Тысячеликий обвел камеру косым взглядом и устремил его на Торна. Тот из последних сил пытался устоять на ногах; он так судорожно вцепился в край стола, что казалось, суставы пальцев вот-вот треснут. – Зато ты – далеко не последний из чтецов. Использовать свою память – смелая идея. Тысячеликий громко икнул, поднес руку ко рту и с самым непринужденным видом достал из него кусочек ржавого металла. Офелию захлестнула волна страха и ярости. Последний раз она видела этот обломок острия в корешке Книги Фарука. Если пришедший завладел им, то неважно, зовется он Богом или Тысячеликим, он – враг, сделавший окончательно невозможным любое чтение. – У меня больше знаний, чем во всех библиотеках вместе взятых, – объявил Тысячеликий и задумчиво повертел в пальцах ржавое острие. – Сущая безделица, но должен признать, что она ускользнула от моего внимания. И он снова проглотил его, громко причмокнув. – Грум, – пробормотала Офелия. – Это ведь были вы, в лифте? И пошли к Фаруку после меня. Тысячеликий прикрыл глаза; на его лицо падала тень от треуголки. – Обычно я стараюсь не вмешиваться в дела своих детей, но Один создавал мне проблемы с самого момента издания… создания. Он никогда не отличался усердием, в отличие от его братьев и сестер. Думаю, сегодняшний урок пошел ему на пользу: отныне он будет делать все, что я ему предпишу. Он поднял косой взгляд на Торна, который цеплялся за стол, подтягивая к себе мертвый груз перебитой, искореженной ноги. Казалось, сейчас для него не было ничего важнее, чем сохранять вертикальное положение. – Пока мы с вами беседуем, Один направляется сюда. Он готов привести в исполнение твой приговор, мальчик мой. Ты чудил уловека… убил человека. И не абы кого. Пока Тысячеликий произносил это, его тело раздулось, усы заострились и стали похожи на восклицательные знаки; треуголку сменил цилиндр, а мундир жандарма уступил место элегантнейшему сюртуку. Офелия почувствовала, как к горлу подступает тошнота, – барон Мельхиор, сидящий перед ними, представлял собой эффектное и жуткое зрелище. – Здесь возникает два интересных вопроса, – продолжал Тысячеликий, на сей раз воркующим голосом барона Мельхиора. – Первый: заслуживал ли этот человек жизни? И второй: а заслуживаешь ли ты смерти? На самом деле я думаю, что ты будешь гораздо лучшим Попечителем, чем он. Офелия затаила дыхание и подняла глаза на Торна. Он упрямо молчал, с трудом удерживая равновесие на одной ноге. Под кожей у него ходили желваки. Он стиснул зубы так сильно, что, казалось, уже не способен их разжать. Тысячеликий вывернул голову с тройным подбородком назад, под смертельно опасным углом, чтобы посмотреть в лицо собеседнику. Офелия поражалась сходству его уродливых, диких поз с позами Фарука, как будто они оба были лишены костей. – Колеблешься? Похоже, ты плохо осознаёшь, какой чести удостоен. Попечители – избранные среди избранных, только им я оказываю доверительное совершенство… совершенное доверие. Но на этом ковчеге я еще не нашел детей, достойных меня представлять. Они все ужасно меня разочаровали! Мельхиор нарушил свой долг, беззастенчиво используя мое имя, выдавая себя за меня. Что касается твоей матери… – Произнеся эти слова, он вдруг стал резко терять объем. Его тело стремительно принимало женские формы, пока наконец перед ними не возникла красивая женщина с резкими чертами лица и вытатуированной на лбу спиралью – знаком Летописцев. – Твоя мать, – продолжил он женским голосом, – тоже пренебрегла своим долгом. Офелии на мгновение показалось, что Торн теряет равновесие и сейчас рухнет на пол. Его лицо стало иссиня-бледным; он не отрываясь смотрел на свою молодую мать, еще не изгнанную, не лишенную памяти. – Будь Попечителем моего сына, – сказал Тысячеликий. – Стань на Полюсе моими ушами и глазами. Помоги мне вывести эту Семью на дорогую порогу… на правильную дорогу. Стань моим любимейшим сыном среди всех. Офелию обуяла ярость. Произносить такие слова, приняв образ матери, было слишком жестоко. Тысячеликий улыбнулся, но в этом