— Ну, идем? — Вы себе как хотите, а я здесь посижу. Или полежу, ночью спать надо, а не по лесам бегать в поисках приключений на… Ну, вы поняли. — Салаватов зевнул. — Мазь от комаров захватите. Мне почудилось, или он и в самом деле улыбался. А в глазах ни намека на усталость. Врун. Прогулка же получилась замечательной! Великолепной! Романтичной. Небо чистое, ясное, как личико младенца, тонюсенький месяц свысока смотрит на землю, а звезд столько, что и не сосчитать. Марек же говорил, говорил и говорил. Рассказывал о маме, о себе, о работе. Он был тактичен, мой названный брат, ни одного неудобного вопроса, на который мне не хотелось бы отвечать, ни одного намека, ни одного упрека. — Это место напоминает мне сад возле бабушкиного дома, — Марек присел на поваленный ствол, нимало не беспокоясь о чистоте брюк, — где я когда-то играл в Робин Гуда и храброго исследователя джунглей. Смешно вспоминать, какими неуклюжими мы были в детстве. — Да. — Согласилась я, хорошо, что он не знает, насколько неуклюжей была я. — Мы приезжали сюда, даже когда земля еще не принадлежала нам. Отцу хотелось сделать приятное маме, он очень сильно любил ее, вот и раскопал про остров, про то, что здесь когда-то находилось поместье князей Камушевских, и пообещал выстроить новый дом. И выстроил, правда, собственными глазами увидеть не смог, умер за месяц до окончания строительства. — Мне очень жаль. — Зато, всякий раз, возвращаясь сюда, я словно возвращаюсь в свое детство… тот, бабушкин сад, уже не существует, зато есть остров, а, значит, воспоминания не утрачены. Детство — самая чудесная пора, неправда ли? Я промычала что-то неразборчивое. Конечно, для Марека детство — чудесная пора, предполагаю, что он и раньше был красавчиком, этаким ангелочком, при виде которого руки сами тянуться, чтобы погладить крошку. Тетеньки ахают, дяденьки смущенно хмыкают в усы, воспитатели в детском саду ставят в пример другим, учителя прощают все. Мареку повезло. От собственного детства у меня остался горький привкус крови во рту: имелась у меня такая дурная привычка, при малейшем волнении прикусывать губу до крови. А волновалась я часто. Помню, однажды, на Новый год, мне сшили наряд Снежинки. Красивое платье из белоснежного тюля, расшитое серебряными бусинками и перьями. К платью прилагалась корона из дождика и туфли на самом настоящем каблуке, которые отец привез из-за границы. Лара уложила волосы и даже позволила накрасить губы своей помадой. Я казалась себе самой красивой снежинкой на елке, казалась до тех пор, пока не услышала, как одна учительница говорит другой: «Какие разные девочки. Ларочка — красавица, а Ника… Ее и нарядное платье не спасет». В классе меня не любили: уродина к тому же тупая и тихая, такой не грех и книжкой по башке зарядить. К своему уродству я привыкла, как привыкают маленькой зарплате, вечно тесным туфлям или осенней непогоде, и на одиночество не жаловалась. Постепенно я даже научилась получать удовольствие от одиночества. С самой собой гораздо интереснее, чем с Анькой из параллельного класса, или прыщавым хулиганом Петькой, или… список бесконечен. — Ты задумалась. — С легким упреком произнес Марек. — Детство… — Детство, детство, ты куда ушло. — Пропел он хорошо поставленным голосом. Ну не может у одного человека быть столько талантов! Почему так получается, что одним все, а другим ничего. Внезапно я подумала, что из Марека и Лары получилась бы идеальная пара. Лара-пара. Смешно. Мой дневничок. Свадьба С. произвела на меня гнетущее впечатление. Нет, я не ревную, наши с ней отношения лежат в совершенно иной плоскости, но… Но он ее не достоин. М. не подозревает, какое сокровище ему досталось, он самодовольный павлин, слишком смазливый, слишком слабый. Опасаюсь, сумеет ли он сохранить С., она ведь такая хрупкая. С С. что-то происходит, не могу понять. Больше не приходит, не звонит, на мои звонки тоже отвечает через раз. И эти глупые отговорки, дескать, простуда, учеба, муж. Она избегает меня? Но почему? Я же не причиню ей вреда. Это то же самое, что причинить вред самой себе. Душа улетает. Ни дня без укола. Салаватов в ярости, но мне плевать на его ярость: Салаватов не страшен, он же сам тогда укол сделал, непонятно, чего теперь кочевряжится. Врачи… На фига мне врачи, когда мне нужна только С.? Без нее конец, без нее не выбраться. Дрянная девчонка украла душу. Доминика Тимур ждал нас на террасе. Хорошо, что темно и выражения лица не рассмотреть. Предполагаю, по шкале Марека оно бы заняло место между пунктами «вызывающее» и «оскорбительное». Или «оскорбленное»? Впрочем, я его не оскорбляла. — Как погуляли? — Поинтересовался Салаватов. Равнодушно так, будто ему абсолютно все равно: хорошо мы погуляли или плохо. — Вечер замечательный. — Дипломатично заметил Марек. — Ночь уже. — Действительно. — Марек потряс часами у меня перед носом, точно желал продемонстрировать, что на дворе и в самом деле ночь. Сама вижу: темно, луна, звезды, значит, ночь. — Если позволите, я удалюсь в свою комнату, люблю просыпаться вместе с солнцем, а