Словно и не бывало поражений и отступления, похожего на бегство, хотя это как посмотреть – если от Красноярска, то войска продолжали отход, но если от Иркутска, то наступали, быстро и энергично, готовясь к штурму красной твердыни! Плохо, что солдат осталось в строю ничтожно мало, едва десятая часть прежнего состава. Большинство погибло от свирепствовавшего тифа, что оказался страшнее даже самого лютого и кровопролитного боя, сгинуло в снегах, замерзло – из оставшихся был сформирован в Зиме полк двухбатальонного состава, но всего из трех рот вместо четырех каждый. В своих солдатах генерал был всегда уверен – русских и татар было примерно поровну в момент развертывания дивизии. И пусть последние были совершенно не обучены военному делу, но представляли собою прекрасный человеческий материал. Особенно ценный в условиях гражданской войны – на татар совершенно не действовала коммунистическая агитация. Второй полк бригады был сведен из остатков сразу нескольких дивизий уральских горных стрелков, а потому имел чуть больше людей – три батальона, также неполного состава. Эшелоны Уральского полка стояли на соседних путях, солдаты тоже не покидали своих теплушек, буквально под завязку забитых людьми. Тут, как говорится, сошлись воедино две народные мудрости – «в тесноте, да не в обиде» и «лучше плохо ехать, чем хорошо идти». Боевое оцепление вокруг станции было выставлено чехами, они же охраняли длинную площадку импровизированного аэродрома с утрамбованным снегом, на которой уже стояло два аэроплана – нечаянные трофеи Зиминского боя. В отступавших белых частях нашлось немало авиаторов и технических специалистов – так что иркутских «товарищей» вряд ли порадует появление над городом самолетов их идейных противников, которые сбросят отнюдь не бомбы, а куда более опасный для коммунистов груз. Как любят говорить союзники по Антанте, отъявленные любители лягушатины, – большевиков ждет сюрприз! Бригадная конница – Уфимский кавалерийский полк, сведенный из одноименной дивизии, четырехорудийная батарея, саперная рота с обозом – остались на Китое, в одном коротком переходе до Иркутска. Сегодня там пролетел красный аэроплан, с него сбросили листовки – белым предлагалось переходить на сторону советской власти. Клятвенно обещалось иркутским ревкомом всем сохранить жизнь и всяческие «милости». В последние давно никто из каппелевцев не верил. У большевиков слова слишком часто расходились с делами, а потому даже обыватели уже редко попадались на обманные уловки, что же говорить о тех, кто шел с боями от Волги до Байкала. Павел Петрович быстрым шагом шел к штабному вагону, где сейчас находился генерал-лейтенант Каппель, принявший на себя личное командование восточной группой войск, наступавшей на Иркутск. От прежних армейских, корпусных и дивизионных инстанций отказались еще в Зиме – наличие огромного числа штабов, за которыми стояли название, но не сила, неимоверно затрудняли управление. А потому командующий 2-й армией, сутки пробывший главкомом, генерал-майор Войцеховский принял на себя 1-ю бригаду, самый главный, так называемый «левобережный» отряд, наступавший вдоль Транссиба, по левому берегу Ангары. Его бригаду смогли усилить одним-единственным гренадерским батальоном, сведенным из добровольческой бригады. Эшелон с ним сейчас находился впереди и через несколько часов должен был пойти на станцию Иннокентьевскую, до которой было рукою подать. По сибирским меркам, конечно, – в здешних местах совсем иной подход к оценке расстояний. И взять там под охрану богатейшие военные склады, не допустить ни разграбления, ни тем паче уничтожения. Армия отчаянно нуждалась в этих запасах, ведь там было все, от снарядов до массивных головок сахара, которого одного было 16 тысяч пудов – целый год «сладкой жизни» для всех каппелевцев, здоровых и больных, включая семьи. Оставлять такое богатство в руках красных не хотелось никому от слова «вообще», а потому и ехали в закрытых эшелонах, чтобы большевики до самого последнего момента не догадывались о том, что враг сможет напасть на них уже завтра, внезапно, как снег на голову. И рассчитывать приходилось только на эти малые силы – несколько отдельных рот и одна казачья сотня погоды не делали. «Правобережная группа» наступала на Иркутск севернее, по противоположному берегу Ангары под командованием генерал-майора Молчанова, и сил там хватало, особенно казачьей конницы сибирцев