Поиск
×
Поиск по сайту
Часть 2 из 10 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
— Эй… как тебя там… ты ведь все выдумала? — Что? — растерялась я. — Детектив этот… — бабка засмеялась и опять махнула рукой. В легком обалдении я вернулась домой, собрала вещи и утром заселилась к Теодоровне. Кроме меня и хозяйки, в доме обитали домработница Любка, шофер и по совместительству садовник Витя, а также кот, собака и попугай. Кота звали Пушкин, за чернявость, надо полагать. Хотя назвала его так бабка, а идеи у нее иногда самые неожиданные, и что она на самом деле имела в виду — поди разберись. Кличка вызвала у кота «комплекс Наполеона» и непомерные территориальные притязания. У него была личная комната в доме, а когда он появлялся в гостиной, красный плюшевый диван следовало немедленно освободить. Пес оказался дворнягой, и звали его Петровичем. Добрый, игривый и покладистый. В доме, с моей точки зрения, ему делать было нечего, и во дворе бы прекрасно устроился. Но он, интеллигентно дождавшись, когда ему вымоют лапы после прогулки, болтался вольно по всем комнатам, не рискуя заглядывать лишь в одну, ту самую, где жил Пушкин. Бабка начинала каждое утро со слов: «Александр Сергеевич, уже встали?», что доводило меня до тихого бешенства. Пушкин с Петровичем, можно сказать, дружили (Петрович отлично понимал, кто в доме главный) и люто ненавидели попугая. Попугай был крупным, яркой красно-зеленой раскраски и знал два слова: «Лежать, заразы!», которые начинал орать каждый раз всегда неожиданно, так что Пушкин подпрыгивал до хрустальной люстры, Петрович начинал нервно скулить, а Любка хваталась за сердце. Любка, деваха двадцати пяти лет, прибыла с Украины вслед за большой любовью, которая не очень-то сюда звала. Познакомилась с парнем в своем Мелитополе, тот вскоре отбыл на родину, то есть в наш город, иногда позванивал, но чаще обходился эсэмэсками. Любка решила, что это ее судьба, и явилась аккурат за неделю до Нового года. Само собой, парень был женат, а Любка оказалась на вокзале со ста двадцатью рублями в кармане и справкой из полиции, что ее паспорт свистнули вместе с чемоданом и сумкой с домашней колбасой, которую она везла любимому. «Это ж какой дурой надо быть», — думала я, слушая историю большой любви, хотя на своего «женатика» угробила кучу времени, так что выходило: я не умнее Любки. Встреча с бабкой произошла в парке, где Любка пристроилась на скамейке, утомившись вокзальной публикой, и горько плакала над своей судьбой. Бабка проявила интерес, а затем и сострадание, и Любка попала в ее дом примерно за месяц до моего здесь появления. Она запросто могла бы вернуться на родину, документы ее чудесным образом нашлись, и денег скопить она успела. Но продолжала торчать тут, потому что, по ее словам, возвращаться без мужа было стыдно, может, подвернется кто подходящий, и вот тогда… Надо сказать, что за первый месяц жизни в доме старушки Любка умудрилась довести себя до полной паранойи. Фантазия у нее оказалась побогаче моей. Очень уж ее интересовала судьба предыдущей прислуги, и вариантов здесь было множество: от начинки для пирожков, которые так любит бабка, до перехода в параллельные миры, воротами в которые и является этот чертов дом с его чертовой хозяйкой. Особые подозрения у нее вызывал шофер Витя. Он был то киллером в бегах, то пришельцем в чужом обличье, то самим врагом рода человеческого, ловко прячущим рога и копыта. В доме Витька жил куда дольше нас, но установить, когда и откуда появился, возможным не представлялось. Высокий, плечистый, с довольно приятной физиономией, он всегда пребывал в полукоматозном состоянии. Ходил в высоких сапогах, куртке военного образца и фуражке с лаковым козырьком, но все это я легко списывала на причуды бабки, которая решила вырядить его таким образом из своих весьма туманных соображений. При этом Витя слушал Фрэнка Синатру, игнорировал Интернет, был совершенно равнодушен к спиртному и футболу, смотрел сквозь меня и красавицу Любку и пользовался «Нокия» десятилетней давности. Причем звонила ему, судя по всему, только бабка из соседней комнаты. Синатра вкупе с полным