Один бок серого был голубой, а другой – белый. Еще на нем были темные пятна. Серый взял левее и оторвался от группы. Захребетники не смогли подступиться к куропатке. Распорядитель, тряся плеткой над головой, объявил: – Не считается! Улак в яму не попал! И правда, улак застрял на краю ямы. А победа засчитывается, только если он попадет точно в яму. Распорядитель поднял улак и, отъехав подальше, сбросил его на землю: – Наездники, ставка прежняя! Налетай! Та же серая куропатка опять решила вынести улак из круга. Засмотревшись на коня, я задался вопросом: почему один только серый берет улак? Даже захребетников оставил с носом. Я стал наблюдать внимательней. Серого окружили несколько его товарищей по стремени. Наездник на сером коне преспокойно поднял улак. Начал протискиваться сквозь толпу. Товарищи по стремени не подпускали чужих лошадей к серому. Скакали, окружив серого и делая вид, будто дерутся за улак. Стегая серого по крупу, помогали ему: – Давай, Дарбанд, гони! Ну же, проворней, Дарбанд! – Жми, Дарбанд, не поддавайся! Получается, это были наездники из Дарбанда. Всадник на сером, прижав коленом улак, несся с гиканьем: – Эге-гей, эге-гей! Ах, ты мой родной! Милый мой отец, ну гони же! Это что же получается, братья мои: дарбандский наездник лошадь называет отцом? Ха-ха-ха! В этот раз куропатка сбросил улак точно в яму. – Честно-о! Серый! Эй, серый! Возьми улак и отвези туда, откуда приехал. Наездники! Следующая ставка: большой бык. Забьешь на мясо – большую свадьбу накормишь! Хватай, и пусть все ваши желания исполнятся! Конники снова пустились скакать к яме. В этот раз улак достался саврасому коню из колхоза «Восьмое марта». – Держись, «Восьмое марта»! Не сдавайся! – Будь осторожен, «Восьмое марта»! Следом мчится карий! – Давай жми что есть мочи! – «Восьмое марта», наддай коню! Бык отошел к наездникам из колхоза «Восьмое марта»! 31 Потом улак из круга вынес я. Кони, скакавшие рядом, меня обогнали. Преградили все пути и к яме не подпустили. Братья мои, один конь пыли не подымет, а если и подымет, славы этим не добьется! Не помня себя от обиды, я закричал своим товарищам по стремени: – Вы люди или нет?! Хоть раз помогите! И тут наши опомнились. Я пробрался к улаку. Потянулся и подхватил его с земли. Распорядитель объявил: – Улак поднял конь Джуры-бобо! Конь Джуры-бобо! Вырывая друг у друга улак, вместе с саврасым из колхоза «Восьмое марта» мы выбрались из круга. – Улак у коня Джуры-бобо! Не говорите, что не слышали: улак у коня Джуры-бобо! Взяв меня в круг, мои товарищи по стремени скакали рядом. Чужим коням не давали подступиться. Я стегал гнедого Джуры-бобо и приговаривал: – Ну-ну! Гони, конь Джуры-бобо! Что за гривушка у тебя, так и колышется! Гони же, конь Джуры-бобо! Йе-ху!.. Топот, топот, топот… Кони ржали и фыркали. Яростно грызли удила. Гривы развевались. Хвосты распустились, подобно павлиньим перьям. Пыль из-под копыт вздымалась к небесам. Топот, топот, топот… Конь Джуры-бобо подскакал к яме победителем. Когда он прыгал через нее, я выпустил улак из рук. – Честно-о! Гнедой Джуры-бобо победил честно! Гнедой Джуры-бобо, подходи, забирай свой приз! Получив награду, я подъехал к Джуре-бобо. Он заулыбался. Победно оглядел толпу: видали, мол, наш конь победил! 32 Зима подходила к концу, пора свадеб закончилась. В воздухе запахло весной. Вслед за подснежниками расцвели ирисы. Мы полной грудью вдыхали весенний воздух. Но от одной новости наше весеннее настроение вдруг сменилось на зимнее. Краски поблекли. – Наших коней планируют сдавать на мясо. Так объявило колхозное радио. Бригадир обходил дворы и, указывая пальцем наверх, говорил: – Мы тут ни при чем – распоряжение сверху. Человек, о котором рассказывал бригадир, приехал. Я увидел его у конторы. С ним были два милиционера. Они ходили из дома в дом и забирали лошадей. Народ не хотел отдавать, но ведь начальство! Хотели было драться, так ведь рядом милиционеры! Провожали коней до самых ворот. Горе поселялось внутри. 