генерала Волкова. А вот идти требовалось намного больше, фактически окружить Иркутск с севера. План взятия Иркутска более чем реален, и теперь предстояло окончательно утрясти некоторые детали и хоть немного поспать. В том, что завтра будет отчаянно не хватать времени, Павел Петрович не сомневался… Глава четвертая 4 февраля 1920 года Суховская, западнее Иркутска, командир Уфимского стрелкового полка 1-й стрелковой бригады имени генерала Корнилова генерал-майор Петров – Товарищи генералы и офицеры, – голос главнокомандующего прозвучал глухо, а его обращение уже не шокировало, хотя еще несколько дней тому назад показалось бы или жуткой ересью, или изощренным издевательством всем присутствующим в теплушке. За исключением, быть может, командира ижевцев Молчанова, привыкшего к подобному у себя в дивизии, но его сейчас и не было на совещании. Вот только все уже привыкли к звучанию этого слова, и не с шипением в конце, словно произношение ядовитой змеюки, как говорили большевики, а совершенно по-старому, спокойно и без надрыва – ведь все присутствующие были товарищами по оружию, а то и по службе или даже училищу. И тогда, до революции, оно имело иное значение, как и сейчас. Действительно, если мерзавцы широко используют некоторые слова, то это не значит, что от них нужно отказываться! – Я только что получил по телеграфу несколько срочных сообщений и считаю, что теперь ситуация кардинально изменилась в нашу пользу! Потому и собрал вас, чтобы успеть внести необходимые изменения в диспозицию, пока еще есть время. Генерал Каппель говорил сухо и буднично, но присутствующие встрепенулись, словно небольшой живительный ветерок пронесся по теплушке, освещенной внутри двумя керосиновыми лампами, которые в вагонах называли «летучими мышами». – Большевики вчера попытались остановить продвижение нашей правобережной группы, выдвинув из города сильные отряды к Олонкам и Усть-Куде. Именно туда, где и ожидалось их появление, по информации чехов. Генералы Волков и Молчанов учинили подошедшим красным частям полный разгром, взято более трех тысяч пленных, это бывшие наши солдаты из иркутского гарнизона, что в декабре примкнули к Политцентру. Из Александровского централа егерями полковника Глудкина освобождены из-под ареста больше семи сотен содержащихся там сторонников бывшего правительства. В основном офицеров и юнкеров, сохранивших верность присяге, охранявшие их большевики взяты под стражу. Хорошее пополнение для наших малочисленных частей, господа. Я приказал всех освобожденных и пленных, кто является уроженцами Сибири, направить в 3-ю и 4-ю сибирские бригады на пополнение, а сотни две «россиян» влиты в Волжский полк генерала Сахарова. Забрано у большевиков трофеями шесть трехдюймовок, одна горная пушка, «макленка», две 48-линейные мортиры, три десятка исправных станковых пулеметов, винтовки, патроны и прочее имущество. В свете ламп Павел Петрович увидел, с какой неприкрытой радостью заблестели глаза генералов и полковников – никто не рассчитывал, что красные так подставятся по частям, вместо того чтобы собрать все имеющиеся силы в кулак. Да и он сам прекрасно понимал тот страшный риск, на который пошел главнокомандующий еще в Зиме, приняв решение наступать на Иркутск широким фронтом. Но победителей не принято судить, хорошо, что у большевиков не нашлось своего Гинденбурга, иначе бы все пошло совсем иначе. Но то не война с германцами, от тевтонов русскими было получено много жестоких и кровавых уроков, а со своими собственными соотечественниками, которые могли разложить их армию агитацией, но вот побеждать в открытом бою пока не умели. Впрочем, все сидящие за большим столом опытные и бывалые военные хорошо представляли, что с той же 30-й дивизией красных, что уже опрокинула чешский заслон у Нижнеудинска, придется воевать всерьез. Это самая настоящая регулярная и хорошо обученная такими же, как они, офицерами, пусть и ставшими «военспецами», армия, воюющая умело и напористо, – выучили на свою голову! – Надеюсь, вы все понимаете, что риск полностью оправдался, – генерал Каппель продолжал говорить тем же бесстрастным голосом, – и мы подошли к Иркутску на сутки раньше намеченного срока – нам каждый час дорог. Бригада Молчанова, судя по донесению, уже должна дойти до Урика, до предместья Знаменского несколько часов хода, туда же идут форсированным маршем сибирские казаки. Теперь нам предстоит штурмовать