— Куда? — Туда. — Он указал прямо на белую линию. — Остров почти на середине озера находится. Остров — это, если помнишь со школьного курса географии, это часть суши, со всех сторон окруженная водой. — Без тебя знаю. — Мне стало обидно. Мало того, что он разговоры подслушивает, так еще и попрекает неизвестно чем. Можно подумать, я виновата в том, что моей матери захотелось построить дом на острове. Впрочем, Марек оставил инструкции и на этот счет. — Марек говорил про лодочную станцию, там можно катер в аренду взять. — Лодочная станция, девочка моя, находится на расстоянии тридцати километров отсюда, на противоположном берегу. — Тридцать километров? — Я ушам своим не поверила. Тридцать километров? Южнее? На другом берегу? Да быть этого не может! Оказалось, может. То ли я неправильно поняла инструкции Марека, то ли они изначально были не верны, то ли мы с Салаватовым по дороге не туда свернули, но факт остается фактом, мы находились на другом берегу озера, в тридцати километрах от лодочной станции. — Нам нужны были Погорье, а это Малое Погорье. — Тимур, разувшись, вошел в воду, благо, возле берега было не глубоко. — И что делать? — Может, домой? — Предложил он. — Ни за что. — Разворачиваться в трех шагах от цели, не собираюсь. Раз сказала, что доберусь до острова, значит, так оно и будет. — Я тут договорился, — Тимур развел руки в стороны, словно собирался взлететь, и, зажмурившись от удовольствия, подставил лицо солнечным лучам. — Сейчас мужик один подойдет, у него лодка имеется. Мой дневничок. Не выдержала. Спросила. С. расплакалась и сказала правду: она знает Алика, вернее, Алик знает ее. Он ее шантажирует, подцепил через Вику и измывается. Викуша — гадина. Такая же чокнутая тварь, как и я сама, одержима любовью ко мне. Она, видите ли, меня любит! Лесбиянка хренова. Да у нее просто крыша поехала на фоне сходства. Вику нашел Алик, ему показалось забавным снять кино с близняшками, а мы похожи, как настоящие близнецы. Вика прочно сидит на героине, а еще шизофреничка, настоящая сумасшедшая, прилипла со своей любовью, как репей. Я знаю, она специально С. Алику подсунула, из ревности, не понимает, что у нас с С. — духовная близость. Да и куда ей понять, когда она и слова такого «душа» не знает. Не знаю, что делать. Алик шантажирует С., я его знаю, он в жизни ее не отпустит. Урод. А С. замуж собирается, жених ее мне симпатичен, более того, в некоторой степени его можно считать родственником. Только слабый он, если вдруг узнает про Алика, свадьба расстроится. Глупенькая моя С., зачем нужно было соглашаться на предложение этого урода? Понимаю, ей, в отличие от меня, приходится зарабатывать на жизнь самой, я попала к Алику по собственной глупости, а она из-за нужды, милая, красивая, талантливая девочка, перед которой закрыты все двери только из-за того, что у нее нет денег. Как тут не клюнуть на предложение, всего-то и надо было сняться нагишом. Ловушка, сладкая медовая ловушка. Если бы не М., она попалась бы. Шаг, потом другой и ты в зеркальном лабиринте, откуда нет выхода. Скоро свадьба, но если фотографии попадут к жениху, он бросит С., мою С., мою девочку, а она не вынесет позора. Я должна помочь. Как? Выкрасть фотографии. Я знаю, где его архив, а Вика поможет. Этой дурочке стоит намекнуть на взаимность, и она в любую пропасть сиганет не глядя. Какие же идиоты вокруг. У Ники снова в школе проблемы, господи, как же мне надоела ее вечная беспомощность, ее телячья нежность, ее тупость, в конце-то концов. Ни на что не способна! Серая мышь в тапочках. Поменять бы их с С. местами, тогда все было бы правильно. Завтра поговорю с Викушей. Тимур Мероприятие, с самого начало вызывавшее чувство протеста, продолжалось. Если путешествие в повозке с сеном можно было считать плюсом, то поездку на лодке Салаватов однозначно отнес к минусам. Сначала, обнаружив отсутствие лодочной станции, он обрадовался: хороший предлог для возвращения в родные пенаты. Но потом понял, что это не выход, проблема сама собой не исчезнет. У Никы вполне хватит упрямства и дури, чтобы отправиться в поездку самостоятельно, и только Богу известно, что с ней может произойти. Поэтому известие о том, что у некого Митрича имеется лодка, Салаватов воспринял с восторгом. И даже затребованные Митричем за перевоз триста рублей восторга не притупили. Лодка оказалась старой деревянной посудиной, которая от любого жеста начинала раскачиваться, зачерпывая драными бортами воду, и протекала снизу. — Не боись, — ободряюще прокричал Митрич, увидевший