— Мне стыдно. Я не люблю болеть. И Марию не ругайте, пожалуйста, это я попросила ее ничего не говорить. — Я немедля еду за доктором. — Нет! — Вам нужен доктор и тогда вы поправитесь. — Мне уже лучше. — Она поспешно села. — Я уже почти поправилась. Завтра совсем хорошо станет. Только вы не уходите, пожалуйста! И Палевич не ушел. А на следующий день пани Наталье стало хуже, жар усилился, а сухой кашель отбирал у бедняжки последние силы. Доктор, которого Аполлон Бенедиктович привез из соседнего местечка[1] — пан Охимчик куда-то запропастился, и даже панна Тереза не знала, куда он подевался и когда вернется — прописал порошки и обтирания, хотя предупредил, что дело более чем серьезно. Это Палевич и сам видел, но когда доктор предложил привести священника для последнего причастия, Аполлон Бенедиктович с трудом сдержался, чтобы не наорать на врача. Да как ему в голову мысль пришла о том, что Наталия может умереть?! А ей час от часу становилось все хуже и хуже. Священника привез Федор, сам, без приказу, и Аполлон Бенедиктович, сидя перед запертой дверью, за которой свершалось одно из великих таинств, тихо ненавидел Федора за эту его инициативу. Священник связывал госпожу Камушевскую со смертью, а ей нельзя было умереть. Ну никак нельзя, без нее жизнь теряла смысл, а еще Палевич поклялся: если она выживет, чудом ли, врачебным ли умением, не суть важно, но, если выживет, то он ее не отпустит, ни за что и никогда. И плевать на людей, на разницу в возрасте, на разницу в положении. Плевать на все, пусть только выживет. Дверь приоткрылась, и отец Амвросий тихим торжественным голосом позвал: — Аполлон Бенедиктович, войдите, пожалуйста. Первая мысль: она умерла, но Палевич затолкал ее поглубже. Не умерла и не умрет, пока он здесь. Наталью нельзя было назвать бледной — ее кожа приобрела тот неприятный серо-желтый оттенок, указывающий на тяжелую болезнь, а глубоко запавшие глаза не блестели. Аполлон Бенедиктович даже не был уверен видит она его или нет. Отец Амвросий жестом указал на стул, стоящий у ложа больной. Палевич послушно сел. — Добрый вечер. — Ее голос походил на шелест листьев, потревоженных ветром. — Добрый вечер, пани Наталья. — Мне очень жаль, что я доставляю вам неудобства. Но скоро это закончится, я хотела сказать, что вы… Вы свободны от своего предложения. Мне не нужно было заставлять вас. Это было неприлично. — Пани Наталья, да что вы такое выдумали! Вы — самая красивая, умная, очаровательная, образованная девушка, которую мне когда-либо приходилось встречать! Она улыбнулась, и щеки загорелись болезненно-алым румянцем смущенья. — Спасибо. Мне еще никто не говорил столько хорошего. Но не надо врать, я же понимаю, я все хорошо понимаю. Я хотела невозможного, хотела быть счастливой. С вами я бы стала счастливой, с вами я чувствовала себя… защищенной. — Наталья. — Не перебивайте. Мне тяжело дышать, а столько всего еще нужно сказать. Позаботьтесь о Николя. Ему нежна поддержка, скажите, что я верю в его невиновность. — Обязательно. — Меня пусть похоронят в семейном склепе, рядом с Олегом. Это будет справедливо. — Вы не умрете! Вы выздоровеете, сегодня же вам станет легче, а завтра вы спуститесь в низ, снова будем обедать в зале и разговаривать об искусстве, моде… Черт побери, будем говорить обо всем, о чем вам захочется. А, когда эта история закончится, я увезу вас в Вену. Нет, сначала в Варшаву, а потом в Вену. И Париж. Никогда не доводилось бывать в Париже, говорят, там очень красиво. — Вы такой добрый. — По бледным щекам прокатились две слезинки. — Я