город, освободить Верховного правителя, взять под свою охрану золотой запас и военные склады. Сейчас начальник штаба генерал Шепихин доведет вам информацию о ситуации в городе, полученную от наших «союзников»… Балаганск, командир Иркутского казачьего полка полковник Бычков – Хорошо покуражились, сволочи! Небольшой уездный город с пятитысячным населением после полуторамесячного владения им партизанами представлял собою печальное зрелище. Городские обыватели только сейчас пришли в себя от красного «владычества», начиная потихоньку выходить на занесенные снегом и мусором улицы. Теперь Михаил Федорович осознал, что стало с Канском после их бегства в чешских эшелонах. Но там партизаны все же побаивались интервентов и действовали довольно осторожно, с опаской поглядывая на чешские бронепоезда – здесь же полностью дали волю своим звериным инстинктам. Хотя какая там Советская власть – большевики, как он знал по своему опыту, разгулу анархии и бандитизма жестко препятствовали, а тут руководство взяли в свои руки вожаки стекшегося для грабежа города со всего уезда крестьянства. Вот и получилась чистой воды «пугачевщина» нового разлива, с поправкой на полтора века. Всех, кто имел интеллигентский вид, темная народная масса разом зачислила в «буржуи», причем многие прекрасно понимали суть происходящего – но своих односельчан грабить не принято, чревато, а вот «чужих», а именно так воспринимала город деревня, запросто, и никто не осудит, ведь «всем миром поднялись»! – Вы к нам надолго, ваше высокоблагородие? За спиной раздался тихий испуганный голос, и полковник обернулся – бородка клинышком, интеллигентская, а не деревенская, несмотря на стеганый ватник затрапезного вида и испачканное сажей лицо и руки. Нос синий, сломанный молодецким ударом, даже чуть свернут набок, как клюв, под глазом налившийся кровью синяк, как те, которые они кадетами в корпусе «сливами» именовали, губа распухла, что оладьи. – С чего вы взяли, что я, самый обычный казак, из «высокоблагородных»? Сроду им не был, – Михаил Федорович начал «валять Ваньку», любили станичники вот так подшутить над иногородними. – А вы, как я понимаю, из земцев? Из учителей поди? Что ж они так с вами жестоко поступили, вы ведь за советскую власть, как и они? – Стихия, темнота народная, – с тоскою в голосе взвизгнул интеллигент, не сдержав обуревавших его эмоций. – Не понимают, что путь к социализму не в буйстве, а кропотливом созидании… – Полностью с вами согласен, – полковник уже в душе не улыбался, а едва сдерживал смех, хотя выражение на лице держал участливым. – Народ наш такой, им одно толкуешь про настоящую советскую власть, а они понимают ее как полную вседозволенность, построенную на унижении и ограблении другого. Да уж, с большевиками трудно совладать, они ведь, в отличие от нас с вами, призывают к удовлетворению самых низменных инстинктов. А это проще всего – ваших усилий на благо народа они не понимают и не принимают, наоборот, все, что сделали мы с вами, будет подло оклеветано и предано забвению и надругательству! Михаил Федорович неудержимо хохотал в душе, продолжая сохранять маску соучастия. Хотя это было трудно, глядя на вытянувшееся в изумлении лицо интеллигента. Тот торопливо спросил: – Вы эсер, ваше высокоблагородие? – Да никакой я не «ваше высокоблагородие», – делано взорвался возмущением Бычков и, вспомнив слова главнокомандующего и строчки из его приказа, пояснил прямо в выпученные как у вареного рака глаза нечаянного собеседника: – У нас в армии принято обращение «товарищ», а к мирным людям – «граждане», к должностным лицам, из-за иностранцев, с мнением Европы нам нужно считаться, – «господа». – Это… Это как? Земец ошалело помотал головою, не в силах поверить услышанному от полковника с погонами на плечах, и впал в когнитивный диссонанс – сиречь полный разрыв твердо усвоенного шаблона. Бычков, понимая, что ковать железо нужно, пока горячо, заговорил напористо, вспомнив агитаторов в не к ночи будь упомянутом семнадцатом году: – Мы вот в городе Народный совет установим, выборы настоящей советской власти произведем, без большевиков, конечно, они ведь к одному насилию призывают, милицию для охраны порядка и спокойствия организуем да роту солдат временно оставим. Пора нам всем дружно браться, чтоб спокойствие и порядок установить, через советы самой твердой рукою обуздать темную стихию и направить ее в созидательное русло. Я вам как старый народник… то есть социалист это говорю! Бычков вспомнил, что «народные социалисты» – вроде кадетов, умеренных в политике, правее социалистов-революционеров, эсеров в просторечии, которые представляли собою «левый» лагерь. Куда входили еще меньшевики, коммунисты и прочие «революционеры», безумцы, рабы своих высосанных из пальца утопических идей о некоем всеобщем счастье, идущих с Запада, сволочи, мать их всех за ногу да с размаху! Как русский офицер он презирал всю эту публику, которая раздувала пламя революции изо всех сил, а потом жаловалась, что сами?