Она не смогла удержаться на ногах. Если бы не сильные руки Агафона, так и упала бы на пол срубленной вербой. Но он удержал её, подхватил на руки, осторожно понёс в угол, за печку, где стоял старый облезлый топчан. Бережно посадил рядом с собой, прижал к груди, глухо зашептал: — Тихо, только не кричи, а то мышей разбудишь. — И уже вкрадчиво: — Кто в доме? Пелагия ни жива ни мертва. Старается совладать с собой, собирает сумбурные мысли воедино. Наконец-то оправилась: — Как кто? Иван спит наверху. Приказчики, аньжинер Семёнов, смотрящий Хлопов. Внизу, по комнатам, казаки Михась, Стенька да Гришка Молох. Да ещё Лушка. Все на месте. — Пришлых нет? — вкрадчиво посмотрел Кулак ей в глаза так, что ей показалось, окатили из ведра холодной водой. — Нет! Что ты? Кто может? Старатели, так те по баракам, — едва владея собой, выдавила Пелагия. — Какие вести оттуда есть? — намекая на хозяина, спросил он. — Нет. Какие вести? Ты же знаешь, что все наказы Набоков с приказным отправил, — отводя глаза в сторону, ответила женщина. — А боле после того, как вы в тайгу ушли, никого не было. Только бергалы, старатели, семьдесят человек партия. — Точно говоришь, не врёшь? — повернул лицо Пелагии к своим глазам Агафон. — Смотри у меня, не дай бог, обманешь, — пригрозил, и уже более миролюбиво: — Собери-ка на стол. Жрать охота. Да не шуми, не буди людей. А я пока к себе наверх поднимусь. Отпустил её, встал, мягко, кошкой прошлепал босыми ногами по полу. Тенью проплыл по кухне, несколько раз скрипнул на лестнице и исчез в своей комнате. Пелагия едва поднялась с топчана. Ноги ватные, не может ступить с места. Как и откуда появился Агафон? Из подземелья или через конюшню прошёл (Иван дверь оставил открытой). Что делать? Бежать к Ченке, предупредить Ворохова? Или достать из русской печи еду? Вовремя додумалась — надо оставаться дома, при нём. Уйдёшь на улицу — спохватится, сразу заподозрит неладное. Лучше уж потом сходить, когда поест да уснёт. Время будет. На ходиках ещё только половина второго. Первым делом, озираясь наверх, нырнула под стол, за листком бумаги. Успела таки бросить письмо под стол. Слава тебе Господи, что Агафон не увидел! Руками захлопала в темноте по доскам, пусто, нет ничего. Может быть, отлетело в сторону? Взяла со стола керосинку, осветила пол. Что за чёрт? Нет письма! Упала на четвереньки, поползла вокруг, лампаду тянет перед собой на вытянутой руке. Глазами хлоп по сторонам, нет листочка! Да где же он? Сделала вокруг стола круг, второй, едва не задохнулась от ужаса: чисто, как при перенове. Только вместо снега чистые, скоблёные доски. Даже в глазах потемнело. Вверху негромко скрипнула дверь, вышел Агафон, спускается вниз. Пелагия вскочила на ноги, растерянно заметалась по кухне, накрывая на стол. Он, кажется, не заметил, спокойно подошёл, сел на лавку, забрякал ложкой, с жадностью набросился на тёплые щи. Она молча нарезала хлеб, присела сзади, в темноте на табурет. Агафон не поворачиваясь, чавкая, бросил: — Что там? Садись на свет. Не люблю, когда за спиной стоят. Пелагия подошла, села на край лавки, глаза прячет. — А где все? — тихо спросила. — Кто? — вздрогнул он всем телом. — Ну, Загбой, Ульянка, экспедиция, — не поднимая головы, дополнила она. — Дык там, — махнул Агафон головой куда-то за стену. — В горах, золото моют. Я один пришёл. Сама знаешь, дела у меня. За прииском надо следить… — И, уже перебирая слова, глухо пробасил: — Иван как? За лошадьми смотрит? — Да. Всё хорошо. Все сыты, здоровы, — затаила дыхание женщина и, плохо скрывая волнение, задала наводящий вопрос: — А