очень хочу в Париж. И в Вену, я хочу уехать, я всю жизнь здесь сидела, но он не позволит. — Кто? — Оборотень. Это он забирает мою жизнь, я чувствую, как он высасывает силы, точно пиявка. Он хочет, чтобы я умерла, и я умру. Господи, она уже все решила, Аполлон Бенедиктович по глазам видел — Наталья Камушевская твердо вознамерилась умереть, и это ее желание вкупе со страхом питали болезнь. Палевич, повинуясь порыву, сжал обе ее ладошки в своей руке. Горячая, Господи, какая же она горячая. — Наталья. Слушайте меня, вы не умрете, никогда не умрете, до тех пор, пока я рядом. Вы освободили меня от данного слова, но я вас не освобождаю. Мы обвенчаемся. Здесь и сейчас. Вы станете моей женой, и тогда никакой оборотень не сумеет добраться до вас. — Вы защитите меня? Вы и вправду этого хотите? — Да. Обряд венчания много времени не занял. Приняв во внимание болезнь госпожи Камушевской, отец Амвросий совершил таинство прямо в комнате. Невеста лежала на кровати, жениха больше волновало состояние нареченной, нежели молитвы батюшки, свидетели — Федор и Мария — жались к двери. Однако, тем не менее, обряд был обрядом, и слова, произнесенные отцом Амвросием, навеки привязали Аполлона Бенедиктовича к хозяйке темного поместья. А у него даже кольца не нашлось, чтобы надеть на палец невесты. Позор. Тимур В другое время, в другом месте, в другой компании Тимур и вел бы себя по-другому, но этот остров, этот полуразваленный дом с претензией на аристократизм и господин Егорин, как нельзя лучше подходящий и к острову и к дому, раздражали неимоверно. Особенно Егорин. Откуда он только выполз такой хороший и вежливый. — Лучше спроси, зачем. — Посоветовала Сущность, которой Марек тоже пришелся не по вкусу. В кои то веки Тимур с Сущностью согласился, уж больно вовремя Егорин нарисовался, выскочил этаким чертиком из табакерки в самый подходящий момент, позвонил, пригласил, пришел, улыбнулся пару раз, а Ника, дурочка, и растаяла. Впрочем, чего от девчонки, которая столько всего пережила, ждать-то, ей в каждом прохожем принц заморский мерещится, а уж Марека словно специально на эту роль готовили. Королевич высшего сорта. И Салаватов, во избежание возможных эксцессов — уж больно кулаки чесались при виде господина Егорина — решил погуляться вокруг дома, а то приехали незнамо куда. Надежно укрытая зарослями бурьяна тропинка извивалась вокруг дома, и вполне логично вывела к дому, но с другой стороны. Понятно, здесь ходу нет. — Ваш друг… Он очень специфическая личность. — Голос Марека журчал ручейком. — Вы в нем уверены? Вот и послушал соловьиное пение, хотя это даже интереснее будет, всегда любопытно узнать, чего о тебе умные люди думают. — Вполне. — Ника, кажется, недовольна. — Не поймите меня превратно, просто не хотелось бы, чтобы столь очаровательная девушка, моя сестра… Не сочтите за наглость, но мне действительно хотелось бы назвать вас своей сестрой, в память о маме… Так вот, мне даже подумать страшно, что моя сестра может стать жертвой какого-нибудь прохиндея! Вот урод! Страшно ему, видите ли. Да Тимуру на фиг не нужны ни остров, ни дом, ни сама Ника с ее наследством. Да завтра же он уедет, а эти пускай сами разгребаются со своими родственными связями. Сто против одного, Егорин быстро Нику в постель уложит, не даром смотрел на нее, точно кот на свежие сливки, разве что не облизывался при этом. А она и рада. — Тимур не такой. — В голосе Никы не доставало уверенности, и Марек моментально это учуял. — А вы уверены? Ни один мошенник не похож на мошенника… Правду говорит, однако. Вот сам