме Камушевских он прямого отношения не имеет. Или имеет? Когда нервозность Юзефа достигла критической отметки — явно задрожали руки. Совсем как у деревенского пьяницы, ухватившего вожделенный стакан с самогоном, Палевич решил начать беседу. — Весна в это году поздняя выдалась… — Ваша правда, — поспешно ответил пан Охимчик. — Совсем недавно потеплело, а до того морозы и морозы, прям напасть какая-то… — Вроде волков. — Что? Ах, вы про это. — Показалось или Юзеф в самом деле облегченно вздохнул. Нет, ну, конечно же, показалось, с чего бы ему испытывать облегчение, когда разговор завернул на волчью тему. Волки ж это совсем рядом с оборотнем. — Про это. — Волки всегда тут водились, и каждый год они то овцу зарежут, то корову… — То человека. — От чего не было, того не было. На людей не нападали, даже зимой, в морозы, а уж по весне-то и подавно, зачем им человек, когда в лесу зверья хватает? — Не знаю. — Вот и я не знаю. — Охимчик шумно отхлебнул из кружки. — Это не волк Олега убил, и не оборотень. — Не верите в оборотня? — А вы, вы верите? — В голубых глазах Юзефа Палевич увидел вызов. Вот чудо, с чего бы доктору храбриться. — Не верите. И правильно делаете, нету оборотня, и не было никогда. — А Вайда, которую в лесу бросили, как же? Неужто врет легенда? — Все легенды врут, одни больше, другие меньше. — Охимчик постучал пальцем по подстаканнику. — Коли вам так уж интересно, то могу рассказать, как все было на самом деле. — А вы знаете? — Знаю. Сейчас поймете откуда. Итак, князь Богуслав, вернувшись домой, обнаруживает, что его предполагаемая невеста понесла от другого. Того другого он убил — сущая правда — а Вайду после извращения князя никто больше не видел. Так? — Так. — И дальше появляется сказка, будто бы Богуслав бросил бедняжку в лесу, на растерзание волкам. Так? — Так. — Не так. — Юзеф усмехнулся с видом победителя. — Это чернь выдумала, на самом деле князь оставил ее в поместье, просто запер, чтобы разговоры не шли. Он насмешек боялся очень, вот и сидела Вайда под замком, пока не пришел срок рожать. — И родила? — Двойню. Мальчики. Сама Вайда при родах померла, ну, в те времена явление не редкое, а вот дети получились красивые и здоровые. — И князь их вырастил? — Предположил Аполлон Бенедиктович. Надо сказать, история в изложении поселкового доктора выглядела куда как менее кровавой, зато гораздо более убедительной. И вправду, неужто князь Богуслав таким зверем был, чтоб беременную девушку в лесу бросать. Дикость какая! — Не совсем так. Тут надо вспомнить, что у Богуслава была жена, немка, ее Каролиной звали, женщиной она была набожной, но некрасивой, и детей ей Господь не дал, оттого князь и развод получить жаждал, чтобы род не прервался. Но после предательства Вайды — а он расценил ее поступок именно как предательство — веры к женщинам у Богуслава не осталось, понял, что глупо менять одну жену на другую. Он поступил проще. В церковной книге значится, что Каролина Камушевская третьего верасня года тысяче шестьсот шестьдесят пятого от рождества Христова родила сына Августа. Между тем нигде нет ни слова о том, что Каролина была беременна, а это событие важное, о нем непременно упомянули бы. — Думаете? А если она слазу боялась, береглась либо вообще из поместья уезжала? Юзеф от предположений Аполлона Бенедиктовича лишь отмахнулся. — В тот же день третьего верасня года тысяче шестьсот шестьдесят пятого от рождества Христова родила и некая панна, родная сестра убитого князем боярина. Тоже мальчика, которого нарекли Кшыштофом. Панна та была девицей незамужней, оттого прослыла в округе распутницей. Ей многое пришлось пережить, но от мальчика, которого она любила, как родного, она не отказалась. Молчите? И