отсутствием интереса к Интернету у мужика лет тридцати пяти всерьез тревожили, вот я и решила, что Витька заразился от бабки маразмом. По вечерам мы обычно собирались в гостиной. Старушенция донимала россказнями, Любка сидела столбиком, ожидая подвоха от судьбы, Пушкин, развалясь, лежал в кресле, Петрович рядом с ним на полу, попугай в клетке ждал возможности заорать, а Витя увлеченно читал энциклопедию садовода, толстенный том в яркой обложке. Я заподозрила, а не прячет ли он в нем детективчик, изловчилась и проверила. Ничего подобного, в тот момент Витю остро интересовала обрезка деревьев весной, что лишь укрепило меня во мнении: маразм крепчает. Кстати, Любку бабуся называла то Надькой, то Веркой, редко Любкой, а иногда и Софьей. В этом моя подружка тоже искала подвох, но я ее успокоила, заверив, что некая логика просматривается, бабка держит все четыре имени в связке, что совершенно справедливо исходя из православных календарей, но не может запомнить, какое из них относится к Любке. Хотя по мне, так память у Маланьи дай бог каждому, и она попросту придуривается, чтобы сделать нашу жизнь веселее. Устраиваясь в сиделки, я намеревалась проработать здесь месяц, от силы два, но задержалась уже на полгода. Для себя я легко нашла этому объяснение: свою квартиру я сдавала разведенке, работавшей в банке, которая пока так и не решила: покинуть наш город или попытать счастье в замужестве еще раз. Квартирантку мне нашла все та же соседка Зойка. Денег за квартиру и тех, что платила старушка, вполне хватало, чтобы оплачивать кредит и ипотеку. Мне даже удавалось кое-что откладывать, потому что по нашему договору я не только жила в доме, но и кормилась за общим столом, то есть за счет все той же бабки, и затраты мои были самые мизерные: на зубную пасту и прочую ерунду. Так что продавать машину не пришлось. И работа не бей лежачего, бегай себе за бабкой да книжки читай ей на ночь. Последние два месяца вакансии я искала с заметной вялостью, все больше по привычке, из корыстных побуждений, перенося дату расставания с Теодоровной на неизвестный срок. Хотя, если честно, была еще причина куда более существенная: бабка, ее дом и обитатели-чудики мне нравились. И даже попугай не особенно допекал, хотя я и советовала ему не орать без особой надобности. Оттого заявление Теодоровны о ее близкой кончине и вызвало настоящего беспокойства. Мир много потеряет, если она и вправду его покинет. Мой-то мир уж точно. Не считая бабки, ничего особенно интересного в нем не было. — Я уж и сама вижу, что зажилась, — вновь вздохнула старушка. — Да ладно, — нахмурилась я. — Выглядите прекрасно, а потом, куда вам спешить? — Померла бы с удовольствием, — съязвила она. — Но придется еще помучиться. Надо этих олухов сначала пристроить. Ты-то не пропадешь. А остальные? — Вы кого имеете в виду? — хмыкнула я. — Витя меня очень беспокоит, — поглаживая шелковый пододеяльник, пожаловалась Теодоровна. — Ему давно пора жениться. Деток завести. Да и тебе бы, кстати, не мешало. — Я еще девушка молодая. — Ничего подобного, — отрезала бабка. — Это ты женщина молодая, а девушка уже пожившая. — Я мысленно чертыхнулась, бабка продолжила с милейшей улыбкой: — А ты симпатичная. Не то чтобы очень, но есть и хуже. — Вот спасибо… Себя я, конечно, считала красавицей. Ну, может, есть и симпатичнее, но, в общем, повод для гордости все ж таки был. Не дылда, но и не коротышка. Фигура очень даже неплохая, хотя грудь могла бы быть и побольше. Каштановые волосы с золотистым отливом точно не подкачали, длинные, до середины спины, правда, я обычно их в хвост стягиваю, чтоб не мешали. Глаза синие, яркие, аккуратный носик, а губы достойны описания в стихах, но никто не торопился воздать им по заслугам. Ну и ладно. Пусть девушка я уже в возрасте, в том смысле, что к тридцати все же ближе, чем к двадцати, но болтать об этом направо-налево я не стремлюсь. И все хорошее у меня еще впереди. «Оглянуться не успеешь, как тридцатник стукнет», — с внезапной тоской подумала я и сердито покосилась на бабку: умеют же некоторые настроение испортить. — В твоем возрасте я была чудо как