что, кони нужны? — Угу… в город мне надо. Срочно… Залихватов с депешей отправил в контору. Вроде как людей в помощь надо, золотишко копать. Содержание большое, залежь богатая. — Так когда?! — А прямо сейчас и поеду. — Так ночь на дворе! — В волнении Пелагия вскочила на ноги. — А что ночь? Пока соберусь, оседлаю, глядишь, и отбеливать начнет. На улице и так светло. — И, понизив голос до шепота, усмехнулся: — А что ты так суетишься? Али наскучалась?.. Смотри, на час могу задержаться… Пелагия смиренно присела на место, нервно затеребила край кофточки руками, перевела разговор на другое: — Ивана будить? — Зачем? Сам управлюсь. Утром скажешь, что пару взял, Гнедого и Каурого. Дней через пять буду назад, самое малое, не раньше. Не теряйте, сам вернусь. Пока то да сё… И к хозяину заеду. Там ночь. — И отложил ложку. — Вот как хороши щи на дорожку. Собери-ка с собой, что поесть. Хлеба, мяса-копчёнки, рыбы. Как всегда. А я пока пойду, вещи соберу. — И ещё раз: — Никого не буди. Пусть спят. Сам управлюсь. Встал, опять осторожно пошёл наверх по ступеням. Пелагия дождалась, когда он уйдёт в комнату, на цыпочках подскочила к двери, выдернула засов — и опрометью к Ченкиной избе. Стихло на кухне. Только керосинка бросает матовый свет на стены. Вдруг под лестницей зашуршало. Негромкие шаги босых ног. Из-за укрытия выдвинулась угловатая фигура человека. Мужик. На глаза надвинут треух. Быстро и в то же время бесшумно пересёк кухню, скрылся за печкой. Осторожно открываясь, пискнула дверь чёрного хода. Агафон неторопливо прошёлся по комнате, подошёл к окну. С улицы бьётся тёмно-синее марево. Летние ночи коротки, непродолжительны и светлы. Даже сейчас, в эту глубокую зябь, хорошо видно чёрное озеро, рубчатые гольцы на фоне фиолетового неба и мрачную, тёмно-зелёную тайгу. На улице тишина. Вот только несколько раз кротко взбрехнула собака Ченки, может, на всплеск воды или на непроизвольный крик сонной выпи. И опять размеренное дыхание спящей природы. Зачем зажигать керосинку, когда он и так всё знает в своей комнате с закрытыми глазами? На ощупь, рукой, Агафон нашёл тайную защёлку, заученно потянул в сторону, снял подоконник. Здесь его тайник. Плотная кожаная потка, подарок Загбоя, в которой хранятся драгоценности. Результат его работы за долгие двенадцать лет. Здесь золотые зубы, перстни, цепочки, кольца, серьги. Всё то, что кто-то когда-то носил на себе. А Кулак выменял, купил у загулявших бергал и просто снял с мёртвых старателей. Девять килограммов ювелирных изделий. Немного и немало. На первое время хватит. Но это ещё не всё. Там, на глубине трёх метров, в рассечке старательского шурфа, закопаны четыре золотые пластины, отлитые им для удобства транспортировки. Каждая весом по пуду. Единая старательская мера. Ни больше ни меньше. Но и это не все. На перешейке между первым и вторым озером у запора стоит олень с экспедиционным золотом. От представления своего богатства у Агафона где-то внутри тела вспыхнула медовая истома, голова закружилась от избытка чувств, а сердце едва не остановилось от выброса томительного адреналина. Теперь он богат! Всего, что у него сейчас есть, с избытком хватит на безбедную старость, на счастливую, спокойную жизнь где-нибудь под ласковыми лучами тёплого солнца на побережье Чёрного моря. Всё то, о чём он мечтал долгие годы, к чему стремился несколько десятков лет, за что сгубил не одну безвинную жизнь. Ну и пусть… Возможно, его бог простит за грехи тяжкие, как прощал и сопутствовал Агафону во это время. Впрочем, он и не раскаивается за содеянное, у него совершенно другие