— Он и девицу-то пригласил ради того, чтобы она его запомнила. — Само собой. Если бы в лифте оказался кто-то другой, он придумал бы еще что-нибудь. Потом он отключил свой телефон для входящих звонков, чтобы показать, как занят у себя в кабинете, а сам снова спустился на лифте в подземный паркинг и поехал на посольской машине к Клипре. — Но коль скоро он убил посла на парковке, это должно было быть записано на видео? — А почему, ты думаешь, пропала видеопленка? Разумеется, никому и в голову не приходило усомниться в алиби Брекке, ведь он сам забрал пленку у Джима Лава. В тот вечер, когда мы встретили его на боксе, он очень спешил в офис. Но не затем, чтобы побеседовать с американскими клиентами, а потому, что договорился с Джимом о просмотре пленки, где было записано убийство посла. А перепрограммирование таймера должно было навести на мысль, что кто-то пытается разрушить его алиби. — Почему он просто не уничтожил эту видеозапись? — Потому что он перфекционист. Он знал, что какой-нибудь дотошный следователь рано или поздно обнаружит, что время записи не совпадает с самой записью. — Но как? — Он использовал запись другого вечера, а полиция так или иначе стала бы допрашивать охранников паркинга, и те подтвердили бы, что видели, как машина посла третьего января проехала мимо видеокамер между пятью и половиной шестого вечера. Тогда стало бы ясно, что пленка сфабрикована: ведь машины на ней нет. Дождь и мокрые следы от шин лишь сделали свое дело, и мы обнаружили фальшивку раньше, чем могли бы. — Ты хочешь сказать, что он тебя перехитрил? — Что же, как-нибудь переживу, — пожал плечами Харри. — А вот Джим Лав кончил плохо. Ему заплатили за услугу отравленным опиумом. — Потому что он был ненужным свидетелем? — Брекке, как известно, не любит рисковать. — Каков же его мотив? Харри шумно выдохнул — будто сработал пневматический тормоз трейлера. — Помнишь, мы обсуждали право распоряжаться суммой в пятьдесят миллионов крон в течение шести лет: был ли тут мотив для убийства посла? Тогда мы этого мотива не нашли. Но вот право получить эти деньги на всю оставшуюся жизнь — отличный мотив для Йенса Брекке убить трех человек. Согласно завещанию, Руна должна была получить деньги по достижении совершеннолетия, но там ничего не говорилось о том, что будет с деньгами, если она умрет. Следовательно, вся сумма достанется оставшимся наследникам. То есть Хильде Мольнес. По завещанию, деньги теперь получит она. — Как же Брекке собирался изъять у нее эти деньги? — Ему ничего не надо было делать. Хильде Мольнес осталось жить всего шесть месяцев. Вполне достаточно для того, чтобы успеть выйти за него замуж, но не настолько долго, чтобы Брекке устал от роли джентльмена. — Он убрал ее мужа и дочь, чтобы завладеть наследством после ее смерти? — Не совсем, — продолжал Харри. — Дело в том, что он уже использует эти деньги. Лиз вопросительно взглянула на него. — Он приобрел одну компанию на грани банкротства, «Пхуриделл». Если все пойдет так, как считает «Барклай Таиланд», то через пару лет эта компания будет стоить в двадцать раз больше, чем он заплатил сегодня. — Почему же другие акционеры пошли на то, чтобы ее продать? — По словам Джорджа Уолтерса, исполнительного директора «Пхуриделла», другие — это всего лишь мелкие акционеры, которые отказались продать свои акции Уве Клипре, когда он приобрел контрольный пакет акций, потому что поняли: что-то назревает. Но после того, как Клипра исчез, они узнали о долларовом долге, который вот-вот раздавит компанию, и охотно согласились на предложение Брекке. То же самое касается адвокатской конторы, которая наследует имущество покойного Клипры. Совокупная стоимость исчисляется в сотню миллионов крон. — Но у Брекке пока еще нет денег? — Уолтерс рассказал, что половину наличности надо внести сейчас, а другую половину — через шесть месяцев. Не знаю, каким образом он собирался выплатить первую часть, может, он раздобыл себе денег другим путем. — А что, если она не умрет через шесть месяцев? — Мне почему-то кажется, что Брекке постарается ускорить этот процесс. Ведь именно он смешивает для нее коктейли… Лиз задумалась. — А он не боится, что многим покажется подозрительным, как