господин Егорин похож на аристократа, а ведет себя, точно последний проходимец. — Вы теперь состоятельная леди… Не стоит забывать о деньгах, в современном мире они много значат. К тому же вы столь добры, столь доверчивы. К великому моему прискорбию, именно люди, подобные вам, легко становятся жертвами разного рода аферистов. Что вы знаете о своем… друге? — Перед словом "друг" Марек сделал ощутимую паузу. Намек и отнюдь не прозрачный. — Откуда он появился в вашей жизни. Простите, ради Бога, если я вторгаюсь в личные… симпатии, однако, отныне моя обязанность — заботится о вас. — И о вашем состоянии. — Хмыкнула Сущность, Тимур молча с ней согласился. — Вы такие разные, — Марек разливался соловьем, — я просто не в состоянии поверить, что вас мог заинтересовать подобный тип… — Тимур — жених моей сестры. Был женихом. — Поправилась Ника. — С Ларой случилось несчастье. — Да, да, конечно, конечно. Алексей Владимирович рассказывал об этой трагедии. Примите мои соболезнования. Что может быть ужаснее потери близкого человека! Я слышал, будто вашу сестру убили почти у вас на глазах! Тимур, должно быть, очень сильно любил ее, если все это время был рядом с вами. Приношу свои извинения за слова в его адрес, теперь я все понял, все осознал… Он поддерживал вас в трудное время, а я… — Тимур все это время сидел. — Ехидно заметила Сущность, — он самому себе был не в состоянии организовать поддержку. — Может, не надо? — Попросил Салаватов. — А кто тебе кроме меня правду-то скажет? — Почти искренно возмутилась Сущность. — Так и будешь плавать в море розовых соплей, вытирая слезы васильковым парусом надежды… Злая она, Сущность, вернее оно. Злое оно, но справедливое. А разговор с каждой минутой становился все интереснее. Подслушивать, конечно, не хорошо, но иногда весьма и весьма полезно. — Хотя… Постойте-ка! — В голосе Марека появилось удивление, граничащее с ужасом. — Но ведь Алексей Владимирович упоминал, что причиной трагедии стал именно жених вашей сестры! — Да. — И этот человек сейчас находится рядом с вами? Убийца и садист, лишивший жизни близкого вам человека? — Это ошибка. Тимур не виноват. — Неужели? — Да. Не виноват. Это из-за меня следствие… ошиблось. И Тимур… он… — Сел. — Сел. — Повторила Ника. Ника-Доминика, смешная девочка с зелеными глазами и хвостиками, которая вынуждена оправдываться перед каким-то непонятным типом, что выдает себя не то за родственника, не то за претендента в женихи. Последняя мысль Тимуру не понравилась, причем настолько не понравилась, что руки сами сжались в кулаки. — Только он не виноват. — Поспешно напомнила Ника и, словно опасаясь, что Марек не поймет, добавила. — Не виноват. — Сложно поверить. Сомнение этого хлыща раздражало. Да кто он такой, чтобы судить? — Козел. — Выдвинула гипотезу Сущность. — Козел и бабник. Слышишь, как охмуряет? — Слышу. — Мысленно отозвался Салаватов. — Заткнись. — Для меня, конечно, достаточно одного вашего слова, но… Даже если он, как вы говорите, был не виновен в смерти вашей сестры — я искренне опечален этой трагедией, жаль, что мама так упорно боялась встречи с вами, многих бед можно было бы избежать… Да… Но, простите за назойливость, вы не допускаете мысли, что он умело задурил вам голову, прикидываясь невинной овечкой? — Зачем? — Чтобы отомстить. Может статься, что именно в вас он видит причину… ошибки следствия. Именно вас винит в том, что ему пришлось отбывать наказание за преступление, которого он не совершал. — И что? — И то, — теперь голос Марека был полон уверенности, — что он может навредить вам.