понятия: он давно продал душу дьяволу. А с него спроса нет. Агафон и продолжит свою дальнейшую жизнь в шкуре беса и нисколько не пожалеет об этом. Если будет надо для достижения цели, убьёт опять. Не задумываясь. В любое мгновение. А пока надо уходить, и как можно скорее. Бежать из Сибири далеко-далеко, где его никто и никогда не найдёт. Агафон вытащил потку с драгоценностями, переложил на стол. Достал из сундука заранее приготовленные к бегству вещи: нижнее бельё, куртку, картуз, сапоги. На ощупь потрогал: вроде всё на месте, как и укладывал когда-то перед выходом в тайгу. На дне вещмешка нож, кистень, револьвер, немного денег на расходы в дороге, поддельный паспорт на имя некого гражданина Узлова, малоизвестного купца пушных дел. Вроде всё. Присел на дорогу. Прощаясь, ещё раз осмотрел комнату, в которой влачил своё скрытное, заячье существование. Теперь он не увидит её никогда. Теперь у него будет другая жизнь. Через некоторое время. Но до этого ещё надо перейти через несколько преград. Тяжело вздохнув, Агафон встал, взял в руку объёмистую котомку, не оглядываясь, пошёл к выходу. Внизу, на кухне, хлопочет Пелагия. Уже собрала в мешок продукты, кратко объяснила, где что лежит и сколько. Стараясь казаться равнодушным, Агафон согласно кивнул головой: всё понял. Чтобы не заподозрила неладное, не прощаясь, грубо бросил: — Иди спать. Через неделю буду. Пелагия вскинула на него глаза: — Я за тобой дверь закрою… — Не надо, я чёрным ходом. Более ничего не сказав, женщина тенью скользнула к себе в комнату, осторожно закрыла за собой дверь комнаты. Агафон покачал головой ей вслед: «Прощай, молодка. С тобой мне было хорошо…» Дунул в керосинку, погас свет, стало совсем темно. Но Агафону не нужен свет. Он знает здесь всё по памяти. Девять шагов за печку. За ширмой низкая, утлая дверь. Дёрнул за ручку, шагнул в лавку. Чиркнул спичками, зажёг лампаду. Здесь всё по-старому, как перед уходом в тайгу. Без него здесь торговал Иван. Заглянул за полки, пошарил рукой, достал новенький, короткоствольный винчестер, вместо того, что разбил в тайге. На полках патроны в коробках. Зарядил магазин, набил патронташ, пару коробок рассыпал по карманам. Ещё несколько небрежно бросил в мешок. Хватит, на всю жизнь не напасёшься. Мало будет, в городе можно ещё прикупить. Если что, в револьвере семь патронов. Всё равно отстреливаться не от кого. Погони не будет. В крайнем случае несколько первых дней. Стараясь не шуметь, приподнял громоздкий сундук с товаром. Это только кажется, что сундук тяжёлый. На деле он уравновешен и стоит так, что легко подаётся, ставится на место при незначительном движении руки. Под сундуком — деревянная крышка люка. Здесь начинается подземный ход из дома, через старательский шурф с рассечкой. Когда-то тут доставали золотоносный песок. Агафон сам руководил работами. И подвёл рассечку под дом. Оставшиеся несколько метров докапывал сам. Он верит, что, кроме него, о подземке не знает никто. Да ещё Пелагия. Но она не в счёт: боится. Как было много раз, ступил на прочную лестницу. Вещи вперёд, за собой осторожно закрыл люк. Слышно, как сверху плотно встал сундук. Теперь он отрезан от этого мира. Все будут думать, что он ушёл из дома через чёрный ход на конюшню. В лавке три двери. Главная, с улицы, под замком. Вторая, в дом, — через которую он только что вошёл. И ещё одна, за прилавком, выходит в амбар, а потом на конюшню. Утром Пелагия скажет Ивану, что он был и ушёл за лошадьми через лавку… Прежде всего ему надо пройти по подземному переходу, чтобы забрать из рассечки закопанные золотые