в глазах клиента опасение и панику, — не потонем. — Надеюсь. — У меня она крепкая, а что течет, так скоро перестанет, тут даже черпать не нужно, разве что бортом много хлебанет. Я на ёй в бурю ходил и, вишь, живой покамест. Ты, — Митрич корявым пальцем указал на Нику, — сядь туды и не дергайся. Не пужливая? Этот вопрос уже относился к Салаватову. — Нормальная. — Ну, гляди, а то бабы — народ дикий, чуть малость какая приключится, так оне сразу в крик, и прыгають, что твое козы. А паника на борту — последнее дело. — Поняла? Сиди тихо. — Тимур не удержался от подколки. Митрич одобрительно закивал, а Ника насупилась. Пусть позлится, иногда полезно, злость — не слезы, злость думать помогает. Лодка шустро скользила по зеркальной глади озера, вода больше не просачивалась, ритмично поскрипывали уключины: Митрич греб профессионально, почти как спортсмен на соревнованиях. И когда Тимур предложил сменить — все-таки труд тяжелый — отказался, заявив, что к своей лодке чужого человека не допустит. Впрочем, Салаватов не особо расстроился, прежде с веслами работать ему не приходилось и, может статься, что осторожничал Митрич неспроста — кто знает, это только с виду просто: сел да ворочай веслами, а на самом деле так и лодку перевернуть недолго. Но хватит ли сил у Митрича до острова дотянуть? Хватит, решил Тимур. Митрич — мужик с виду серьезный, коренастый, крепкий, до самых глаз зарос седой щетиной, точно берег старым камышом. Веслами орудует так, словно в руках зубочистки. — А далеко до острова? — Поинтересовалась Ника. Она сидела, вцепившись руками в борта, и боялась шелохнуться, лишь изредка поглядывала на сине-зеленую воду, точно прикидывая: сумеет в случае чего доплыть до берега или не сумеет. — Порядком. — «Утешил» Митрич. — Но ты не боись, доплывем, я по хорошей погоде, бывает, плаваю на тот конец, там и магазины хорошие, и городские приезжають, им на лодке покататься — веселье, а мне — заработок. Тимур прикрыл глаза, раз работать на веслах не доверяют, а больше заняться нечем, то можно и подремать, тем паче солнце сверху печет нещадно, вода за бортом плещется, иногда мелкие брызги, срываясь с плоской лопасти весла, падали на кожу. Приятно, черт возьми, и с чего это он решил, будто поездка на лодке — минус? Плюс. Это путешествие определенно начало нравится Салаватову. И нравилось до тех пор, пока Митрич не поинтересовался: — А чегой это вам на проклятом острове понадобилось? — А почему сразу «проклятом»? — В голосе Ники звучало плохо скрытое раздражении: дескать, мало того, что посадили в скорлупку, которая того и гляди опрокинется, так еще и про остров гадости говорят. — Известно чего, — Митрич недовольства пассажирки то ли не услышал, то ли всерьез не воспринял, полагая, что на бабские капризы не след внимание обращать. — Проклятое место, оно проклятое и есть, тут, прежде, чем строится, батюшку звать надо, чтобы освятил все, да молебен в церкви заказывать, тогда сила нечистая и отступит. Только я думаю, что с этого острова сам митрополит всех бесов изгнать не смогет. Говорят, до войны остров еще островом не был, с одной стороны озером подпирался, а с другой, значит, дорога была в Погорье да лес. А уже опосля мелиорацию делать стали и затопили подчистую. — Если затопили, то как остров остался? — Задала логичный вопрос Ника. Салаватов слушал, решив, что вмешиваться в беседу не стоит. — Бесы подняли. Я ж говорю, нечистое место. Усадьбу, которая туточки испокон веков стояла, немцы разбомбили, а в руинах людей расстреливали. А потом, когда война закончилась, в усадьбе банда пряталася, ох и лихая, говорят, была, всю округу в кулаке держала, только, как после войны власти порядок наводить начали, банде конец пришел: на руинах и изничтожили всех до единого. И затопили, чтоб, значит, сгинуло проклятое место. Митрич замолчал, чтобы пассажиры прочувствовали торжественность момента. Салаватов крупно сомневался, что власти превратили равнину в озеро исключительно ради того, чтобы уничтожить зло, затаившееся в усадьбе. Скорее всего, причина мелеоративных работ была проще и прозаичней: к примеру, в озере планировалось рыбу разводить, или водохранилище сделать, или еще что-нибудь полезное в хозяйстве. — Мелкое оно. — Продолжил рассказ Митрич. — Метра два-три, не боле, вот остров и торчит. Раньше ведь как: усадьбы всякие да замки с крепостями на холмах строили. Мне это хисторик один объяснил, который к нам специально, чтобы на остров поглядеть ездил. Сказывал, будто бы тут и раньше всякое случалось, будто