Арон переносит ногу через Лале, чтобы спуститься вниз. – Куда ты? – Помочиться. – Потерпи. – Лале хватает Арона за руку. – Почему? – Ты слышал выстрелы. Просто потерпи до утра. Ничего не говоря, Арон забирается на нары и ложится, в страхе и негодовании прижимая кулаки к промежности. * * * В тот день его отец встречал клиента на железнодорожном вокзале. Господин Шейнберг приготовился элегантно подняться в экипаж, а отец Лале тем временем водружал на сиденье напротив красивый кожаный чемодан. Откуда он приехал? Из Праги? Братиславы? Может быть, из Вены? Одетый в дорогой шерстяной костюм, в начищенных ботинках, он с улыбкой поднялся в экипаж, перекинувшись несколькими словами с отцом Лале. Отец подстегнул лошадь. Подобно большинству людей, которых отец Лале развозил на своем «такси», господин Шейнберг возвращался домой из важной деловой поездки. Лале хотелось походить скорее на него, чем на отца. В тот день господин Шейнберг был без жены. Лале с удовольствием поглядывал на госпожу Шейнберг и других женщин, ездящих в экипаже отца, – маленькие руки в белых перчатках, элегантные жемчужные серьги и такое же ожерелье. Ему нравились красивые женщины в модной одежде и с драгоценностями, иногда сопровождавшие важных мужчин. Ему потому и нравилось помогать отцу, что он мог открывать для этих женщин дверцу экипажа, подавать руку, помогая спуститься, вдыхать их аромат и мечтать о той жизни, которую они ведут. Глава 2 – Наружу! Все наружу! Звучат свистки, лают собаки. В блок 7 из двери струится солнечный свет ясного утра. Заключенные, отцепляясь друг от друга, спускаются с нар и, волоча ноги, бредут из барака. Становятся вокруг здания. Отойти в сторону никто не пытается. Они ждут. И еще ждут. Те, кто кричал и свистел в свистки, исчезли. Люди шепотом переговариваются, шаркают ногами взад-вперед. Глядя на другие бараки, они видят, что там разыгрывается та же сцена. Что дальше? Жди. Наконец к блоку 7 подходит эсэсовец в сопровождении заключенного, и воцаряется тишина. Никаких объявлений. Заключенный выкрикивает номера, написанные на планшете. Рядом стоит эсэсовец, нетерпеливо постукивая ногой и похлопывая себя по бедру офицерской тросточкой. До заключенных не сразу доходит, что номера – это татуировки на левой руке каждого. Перекличка окончена, два номера не отозвались. – Ты… – тот, кто делал перекличку, указывает на мужчину в конце шеренги, – иди посмотри, не остался ли кто-нибудь внутри. Тот смотрит на него с недоумением. Он не понял ни слова. Сосед шепотом повторяет команду, и мужчина спешит в барак. Через несколько мгновений он возвращается, подняв правую руку с двумя вытянутыми пальцами – указательным и средним: двое мертвы. Эсэсовец делает шаг вперед. Он заговаривает по-немецки. Заключенные уже научились держать язык за зубами и покорно ждут в надежде, что кто-нибудь сможет перевести. Переводит Лале. – Вас будут кормить два раза в день. Один раз утром и один раз вечером. Если доживете до вечера. – Он умолкает с мрачной ухмылкой на лице. – После завтрака вы будете работать, пока вам не велят остановиться. Продолжите строительство этого лагеря. Мы собираемся привезти сюда еще больше людей. – Он улыбается с гордым видом. – Выполняйте команды своего капо и руководителей строительства, и тогда встретите закат солнца. Раздается металлический лязг, и заключенные, повернувшись, видят приближающуюся группу людей. Те несут два бака и стопки небольших жестянок. Завтрак. Несколько заключенных порываются подойти к группе, как бы предлагая помощь. – Того, кто сдвинется с места, пристрелят! – рявкает эсэсовец, поднимая автомат. – Без вариантов! Офицер уходит, и к группе заключенных обращается человек, проводивший перекличку. – Вы его слышали, – говорит он на немецком с польским акцентом. – Я ваш капо, ваш начальник. Для получения еды встаньте в две шеренги. Жаловаться не советую, будет хуже. Все выстраиваются в две линии, и некоторые перешептываются, спрашивая, понял ли кто-то сказанное «немцем». Лале растолковал все соседям и попросил передать дальше. Он будет переводить столько, сколько нужно. Дождавшись своей очереди, он с благодарностью принимает небольшую жестяную миску. В