хороша, — запела Теодоровна. — Дай альбом, покажу. — А то я фоток ваших не видела. Они по всему дому развешаны. — Ну, не хочешь и не надо, — махнула она рукой и спросила: — У тебя ведь есть квартира? В ней найдется место для Виктора? — Нет. Только для собаки, — серьезно ответила я. — Жаль. Были бы сразу двое пристроены. Все равно остается Надька… и этот чертов попугай. Почто я взяла его у покойного Петра Кузьмича? — Покойный Петр Кузьмич — гипотетический дядя Теодоровны, морской волк и вроде бы даже пират, попугая он привез из Бразилии. Говорю «гипотетический», потому что вполне допускаю мысль, что никакого Петра Кузьмича и в помине не было, а попугай куплен на птичьем рынке. — Есть еще Пушкин, но этого почтальонша возьмет. Давно к нему приглядывается. «Какой у вас котик», — передразнила бабка. — Так и зыркает… отощает он у нее и весь свой шарм природный растеряет. Нет, никак помирать нельзя. — И правильно, — кивнула я. — Куда вам спешить? Пушкина женим, Витьку пристроим, Любка, то есть Надька, сама кого-нибудь найдет, Петрович может жить у меня, а попугай улетит в Бразилию бизнес-классом. — Тебе бы все язвить, — сурово одернула бабка. — А у меня и вправду душа болит. Слушай сюда, — она поманила меня пальцем, я наклонилась к ее лицу и бабка зловещим шепотом сообщила: — Пока одно дело не сделаю, не помру. — Разумно, — согласилась я. — А что за дело? — Важное. Завтра скажу. Может быть. А сейчас почитай мне. Глядишь, усну. Я извлекла из-за диванной подушки Бунина в обложке с закладкой на тридцать первой странице и приступила к выразительному чтению. На тридцать второй странице бабка начала похрапывать. Я немного еще почитала на всякий случай, потом поднялась, сунула книжку на прежнее место, притушила свет настольной лампы, накрыла стакан с водой на прикроватной тумбочке блюдцем и на цыпочках скользнула к двери. Рабочий день, считай, закончился. Сон у бабки богатырский, и спала она обычно часов до девяти. В гостиной Витя, сидя в кресле-качалке, постигал премудрости садоводства, Любка вязала шарф. Вязала она его уже полгода, периодически распуская. Шарф ей был без надобности, но Любка утверждала, что процесс способствует укреплению нервной системы, а нервы у нее вконец расшатались. — Чай кто-нибудь будет? — спросила я, выразительно взглянув на Любку. Витя ничего не ответил, а Любка, оставив вязанье, ходко поднялась мне навстречу. Тут попугай заорал: «Лежать, заразы!», Пушкин, как водится, подпрыгнул, а Петрович забился под кресло. — Что б тебя, — рявкнула Любка и метнула в клетку моток шерсти, попугай нахохлился и отчетливо произнес: «Дура». — Ты слышала? — ахнула Любка. Витя сонно взглянул на попугая и сказал: — Умолкни, животное. Попугай горестно закивал головой, а я легонько подтолкнула Любку в сторону двери. Оказавшись в кухне, включила электрический чайник, а Любка стала накрывать на стол, извлекла из холодильника коробку с пирожными и расставила чашки.
— Я сегодня Софья, — сообщила она. — Неужто так трудно запомнить, как меня зовут? Может, мне табличку на груди носить? — Попробуй. — Задолбала бабушка придирками. Родиной попрекает. Хохляндия да Хохляндия. — Видать, ее в ваших краях помидорами закидали, — утешила я. — А почему Витька попугая животным назвал, он же птица. Или нет? — Назвал и назвал, не доставай, а? — Ой, Ленка, — погрозила она пальцем. — В этом чертовом доме… — Что опять? — не очень вежливо спросила я, устраиваясь за столом, а Любка заговорщицки зашептала: — Сколько хочешь талдычь, что я дура, но попугай у нас разумный. Я сегодня клеточку приоткрыла… думала, может, он того… выйдет. И Пушкина с Петровичем в гостиной оставила, Пушкину с этим извергом ни за что не справиться, но вдвоем, может, и осилят… а этот гад, как их увидел, клетку сам закрыл. Вот ей-богу. Закрыл да еще дверцу лапой придерживает и на меня так ехидно смотрит. — Ваша война с попугаем у меня уже в печенках, — заявила я, разливая чай. — Они все как-то связаны, — задумчиво произнесла Любка, совершенно меня не слушая. — Витя этот мутный… — Почему мутный? — проявила я слабый интерес. — Потому. Неужто непонятно? Вот скажи, зачем он в