князь тут жил, который свою падчерицу обрюхатил да из дому выгнал, а она в лесу дитя родила и померла, прокляв перед смертью весь род княжеский. С тое поры никому из рода того покоя нет. Вучоный тот знатно сказывал, такие страхи — слушаешь и мурашки по коже бегут. — Так что он рассказывал-то? На месте Ники Салаватов воздержался бы от выяснения подробностей, с ее расшатанными нервами только страшные сказки и слушать. Но хозяин — барин, хочется покопаться в прошлом — на здоровье. Говоря по правде, Тимуру и самому любопытно было. — Ну… Вроде как сумасшедшими они становилися через одного, друг друга убивали, словно змеи какие-то, да при этом не разумели, что творят. Сказывал, что перед самой революцией случилось, что один брат другого убил и его за это повесили, потому как не просто убил — а съел, словно зверь какой. Горло перегрыз начисто, вот как! А сестра их, которая хозяйкой в доме осталась, замуж вышла за простого человека, но прожила недолго, года два али три, а потом померла от неизвестной болезни. А еще… — Хватит! — Взмолилась Ника. — Ужасы какие. — Вот-вот, я и говорю — страсти неимоверные. Только это давно было, а после войны на острове никто не жил. Маринка-бухгалтерша, которая на станции работает, болтала, что, вроде как остров новые русские купили, у которых денег столько, что девать некуда, вот и покупают, чего захотят. — Про «новых русских» Митрич говорил с неодобрением, видимо, в его мировоззрении избыток денег являлся скорее недостатком, нежели достоинством. — Рассказывала, что и дом там построили, на том самом месте, где усадьба стояла, наших мужиков на работы не приглашали: турок нерусских пригнали, те и отстроили за месяц. Вот ты скажи, разве ж можно за месяц целый дом построить? — Не знаю. — Баба, вот и не знаешь, а я тебе скажу — это не дом, а конура собачья получится, небось, и крыша течет, и полы дыбом встали, и в стенах дыры. А наши сделали б лучше и дешевше, только этим, хозяевам, разве ж скажешь? От пускай и живут. Маринка, правда, говорила, что не мужик дом строил, а баба, тогда понятно — бабы ж в работе ни черта не смыслят, им наобещай побольше, да денег стребуй, как за дворец, и будут довольные. Бабы на обещанья да цацки всякие-разные падки, что твои сороки. Эта тоже, построила дом, а приезжала только летом. Я раз видел, когда на той стороне подрабатывал. Ничего такая, видно, что не молодая, но себя держит справно. Кругленькая, ладненькая, в платьице белое вырядилась, шляпка с этими… — Оборочками? — Фиг их знает, может, и оборочками. Туфли модельныя, на каблуку таком, что не понятно, как она стоит. В таких туфлях только по песку и гулять. Сразу видно, что городская, но вежливая, а с нею парень был, сын, наверное, так они вдвоем и ездили. В этом году, правда, никого не было. Парень приезжал, а дамочка нет. Видать, случилося чего… О, вон и остров ваш показался, недалече ужо. Только с этой стороны через камыши придется. — Предупредил Митрич. — Как до причала добраться, я не ведаю, так что сами сдюжеете. Ника ничего не ответила, и Тимур промолчал, обдумывая новую информацию. Хотя, какая это информация — так, сплетни деревенские. Мой дневничок. У нас получилось. Добыть снимки оказалось до смешного просто. Алик думает, мы только и способны, что колоться да трахаться. Представляю, в какое бешенство он придет. Снимки и негативы я уничтожила. Завтра обрадую С. Доминика Остров зарастал камышом. Во всяком случае, с лодки казалось, что мы плывем в одну большую камышовую кучу, над которой возвышалась темная стена леса. А в лесу, значит, меня ждет дом. Лодка раскачивалась, я сидела, вцепившись в борта, Митрич бодро орудовал веслами, а Салаватов дремал. Вот же истукан, ничем его не прошибешь. Остров приближался, лодка нырнула в камышовые заросли, этакое живое серо-зеленое море, которое раскачивается, шелестит на ветру, поет тонкими голосами, того и гляди, слова разберешь. Я ожидала, что за камышами откроется берег или причал какой-нибудь, но лодка царапнула дном о камни, и перевозчик скомандовал: — Приехали, вылазьте. — Куда? Слева камыши, справа камыши, сзади и спереди тоже камыши, а внизу вода. Где-то впереди виднеется худосочная полоска берега, но до него же добраться надо! Здесь, может, и глубоко, но мочить ноги не хочется, а вещи как перенести? Чемодан на руки не подыму, не для того я чемодан с колесиками покупала, чтобы его на руках таскать. Интересно, если его в воду бросить, что будет? Утонуть, может, и не утонет, пластик легкий, а вот вещи стопроцентно вымокнут.