вопросов никаких не возникло? Как ни странно, но вопросов действительно не возникло, пан Охимчик изложил историю вполне понятно. Князь Богуслав попросту разделил детей, одного мальчика усыновил, другого отдал родной сестре убитого им же отца, то ли в награду, то ли в наказание. — Август стал наследницей всего состояния Богуслава, ему достался и дом, и награбленные князем сокровища — поверьте, раньше в поместье целые подвалы были забиты золотом и драгоценностями, само поместье, фабрики в Лодзи, заводы около Менска и Городни. А Кшыштоф рос под проклятьем незаконнорожденной, и после смерти приемной матери ему не осталось ничего, кроме долгов. Разве ж это справедливо? — Это было давно. — Но история имеет продолжение. Не сомневаюсь: вы уже все поняли. — Кшыштоф ваш прадед. — Прапрадед. — Поправил Юзеф, — даже можно еще несколько «пра» поставить. Теперь вы понимаете, что я имею такие же права на поместье, как и Олег? Мой брак с Натальей лишь попытка восстановить справедливость. Две ветви рода вновь объединятся. — Но Олег не стал слушать. — Он — глупец. Жадный глупец и сноб. Видите ли, он не мог допустить, чтобы к его драгоценной сестре сватался какой-то доктор. А я всего в жизни добился сам, тогда как ему с рождения достался и титул, и деньги, и возможности. Окажись он на моем месте, еще не известно, выжил бы или нет! А он посмел заявить, будто бы я — безумец. Я — безумец! — Юзеф замолчал, пытаясь успокоиться, видимо, давнишний разговор ранил его куда сильнее, чем можно было бы предположить. — Я безумец, тогда как он такой же незаконнорожденный, как и я. Мы были равны, просто ему больше повезло. Когда я упомянул об этом, Олег пришел в ярость, он избил меня, представляете? — Ужасно. — Я обратился с жалобой в полицию, но они лишь посмеялись. Вам следует навести здесь порядок! — Всенепременно. — С чистым сердцем пообещал Аполлон Бендиктович. — Скажите, а Наталья знает о… О вашем происхождении. — Нет. — Отчего же? — Ну… — Охимчик смутился. — Мне бы не хотелось, чтобы она думала, будто бы мною движет меркантильность. Она милая девушка, добрая, не чета братьям, те настоящие выродки, что один, что другой. Я надеюсь, что теперь, когда меж нами не осталось больше преград, Натали согласится стать моей женой, я буду хорошо заботится о ней. Женщине не следует оставаться одой, понимаете? — Понимаю. — Аполлон Бенедиктович понял одно: любовью тут и не пахнет, Охимчик одержим идеей занять «подобающее» ему место. Ни мало не задумываясь о том, что события двухсотлетней давности вряд ли могут служить достаточно веским аргументом сегодня. Зато с оборотнем хоть прояснилось, нету оборотня, как и предлагалось. — И вообще я имею право на все! — И на золото? — Какое золото? — Пан Охимчик насторожился, точно лис, почуявший запах охотника. — То, которое князь Богуслав Камушевский на болотах потерял. — А, проклятый клад… — Юзеф засмеялся, будто бы услышал донельзя забавную шутку. Смех у него был неприятный, похожий на кашель чахоточного больного, и Аполлон Бенедиктович испытал сильное желание пересесть подальше, чтобы не заразится этим смехом-кашлем. — Хотите сказать, что его не существует? Еще одна сказочная история? — Отчего же, существует, однако ж найти его не возможно. — Проклятье? — Да Господь с вами, какое проклятье, все гораздо банальнее. — Юзеф, засунув руки в карманы жилета, насмешливо поглядел на Палевича, словно на неразумного мальчишку, который, начитавшись дешевых романов, рвется искать пиратский клад. — Вы представляете, какие здесь места? Болота и леса, леса и болота. Тысячу лет можно землю рыть без всякого толку. А вообще история интересная, если вам любопытно, могу рассказать. — Буду благодарен.