изгибе красивых женских губ не было ничего человеческого. – Ну, что скажешь, мой мальчик? Должен ли я просить Одина помиловать тебя? Готов ли ты отдать мне свою жизнь или предпочитаешь смерть? – Что я скажу? – переспросил Торн. Офелия широко раскрыла глаза, увидев, как он достает из кармана пистолет и целится в Тысячеликого. Другой рукой он ухватился за стол, который задрожал под его напряженными пальцами. – Я думаю, что для человечества настал момент вернуть себе игральные кости. Тысячеликий, не мигая, смотрел на ствол пистолета. – Значит, ты не понял, мой мальчик? Человечество – это я. – Чушь! – выдавил Торн сквозь зубы. – Вы воспроизводите внешность и силу других, чтобы лучше скрыть свое собственное лицо и свою слабость. Теперь я понял, почему Хильдегард отгородила себя лентой безопасности, – добавил он яростным шепотом. – Вы зарились на ее власть над пространством, ведь так? Вы ей завидовали, потому что сами этого не умеете. Вы не все- сильны. Офелия отпрянула, услышав грохот. Торн выстрелил прямо в лицо своей матери. Оцепенение девушки сменилось ужасом, когда Тысячеликий скосил глаза к татуировке посреди лба – туда, куда вошла пуля. Из отверстия не вытекло ни одной капли крови, и оно мгновенно заросло. – Ты разочаровываешь меня так же, как твоя мать. Так же, как Один. Торн пришел в бешенство. Он выстрелил второй раз, потом еще и еще, пока не кончились пули. Каждый раз он целился в Тысячеликого, но пули тонули в его теле, как в воде. Когда Торн перестал стрелять, Тысячеликий встал со стула; несмотря на платье, в его движениях уже не было ничего женского. – Значит, война, – вздохнул он. – Вечная война. Что же мне делать, чтобы избавить свое потомство от этой пагубной страсти? Торн отшвырнул пистолет, схватил Офелию за шарф и оттолкнул ее изо всех сил. – Уйдите! Не дав Тысячеликому опомниться, Торн оперся обеими руками о стол и выпустил когти – самое грозное свое оружие. Через несколько секунд лицо, шея и руки «матери» покрылись зияющими ранами, как будто десятки невидимых ножниц искромсали кожу в тех местах, где она не была прикрыта одеждой. Едва одна рана затягивалась, как рядом тут же возникала другая, из которой ручьями текла кровь. Когти Торна наносили такие глубокие порезы, что местами рассекали даже мышцы. Но способность Тысячеликого к регенерации была настолько сильна, что его тело непрерывно восстанавливалось. Прижавшись к стене, Офелия короткими незаметными шажками пробиралась к телефонному аппарату. Она впервые видела смертоносную силу Драконов и не могла бы сказать, кто ее больше пугал – Торн или Тысячеликий. Сейчас она казалась себе ничтожным созданием, угодившим в клещи между силами творения и силами разрушения. Наконец Офелии удалось добраться до телефона. Она сняла трубку, чтобы позвать на помощь и упросить надзирателей открыть дверь, но услышала в трубке лишь звук собственного голоса. Телефон не работал. Сердце ее замерло, когда она посмотрела в глаза своему отражению на золотой поверхности стены. Она видела себя и Торна, больше никого. Неужели у Тысячеликого не было отражения? Офелия не успела задуматься об этом. Какая-то сила, похожая на жестокий шквал, прижала ее к стене. Она уткнулась щекой в холодный металл. Очки погнулись. Рука, обернутая шарфом, уперлась в живот. Девушка вдруг почувствовала себя булавкой, прилипшей к магниту. Телефонную трубку в ее руке тоже прижимало к стене, и она расплющивала ей пальцы. Вся мебель разлетелась по углам, с металлическим лязгом опрокинулась кровать, стулья намертво прилипли к потолку, а стол застрял ножками в решетке. Только настольная лампа, вращая абажуром, плыла в воздухе на своем электрическом шнуре, как воздушный шар на праздничном гулянье. Она отбрасывала дрожащий свет на Тысячеликого, который теперь превратился в ребенка с выбритой головой, характерной для Циклопов, повелителей магнетизма. Но куда делся Торн? Прижатая к стене, Офелия с трудом разглядела его длинное тело, скорчившееся под умывальником. Он ударился головой о фарфоровую