доме живет? — А ты зачем? — Ну, у меня обстоятельства. — Я думаю, он бабку обхаживает, чтобы наследство получить. Бабка в нем души не чает. Кстати, никаких особых богатств в доме я не приметила. Если не считать антиквариат. Ни золота-бриллиантов, кроме любимой бабкиной брошки, ни прочих чудес вроде полотен Ван Гога. Хотя картины в доме были, но вряд ли особо ценные. Старушка, как и положено, получала пенсию, довольно значительную, но на нее содержать дом и нас в придачу попросту невозможно. В спальне в резной шкатулке Теодоровна хранила деньги на повседневные нужды. В шкатулку я по этическим соображениям никогда не заглядывала, но содержимое ее должно было как-то пополняться. Со мной бабка в банк никогда не ездила, хотя могла и без меня. С Витькой они частенько куда-то отправлялись, и надолго. В любом случае огромный дом в центре города стоит немало плюс антиквариат, в общем, было за что Витьке терпеть бабкины причуды. — Сегодня спрашивала, не хочу ли я его усыновить, — сообщила я Любке. — Так он старше тебя?! — нахмурилась подруга. — Теодоровна интересовалась, не найдется ли в моей квартире место для него. Если верить старушке, что не слишком разумно, она помирать собралась. — Ой, — пискнула Любка, прижимая руку к груди. — Но кое-что ее здесь удерживает, — продолжила я. — Надо Витьку пристроить и тебя замуж выдать. — Замуж-то я не против, только вот за кого? С чего вдруг бабушка помирать собралась? — испуганно спросила она. По неведомой причине Любка за глаза звала Теодоровну бабушкой, а Витька, кстати, и в глаза и за глаза называл ее «мамашей», и старушенция не возражала, хотя, ясное дело, никакой он ей не родственник. — По-моему, это очередная блажь. Не бери в голову. — Ага, — кивнула Любка. — А я Витьку сегодня соследила. Он в ванной брился, а я мимо шла, смотрю, дверь-то не заперта. Я чуток ее приоткрыла, а он возле зеркала стоит. В одних брюках. А на спине у него наколка. Страшенная. Зверюга какая-то… с крыльями… по мне так этот… сама знаешь кто. Неспроста это, Ленусик. Попали мы с тобой. — Сейчас каждый второй с наколками. У меня тоже есть, я тебе показывала. — У тебя нормальная наколка, цветок и бабочка. А у него? — Было бы странно, если б мужик на спине цветочки выколол. — Я вчера в «ВКонтакте» фильм смотрела, — вновь перешла на шепот Любка. — Не помню, как называется… но дело не в этом… Телевизора в доме не было, а вот Интернет работал исправно. Примерно через неделю после своего переезда я заварила бабке чай и, направляясь с ним в ее будуар (именно так называлась комната, примыкающая к спальне Теодоровны), услышала, как бабка с кем-то разговаривает, весело хихикая. Я-то решила, что у старушки приступ белой горячки, заглянула с беспокойством и обнаружила хозяйку в кресле с планшетом в руках. Управлялась она с ним очень ловко, вызвав у меня безграничное восхищение (тогда-то я еще верила, что ей давно за сотню перевалило). Бабка сообщила, что разговаривала с подругой, та обреталась в Сиднее, и болтать с ней по скайпу куда дешевле… — В кино брат с сестрой знали заговор вуду, — увлеченно продолжила Любка, — и когда становились стариками, переселялись в другие тела. Молодые. А тех в свою шкуру запихивали. Представляешь? Братишка перепрыгнул в адвоката, а бабка взяла в дом сиделку, якобы за стариком ухаживать, который стариком вовсе не был, а был адвокатом, ну ты понимаешь, но сказать ничего не мог, она на него заклятье наложила и он лишь мычал. Угадай, что стало с сиделкой? — Да видела я этот фильм, — махнула я рукой. — По-твоему, наша бабка намерена переселиться? — Сиделка-то в фильме тоже все это чушью считала, пока старушкой не очнулась. Такие дела… Витька уже перекинулся, а бабушка выбирает, у которой из нас позаимствовать молодое тело. Я вот пирожные жрать начала на всякий случай. А бабушке сказала, что у меня сердце больное. И эти… почки. И на чердак слазила. В кино они там свое чертово зелье хранили. — Ну и как чердак? — спросила я, приглядываясь к Любке. — Рухлядь всякая свалена. Но мне все равно не понравилось.
Перейти к странице:
Подписывайся на Telegram канал. Будь вкурсе последних новинок!