33 Как судьбой предначертано, пусть так и будет, сказал я себе. У мясника Хафиза я купил два килограмма баранины. Завязав покупку за пояс, пришел домой. Разделал мясо: мякоть – в одну сторону, кости – в другую. Хитрый Хафиз наложил много костей, пришлось повозиться. В эту минуту Тарлан фыркнул. Я, оторвавшись от мяса, посмотрел в его сторону. Тарлан беспокоился, стучал копытами. Зажал голову между передних ног, потянулся к животу. Ударил по животу хвостом. Присев на задние ноги, качнулся и снова фыркнул. Мне показалось, он что-то лягнул. Я было подумал, что Тарлан играет. Но нет, он не играл. Он увидел муху или овода. Я подошел к нему, осмотрел голову – ни мухи, ни овода не нашел. Удивился. Тарлан опять встрепенулся, дернул уздечку. Я еще раз внимательно его осмотрел. И на этот раз увидел: лошадиная муха! Муха эта с неба не падает, в земле не растет и со стороны не прилетает. Откуда же она взялась? Где лошадь, там и муха. На каждую лошадь находится своя муха. И какое же место она выбирает? Под хвостом! Крепко схватив коня под уздцы, я другой рукой стянул с себя шапку-ушанку. Незаменимая вещь! Как только муха выползла из-под конского хвоста, я прихлопнул ее шапкой. Потом вернулся к разделке мяса. А Тарлан сделал круг вокруг колышка, к которому был привязан. Играет. Рад, что освободился от мухи, – будет теперь играть. Хвост распустил. А я замер: одной рукой держу мясо, другой – нож. А сам наглядеться на Тарлана не могу. Бог мой! Сдать на мясо? Такого породистого? Разве мало для этого других животных? Как разделывают мясо? Вот так же, как я сейчас? Скоро и Тарлан станет таким же? Мякоть – в одну сторону, кости – в другую? Ой-ой… Затем отделят голову. А ноги бросят собакам. Собаки их обглодают. Останутся только кости. Внутренности и хвост закопают. Они сгниют в земле. Такие внутренности? Это не внутренности, а нити. Это не кишки, а струны домбры! Тарлан не просто конь, он герой. О таких, как он, Эргаш Джуманбулбул и Фазыл Юлдаш песни поют, легенды слагают. Разве можно сдавать на мясо прославленных героев? Тарлан резвился. Присел на задние ноги и несколько раз кивнул. Поднял передние ноги. Выше, еще выше. И встал на задних во весь свой рост. Взглянул поверх дувала на дальние дали, на вершины Бабатага. Покрутил головой, обозревая все вокруг, и во весь голос заржал. По всему кишлаку разнеслось его ржание. Такое громкое, что в горах, наверное, отдается эхом. До самого Бабатага доносится его ржание. Братья мои! Сердце мое пело. – Да будет благословен твой голос, – сказал я с улыбкой. Не ржание слышал я, а музыку рубоба. Звуки домбры наполняли мой слух. Друзья мои, конь – это музыка. Будь здоров, Тарлан! Я снова взглянул на мясо и кости, лежавшие передо мной. Ну уж нет, умру, но не допущу этого. 34 В полночь я оседлал Тарлана. Поскакал в Обшир. Примчался туда, словно вихрь. В западной части этого кишлака много холмов и взгорий из белой глины. На скатах этих холмов есть промоины. Я привязал Тарлана в одной из таких темных промоин. С восходом солнца вернулся домой. В приподнятом настроении выехал на свое пастбище. В сумерках я смешал десять кило ячменя с мешком резаной соломы. Когда стемнело, взвалил мешок на спину и отправился в путь. В дороге я пропотел; шел, делая передышку. Прислонил мешок к промоине. Зажег спичку в ладонях. Поднес огонь к лицу, чтобы Тарлан меня видел. Прося корма, он зафыркал с мольбой в глазах. Я повел Тарлана в поводу, напоил из протекавшего неподалеку арыка. После этого подвесил в торбе корм. Почесал коня.