вот ложится поздно, увы, не привычен. — Ничего, люди ко всему привыкают. Мне захотелось треснуть Салаватова по голове. Ну как можно быть таким тупым, толстокожим хамом. Марек изо всех сил… Марек не доверяет Салаватову, так почему Салаватов должен доверять Мареку? Ох уж эти мужчины, вечно они решают, кто сильнее. С уходом Марека на террасе стало тихо и пусто. Кузнечики стрекочут, воздух пахнет влагой, цветами и табаком — Тимур снова курил. Курит. В темноте зажегся огонек — зажигалка, и в следующую секунду появилась красная точка — сигарета. Запах табака стал отчетливее, однако не раздражал. Он прекрасно вписывался в ночь, подобно тому, как тонкая нота цветущего жасмина вписывается в картину новых духов. Интересно, кто-нибудь пытался рисовать запахи? Хотелось бы воочию увидеть эти картины. Свет в окне погас, наверное, Марек спать лег. Да и мне пора, нечего засиживаться, завтра новый день. Замечательный теплый беззаботный день. Марек обещал показать пристань и пляж, где нет камыша и вода такая прозрачная, что можно разглядеть каждую песчинку. Мы подплыли с другой стороны острова, вот и пришлось через камыши продираться. Марек обещал прокатить на катере. У него собственный катер имеется, наверное, это классно иметь свой собственный катер, в любой момент можно сесть и уехать, вернее, уплыть к другому берегу. — О нем думаешь? — Вопрос Салаватова мне не понравился. И тон, которым этот вопрос был задан. Какое ему дело, о ком я думаю? — Не злись. — Примиряющее сказал Тимур. — Я не злюсь. — Злишься. Я чувствую, что злишься. — Ну и что? — Ничего. — Тогда я спать. Красный огонек дрогнул и погас. Было в этом нечто фатальное, сродни глобальной катастрофе. — Он мне не нравится. — Заявил Салаватов. — Ты ему тоже. Он тебе не доверяет. — Ну, и когда ты попросишь меня уехать? — С чего ты взял? — А у самой коленки дрожат. Я ведь собиралась поговорить с Тимом, но сейчас, когда он первым завел речь об отъезде, мне стало страшно. В конце концов, Салаватов мой… коллега, мы с ним такое дело распутали, вернее, он распутал, я же, как и полагается героине, путалась под ногами. Путалась-запуталась. Таким образом, что мы имеем? Надежного, как нефтяной танкер последнего поколения, Тимура и красавчика-Марека, сладкого, обходительного, но пугающе-незнакомого. Кому я доверяю больше? Салаватову. Но Марек… Он уедет, а, между тем, мы только-только начали узнавать друг друга. Без него остров станет скучным местом. Да и не в острове дело, дело во мне, в том, что Марек мне нравится. Безумно нравится, и, боюсь сглазить, но, кажется, я ему тоже симпатична. Он не раз повторял, что мы с ним не кровные родственники. Не просто так же он заострял внимание на этом факте. Итак, Марек мне нравился. Да и какая, скажите, девушка станет возражать против подобного поклонника? А с учетом того, что девушка мужским вниманием не избалована… Но без Тимура мне будет как-то не по себе, я привыкла к его постоянному присутствию, задумчивой физиономии, мощным рукам и кельтским узорам. Не хочу выбирать, хочу, чтобы они оба остались. — С чего ты взял, будто я попрошу тебя уехать? — С потолка. — Тим усмехнулся. — Ладно, Ник, хватит притворяться, я тут лишний. С самого начала лишний, понимаешь? Понимаю, лучше его самого понимаю. Это только в анекдотах третий не лишний, третий запасной, в жизни по-другому. И Мареку я обещала, что Тим завтра уедет. Марек даже вызвался подкинуть Салаватова до лодочной станции, чтобы тот мог спокойно уехать в Бахтинск. Наверное, решение было разумным и устраивающим все стороны, но, видит Бог, меня трясло от одной мысли о том, что придется остаться одной. Марек… Марек чужой. — Не уезжай. — Голос предательски дрожит, точно я маленькая девочка, которой безумно страшно оставаться одной в большой пустой квартире, где много темных уголков и скрипят половица, а из приоткрытого шкафа выглядывает морда фантастического зверя. — Оставайся, Тим. Пожалуйста, не надо уезжать. Мы… Мы вместе уедем, как приехали. Потом. Позже. Через семь… Через шесть дней. — Наконец, все сказано и можно вдохнуть спокойно. За страх и детский лепет немного стыдно, но Салаватов поймет, Тим всегда меня понимал, даже раньше, когда почти не обращал внимания, но все равно понимал. За это понимание его и полюбила. И сейчас, наверное, тоже… Не знаю. Совсем запуталась. — Смотри. — Предостерег Салаватов. — Потом жалеть будешь, что не выставила, когда была такая возможность. — Не буду. — «Не буду». — Передразнил он. — Спать иди. Мне приснился горбатый карлик в шутовском колпаке с золотыми колокольчиками. Карлик прыгал и корчил рожи, а потом достал из-за пазухи колоду карт. — Сыграем? — проскрипел он в самое ухо, и колокольчики на колпаке задребезжали, словно дырявые кастрюли в тележке старьевщика. — Это дама. У червовой дамы было шикарное платье из алого бархата и Ларино лицо. — И это дама. — Рядом легла еще одна карта: дама трефовая в черном наряде и смешной короне. Лара? Еще одна Лара? Нет, не Лара, эта женщина просто похожа на мою сестру. Наверное, это Вика. — Это тоже дама.