пластины, вытащить их на поверхность, к перешейку между озёрами, и только лишь потом забрать коней из конюшни через двор. Освещая керосинкой рассечку, Агафон уверенно пошёл по темной дороге, которая уводила его навстречу светлому будущему. Здесь ему знаком каждый камень, деревянный стояк крепи, прочные, кедровые подпорки, пихтовые лаги, шкуренные накаты подволока. Тут он ходил много раз, знает каждый поворот, подъём, провал, изгиб, повторяющие змеевидную нить некогда существовавшей золотой жилы. Всё расстояние штольни, рассечек измерено шагами. Агафон не сомневается, что через двадцать шагов будет поворот направо, там ещё четыре шага — и левая рассечка. По ней семь шагов до тупика, а там, на глубине штыковой лопаты, закопаны золотые пластины. Четыре штуки! Каждая весом по пуду. Мягко ступают вкрадчивые шаги по колотым доскам. Новые яловые сапоги хлюпают в жёлтой жиже. Под досками плещется вода, да негромкое дыхание нарушает тишину подземной могилы. Всё как всегда. Даже свет керосиновой лампы бьётся в размеренном равновесии, отмеряя ритм шагов человека. Но вдруг матовое пламя вытянулось, задрожало в одном направлении, назад, откуда пришёл Агафон. В лицо дохнуло свежестью, запахами ночной тайги, перестоем лесных трав. Он тут же остановился. Что такое? По рассечке тянет воздух, вентиляция. Такого не должно быть. Там, на выходе из шурфа, лежит ляда, плотная тесовая дверь. Она перекрывает доступ кислорода и сверху замаскирована дёрном. Он сам закрывал вход и точно знает, что здесь должен быть застойный воздух. Потом где-то там, впереди, что-то негромко пухнуло, как будто невидимые руки закрыли крышку гроба, и всё стихло. Заметавшееся пламя керосинки замерло в вертикальном положении, так, что создалось впечатление, что он находится в могиле. Долго стоял на одном месте, прислушивался. В ответ — гробовая тишина. Показалось? Или старый старательский шурф даёт осадку? А может, в неглубокой рассечке образовалось окно? Тем не менее, проверяя себя, Агафон взметнулся пружиной капкана, затушил лампаду и дальше пошёл по памяти, перебирая знакомую дорогу рысьими шагами. Пологий подъём. Оставшиеся несколько шагов прошёл крадучись, передёрнув скобу затвора винчестера. Вот и ляда. Бесшумно толкнул творило вперёд, дверь подалась, освобождая выход из подземелья. Руками нащупал небольшой камешек — метку, которую он оставлял когда-то на входе. Камешка не было. Значит, кто-то был в шурфе в его отсутствие. Но кто? Когда? Оставалось догадываться. В других условиях Агафон более обстоятельно просмотрел бы все подходы и понял, кто входил в шурф. Но сейчас не время. Мутный рассвет ускоренными шагами наступал на дикую тайгу. Надо торопиться. Ещё раз убедившись, что рядом, у входа, никого нет, он оставил вещи, вернулся за пластинами. Золото оказалось на месте, там, где Агафон его когда-то закопал. Все четыре пластины. Рядом друг с другом. Немного успокоившись, вытащил первые две на поверхность, вернулся за другими. Ещё несколько минут перехода — и всё его достояние лежало под ногами, у входа в шурф, под старым кедром. Четыре золотые пластины, каждая но пуду весом и девять килограммов ювелирных изделий. Да ещё олень с двумя сумами, в которых ещё две с половиной тысячи золотников. От такого состояния у любого человека перехватит дух!.. Теперь только осталось сходить за лошадьми, собрать вещи — и в дорогу! Агафон закинул за спину ружьё, но прежде чем идти, не смог уклониться от желания ещё раз потрогать своё золото руками. Золотая лихорадка — неукротимая ведьма соблазна! Сколько людей загублено от её коварных чар. Наклонился