де обгорели, а дом дотла спалили! – Наш главнокомандующий, генерал-лейтенант Каппель, летом позапрошлого года командовал армией Комитета членов Учредительного собрания – вы слышали о том? – Да-да, конечно, – земец закивал так энергично, что полковнику показалось, что у него отвалится с тонкой цыплячьей шейки голова. С каким бы наслаждением Михаил Федорович передавил бы ему своей ладонью горло, но никак нельзя, нужно выполнять приказ и продолжать играть ненавистную комедию, причем правдоподобно. Только сейчас сам осознал необходимость объединения антибольшевистских сил. Главнокомандующий прав – нужно натравить всех, кого можно, на большевиков, и искренне пожалел, что в военном училище им не удосужились после революции пятого года прочитать курс по социалистическим учениям, тогда было бы проще понять всех этих умалишенных, сбрендивших на своих идеях. – Ведь была же Всероссийская Директория, вполне легитимное правительство социалистов, которое потом узурпатор Кол… Земец осекся, от испуга забыв даже закрыть сияющий щербинкой рот, – судя по свежему корешку, ему недавно выбили зуб. Полковник с удовольствием бы выбил второй рядышком или вынес всю челюсть – вот только без таких вот интеллигентов сформировать нормальное гражданское управление невозможно, не учат этому военных. Разогнать и перестрелять запросто – сами разбегутся, но наладить жизнь затруднительно. Прав главнокомандующий – нужно договариваться и их использовать при самом жестком контроле. И он задумался, надеясь в природной казачьей смекалке найти выход, причем наилучший – вокруг них уже собралась большая толпа пришедших в себя от пережитого страха обывателей. – Что толку говорить о том, вы сами полюбовались на большевицкую власть! Незамедлительно создавайте Народный совет для управления городом и уездом. Нужно оставить на время политические пристрастия и прекратить гражданскую войну! Но раз коммунисты не желают мира, не желают истинно народной советской власти, а стоят за свою диктатуру лишь их одной?единственной партии, то нужно врезать им по зубам хорошенько и принудить к миру силой! Это что ж такое – мы там ваших местных большевиков побили, что тут безобразия учинили, а у них в карманах полным-полно золота – обручальных колец, зубных коронок, женских серег и прочего! Они же грабят свой собственный народ! Земец громко щелкнул щербатым ртом, невольно покосился на свой изогнутый палец с расплющенным ногтем, и глаза интеллигента полыхнули неутолимой, долго и терпеливо хранимой злобой. Полковник Бычков понял, что попал в точку, и выбросил на кон самый главный козырь, прибереженный напоследок, о котором им, старшим офицерам, долго втолковывал главнокомандующий. Сказать более он просто ничего не мог – как говорят на Востоке, «кувшин его мыслей показывал дно». – Генерал Каппель знает о страданиях и народных нуждах! Он разделяет взгляды партии эсеров, но на время всем нам нужно отказаться от политических пристрастий и стать одной партией – партией спасения будущего нашей страны. Помощь будет оказана, горожане и крестьяне, пострадавшие от большевиков, все новоселы получат денежное вспомоществование. Золотой запас в Иркутске, наши войска его не сегодня-завтра вырвут из грязных большевицких рук и вернут народу! Урик, командир 2-й стрелковой бригады имени генерала Каппеля генерал-майор Молчанов Бригада выходила из Урика – большого старожильческого села – в походных колоннах, но готовая в любую минуту развернуться в боевые порядки. Первыми шли волжане – великолепные профессионалы войны, сражавшиеся под красными и георгиевскими знаменами КОМУЧа в 1918 году, под трехцветным русским флагом нынче – спокойные, неустрашимые, как всегдашний их командир, генерал-лейтенант Каппель. Именно они еще с прошлого года стали именовать себя каппелевцами, и это уже легендарное название