грубых руках, подающих посуду, содержимое плещет через край. Лале отступает в сторону и изучает еду. Это коричневая жижа с незнакомым запахом. Это не чай, не кофе и не суп. Он боится, что если будет пить медленно, то извергнет из себя эту вонючую дрянь. Поэтому, закрыв глаза и зажав ноздри пальцами, он быстро осушает миску. Другие не столь удачливы. Стоящий поблизости Арон поднимает свою посудину, словно в шутку провозглашая тост: – У меня есть кусок картошки, а у тебя? – Лучшая еда, какую мне доводилось пробовать. – Ты всегда такой оптимист? – Спроси снова в конце дня, – подмигивает Лале. Возвращая пустую миску заключенному, который раздавал еду, Лале благодарит его, кивая и чуть улыбаясь. – Если вы, ленивые ублюдки, покончили с едой, вставайте в шеренгу! – кричит капо. – Вас ждет работа! Лале передает команду дальше. – Идите за мной и выполняйте команды старшего! – орет капо. – Если будете сачковать, я узнаю. * * * Лале и другие оказываются перед частично возведенным строением, копией их барака. Там уже находятся другие заключенные: плотники и каменщики работают в слаженном ритме людей, привыкших трудиться вместе. – Ты. Да, ты. Залезай на крышу. Ты сможешь там работать. Оглядевшись по сторонам, Лале замечает лестницу, приставленную к крыше. На ней скрючились двое заключенных, ожидая, пока им поднесут черепицу. Когда Лале забирается на лестницу, они отодвигаются в сторону. Крыша состоит из деревянных балок – основы для укладки черепицы. – Будь осторожен, – предупреждает его один рабочий. – Двигайся вверх по скату крыши и смотри на нас. Это не сложно. Скоро освоишься. Человек этот русский. – Меня зовут Лале. – Знакомство потом, ладно? – (Мужчины переглядываются.) – Ты меня понимаешь? – Да, – отвечает Лале по-русски. Они улыбаются. Лале наблюдает, как они принимают тяжелые глиняные плитки из пары рук, высовывающейся из-за края крыши, подползают к тому месту, где были уложены последние, и аккуратно укладывают их внахлест, а потом возвращаются к лестнице за следующей партией черепицы. Русские были правы: работа не сложная. И вскоре Лале принимается за укладку черепицы. В теплый весенний день лишь муки голода и спазмы в желудке мешают ему догнать более опытных рабочих. Через несколько часов им разрешают сделать перерыв. Лале направляется к лестнице, но русский останавливает его: – Безопасней остаться здесь. На высоте мы не так на виду. Лале идет за рабочими, очевидно знающими, где удобней всего сесть и вытянуть ноги: на углу, где для усиления крыши применяется более прочная древесина. – Давно вы здесь? – спрашивает Лале, как только они устраиваются. – Думаю, около двух месяцев. Через какое-то время становится трудно понять. – Откуда вы прибыли? То есть как сюда попали? Вы евреи? – Не все вопросы сразу. Русские посмеиваются, и тот, что помоложе, крепкий работник, закатывает глаза, удивляясь неведению новичка, не знающего пока своего статуса в лагере. – Мы не евреи, мы русские солдаты. Мы отстали от своей части, и долбаные фашисты взяли нас в плен и заставили работать. А ты? Еврей? – Да. Я из большой группы, привезенной вчера из Словакии. Все евреи. Русские переглядываются. Старший отворачивается, закрыв глаза и обратив лицо к солнцу, предоставив своему товарищу продолжить разговор. – Оглянись вокруг. Отсюда видно, как много блоков еще строится и какую территорию им надо продолжать расчищать. Лале приподнимается на локтях и оглядывает обширное пространство внутри забора под током. Вдаль простираются ряды бараков наподобие того, который он помогает строить. Мысль о том, чем может стать это место, повергает его в ужас. Не желая обнаружить свое отчаяние, он не знает, что сказать. Сев на прежнее место, он отворачивается от товарищей и пытается совладать со своими чувствами. Не надо никому доверять, не надо много рассказывать о себе, следует быть осторожным… Рабочий пристально смотрит на него: – Я слышал, как эсэсовцы хвастались, что это будет самый большой концлагерь. – Это правда? – переспрашивает Лале громким шепотом. – Ну, если нам предстоит вместе его строить, мог бы сказать, как тебя зовут. – Андрей. А этот большой олух – Борис. Он почти не разговаривает.