только для того, чтобы коснуться дрожащими ладонями благородного металла, ощутить нервное напряжение души. И тут же кончиками ушей, затылком, ещё одной парой невидимых глаз ощутил, услышал, увидел движение за спиной. Резко вскочил и только успел округлить глаза: — Ты?! Хукк! — так рубят дрова. Ударило, тукнуло, разнеслось. Только не звонкий хруст расколовшегося полена, а тупой звук развалившегося черепа. Бездыханный Агафон мешком завалился под корни трёхсотлетнего кедра. Пелагия бесшумно вошла в комнату. Сразу же затаила дыхание, прислушалась: спит ли Иван? От напряжения в ушах зазвенело, но всё равно почудилось равномерное дыхание мужа. Немного успокоилась, приложила ухо к двери, плохо разбирая, что происходит там, внизу, на кухне. Вот что-то негромко прошуршало, глухо бухнуло, стихло. Всё, ушёл Агафон. Теперь она осталась одна со своими проблемами. Успеют ли Ченка и Филя предупредить Вороховых и агентов тайной полиции? Добегут ли те с озера, пока Кулак седлает коней? А может, Филя сам справится с Агафоном, как-то задержит его, свяжет? Нет, не сможет. Хоть и силён Филя, как сохатый, а Агафон всё одно сильнее, проворнее да ловчее. Не хватит сил-то. Да к тому же как бы кровушка не пролилась. В темноте, глядишь, Агафон выхватит нож или нажмёт на курок. Вот бы в помощь кого. Покосилась на кровать — сказать бы Ивану, да долго толковать, что да как. Да и не пойдёт Иван супротив Агафона, а наоборот, встанет за хозяина. Эх, горе-то… На цыпочках прошлась к окну, глянула, темно ещё, на дворе ничего не видно. Только озеро блестит яркими звёздами да горы соперничают с небом серым цветом. На улице тишина. Спят уставшие за трудовой день старатели. Молчат собаки. Значит, ещё не успела Ченка к старому зимовью. Сколько времени прошло? Полчаса или чуть больше? И где сейчас Филя? Стоит, наверное, за пряслами у конюшни, ждёт, когда Агафон выйдет. Постояла немного ещё и поняла! Что? Сразу не сообразила. Резко повернулась, замерла от страха, и только тут дошло, что в комнате она одна! Не поверила, подскочила к кровати, склонилась: — Иван! Спишь ли? В ответ — молчание. Протянула руку, пошевелила одеяло. Скомканное в кучу, холодное. А Ивана нет! Хлопнула по постели и взвыла от страха. Нет мужа. Ушёл, исчез, пока её не было. Но когда? Сразу же за ней или после, когда они с Агафоном на кухне разговаривали?.. Пелагия метнулась к выходу, открыла дверь комнаты, замерла. В доме тишина, внизу, на кухне, сонное царство. Негромко заскрипела половицами, спустилась по лестнице, зажгла ещё теплую керосинку. Холодея телом, подошла к входу. Массивная, кедровая дверь заперта на прочный засов изнутри. И потайной рычажок, чтобы можно открывать снаружи, тоже закрыт. Значит, через неё никто не выходил. Но тогда где же Иван? Вышла на улицу. В лицо дохнуло ночной прохладой. На дворе тишина. Долго слушала, путаясь в мыслях, теряясь в догадках, но ещё больше нервно подрагивая всем телом от страха. Что делать? Куда идти? Наконец-то сообразила, что где-то тут, в глубине двора, у конюшни должен быть Филя или Ченка. Пошла вдоль прясла, тихо приговаривая: — Филя… Вдруг рядом зашевелился силуэт. Ворохов положил на плечо тяжёлую ладонь: — Тихо, не кричи. Как там в доме? Где Агафон? Пелагия зашептала ему на ухо, объясняя ситуацию. Однако об отсутствии Ивана умолчала. Тот понимающе закачал головой: — Значит, будем ждать, когда из конюшни выйдет. — Скоро ли мужики подойдут? — Должны уже, на подходе… — А если не успеют?.. Филя молча приподнял с земли короткую, но увесистую дубинку: — Тогда я сам… не сильно, так, чтобы связать.