вот уже несколько дней стало общим для всех офицеров и солдат русской армии, которая была достойна своего главнокомандующего, воскресла из небытия, так же, как и он. И шла вперед, уже уверенная в будущей победе над большевиками. Викторин Михайлович, как всегда, выехал заранее вперед, пропуская мимо себя идущие на Иркутск части – вначале кавалерийский полк, первый дивизион составляли волжане, большинство офицеров и солдат в нем были еще добротной кадровой, довоенной выучки. Конница в мировой войне понесла незначительные потери, в отличие от той же пехоты, по 5–7 раз сменившей состав, и сохранила кастовый дух. Зато второй дивизион, Ижевско-Воткинский, укомплектованный рабочими, походил скорее на ездящую на лошадях пехоту, своего рода драгун в их первоначальной роли, которая отводилась императором Петром Великим. Но в нем генерал не сомневался ни на йоту – первые два эскадрона обычно вели разведку и преследование бегущего врага, зато второй дивизион был его постоянным резервом, который можно было спешно перебросить на угрожаемый участок. Проходящая мимо него пехота имела задорный вид – солдаты шагали в ногу, винтовки на погонных ремнях, стальная щетина штыков колола небо. У волжан в рядах шло много офицеров, и они за долгие месяцы могли прививать пополнениям должный вид. А вот рабочие прошли вразвалку, что бесило генералов в прошлом году. Они так и не поняли сути гражданской войны, живя старыми представлениями, которые абсолютно не отвечали положению вещей и больше вредили белому движению. Не осознали закостеневшие в толстенных военных гроссбухах бюрократы в золотых беспросветных погонах, в чем страшная сила этих уверенных в своей правоте пролетариев! А ведь они сумели в Ледяном походе не только вывезти своих больных и раненых товарищей, но, единственные из всей армии, чуть ли не на руках вынесли пушки, не бросили их в тяжелейшем походе как ненужный хлам. – С нами Каппель, наш герой… До генерала донеслась песня, хорошо слышимая в морозном воздухе. И он вспомнил, как в Зиме, когда армии сводили в бригады, возник вопрос об их наименованиях. Если с сибирскими частями все было ясно, полкам оставили прежние названия; сведенные в одну бригаду уфимцы и уральцы потребовали сохранить для них имя погибшего легендарного генерала Корнилова, родом из сибирских казаков, то с его второй бригадой случился казус – против единодушного желания волжан, ижевцев и воткинцев именовать себя каппелевцами выступил главнокомандующий, заявивший, что такое шефство положено только погибшим за отечество героям. А он сам категорически против того, чтобы его ставить в один ряд с генералами Алексеевым, Марковым и Дроздовским, да тем же Корниловым, дивизии с именем которого воевали на юге и на востоке. Пример камцев, шефом которых был адмирал Колчак, Владимир Оскарович резко отмел как исключительный – Верховный правитель России на то время имел право на принятие предложенной чести. Возникла тяжелая и тягостная пауза, и тогда поднялся немолодой, в серьезных годах ижевец, произведенный в прапорщики за боевое отличие. И заявил он следующее непререкаемым тоном: «Так ты, ваше высокопревосходительство, тогда совсем помер! В гробу перед нами лежал, сам к твоей холодной руке губами приложился. И приказ был по армии соответствующий отдан, под первым номером – «каппелевцами» всех там так и назвали. Приказ действует, Господь тебе даровал жить – но погибшим-то ты был! А ЕГО решение не тебе отменять, как и нас лишать твоего имени!» Викторин Михайлович тогда впервые увидел, как сильно побледнел, потом мгновенно покраснел и смутился генерал, которого все давно считали примером храбрости и неустрашимости. Постоял минуту с закрытыми глазами при полной тишине, поклонился, негромко произнес: «Благодарю вас за честь» – и вышел из зала, по которому прошел почтительный гул. Вот так и стала его бригада «каппелевской» – теперь солдаты стремились не осрамить высокую честь сражаться под этим именем. В том, что Иркутск, до которого осталась половина дневного перехода, будет взят штурмом или вечером, или завтра утром, генерал-майор Молчанов не сомневался, как и вся вверенная ему бригада. Не потому они рвались вперед все эти февральские дни, чтобы стоять под ним, как греки перед Троей. Нет, ошеломить большевиков стремительным броском воспрянувшей духом армии и словно ударившей с небес молнией, внезапным нападением, дерзостью замысла, победить!