это он теперь сделался новым владельцем «Пхуриделла»? — Боится. Поэтому и приобрел акции на имя фирмы «Эллем Лимитед». — Но могут обнаружить, что за фирмой стоит он. — Не обнаружат. Фирма зарегистрирована на Хильде Мольнес. И разумеется, он ее унаследует, когда Хильде умрет. Лиз округлила губы, словно хотела сказать: «О!» — И все это ты раскопал самостоятельно? — С помощью Уолтерса. Но подозревать начал после того, как нашел у Клипры список акционеров «Пхуриделла». — И что же? — Там упоминался «Эллем», — улыбнулся Харри. — Сперва я начал подозревать Ивара Лёкена. Его прозвище со времен войны во Вьетнаме как раз LM. Но разгадка оказалась куда банальнее. Лиз положила руки на затылок: — Сдаюсь! — Эллем, если читать наоборот, превращается в Меллэ. А это девичья фамилия Хильде Мольнес. Лиз уставилась на Харри, словно на диковинную зверушку в зоопарке: — Да ты что! Йенс держал в руке папайю, разглядывая ее. — Слушай, Лёкен! Когда надкусываешь папайю, то ощущаешь вкус блевотины, не замечал? И он вонзил зубы в мякоть плода. По подбородку потек сок. — А на вкус она как вагина. — И он рассмеялся, запрокинув голову. — Знаешь, папайя стоит пять батов в Чайнатауне, то есть сущие гроши. Каждый может купить ее, съесть этот фрукт означает так называемую простую радость жизни. Есть и другие простые радости, ценить их начинают только тогда, когда их лишаются. Это словно… Йенс помахал перед собой рукой, подыскивая подходящее сравнение. — …уметь подтереться. Или удовлетворить себя. Все, что для этого требуется, — это хотя бы одна рука. Он поднял с пола отрубленную кисть Лёкена за средний палец и поднес ее к его лицу. — У тебя пока еще есть одна рука. Подумай об этом. А также о том, чего ты не сможешь делать без рук. Я уже об этом подумал, так что позволь мне помочь тебе. Ты не сможешь почистить апельсин, не сможешь наживить крючок, не сможешь ласкать женское тело, не сможешь застегнуть на себе брюки. Ты даже не сможешь застрелиться, если появится такая охота. Ты будешь постоянно нуждаться в помощнике, который сделает за тебя все это. Все это! Подумай хорошенько. Из обрубка вытекло несколько капель крови, они упали на край стола, оставив красные брызги на рубашке Лёкена. Йенс отложил руку. Пальцы ее указывали на потолок. — С другой стороны, имея обе руки, можно делать что угодно. Можно задушить ненавистного тебе человека, сгрести выигрыш со стола, держать клюшку для гольфа. Знаешь, каких высот достигла сегодня медицина? Йенс подождал, пока не убедился, что Лёкен отвечать не намерен. — Врачи могут заново пришить кисть, восстановив все нервные волокна до единого. Для этого они вытянут из предплечья все нервы, словно какие-то резиночки. И через полгода ты забудешь о том, что перенес операцию. Разумеется, при условии, что ты тотчас поспешишь к врачу и не забудешь прихватить с собой отрубленную кисть. Он встал за спиной у Лёкена, опустил голову ему не плечо и прошептал прямо в ухо: — Посмотри, какая красивая рука. Само совершенство, верно? Почти как на картине Микеланджело, только вот не помню ее названия… Лёкен ничего не ответил. — Та, что на рекламе джинсов «Леви-Страусс», знаешь? Лёкен неподвижно смотрел в одну точку. Йенс вздохнул. — Конечно, мы же не знатоки искусства. Возможно, я и куплю себе парочку знаменитых полотен, когда все это закончится, может, это пробудит во мне интерес к живописи. Кстати, о том, когда все закончится: ты не знаешь, сколько должно пройти времени, чтобы было уже поздно пришивать тебе руку? Полчаса? Час? А может, еще дольше, если мы положим обрубок в морозильник. Но, к сожалению, у нас нет с собой льда. Тебе повезло, отсюда до госпиталя Ансвут можно доехать всего за четверть часа. Он вздохнул, придвинулся еще ближе к уху Лёкена и взревел: — ГДЕ ХОЛЕ И ЭТА БАБА? Лёкен вздрогнул, его лицо исказила мучительная гримаса. — Извини, — сказал Йенс. И снял кусочек оранжевого плода со щеки Лёкена. — Просто мне очень важно знать об этом. Вы втроем, как бы то ни было, единственные, кто понимает, как все произошло, верно? Старый человек хрипло прошептал: — Верно говоришь… — Что? — наклонился Йенс к его рту. — Что ты сказал? Повтори! — Верно говоришь. Папайя правда отдает блевотиной.