раковину, разбив ее, и теперь из трубы на него лилась струя воды, смешанной с кровью. Он был обездвижен силой Тысячеликого, который пригвоздил его наполовину к стене, наполовину к полу. – Разрушитель мира. Офелия задрожала, увидев, как Тысячеликий подошел к Торну и присел перед ним на корточки. Лампа послушно следовала за ним, колыхаясь в воздухе, словно медуза. – Я не расслушал мирт… не разрушил мир, – сказал тоненьким голоском Тысячеликий. – Я его спас. Я Отец и Мать Духов Семей, я ваш прародитель. Я всегда хотел вам только добра. Ты неправильно выбрал себе врага, дружок. Торн уперся локтями в стену, пытаясь оттолкнуться от нее, но Тысячеликий щелкнул пальцами, и Торна отбросило назад. – Ты все еще считаешь меня слабым? В эту минуту Тысячеликий действительно стал похож на ребенка – на мальчишку, который поймал кузнечика и сейчас оторвет ему ножки. Офелия попыталась высвободить сломанную руку; прижатый к телу локоть грозил проткнуть ей ребра. Магнетизм все перевернул с ног на голову, и она уже не отличала пол от потолка. Девушка взглянула на свое отражение в золотой поверхности. Зеркало. Гладкие стены бронированной камеры были, в сущности, зеркалами. Поглощенная этим открытием, Офелия не заметила, что отразилась в стене напротив, как раз рядом с Торном. Ее сразу же захлестнула такая волна ненависти, исходившая от Тысячеликого, что стало трудно дышать. – Довольно, – выдохнула она. – Вы сделали предложение, и Торн от него отказался, остановитесь на этом! Офелия почувствовала на себе суровый взгляд Торна, но она неотрывно смотрела только на ребенка, сидевшего перед ним на корточках. Тысячеликий обернулся к ней со скучающим видом, как смотрят в поезде на однообразный пейзаж за окном. Однако постепенно его взгляд изменился. Веки, брови, лоб, вся его бритая голова вдруг задвигались, на лице впервые выразилось непритворное волнение. – Ты зеркалишь сквозь проходы… проходишь сквозь зеркала. Я это знал. Я чувствовал в тебе что-то очень знакомое. На тебе Его знак. Офелия чувствовала, что ей уже легче дышать. Тысячеликий снова преображался. Не отводя глаз от девушки, он превращался в нее. Внезапно бритая голова обросла пышными темными кудрями, а на детском лице появились очки. За его спиной вся мебель, прижатая к стене и потолку, обрушилась на мраморный пол, как метеоритный град. Лампа упала и погасла, погрузив камеру в темноту; затем, помигав, загорелась снова. – Это ты позволила Ему выйти из зеркала, – глухо сказала вторая Офелия. – Ты освободила Другого. Из-за тебя в мире нарушилось равновесие. Торн почувствовал, что магнетизм ослабел, схватился за умывальник и попытался встать, но, услышав слова Тысячеликого, буквально окаменел, и вода из трубы продолжала извергаться на его ошеломленное лицо. У Офелии бурно забилось сердце; она не сразу поняла, о чем говорит Тысячеликий. Освободи меня! – Мой первый проход сквозь зеркало… – прошептала она. – Значит, мне не привиделось. В ту ночь с другой стороны действительно кто-то был. Офелия хотела встать, чтобы посмотреть своему двойнику в лицо, но поскользнулась на мокром мраморе и ушибла сломанную руку. – Предположим, вы правы, – сказала она, сморщившись от боли, – но кто этот Другой, и что он делал в моей комнате? Тысячеликий, казалось, напряженно думал. Офелии было не по себе, пока она ждала ответа от себя самой. – Другой вызовет коврушение обчегов… обрушение ковчегов. Оно уже началось, а дальше будет еще хуже. Чем дольше Другой останется на свободе, тем быстрее мир разлетится вдребезги. В первую секунду Офелия подумала, что Тысячеликий блефует, но тут же содрогнулась от ужаса, а вместе с ней задрожал и шарф. Она вспомнила часть Полюса, которая обрушилась четыре года назад. «И она была не так уж велика, – сказал ей тогда Торн. – Два года назад от Гелиополиса оторвалась глыба в несколько кило- метров». Нет! Неужели это случилось из-за ее первой попытки пройти сквозь зеркало?! Неужели это случилось из-за нее?! Тысячеликий медленно повернулся к настенным часам, чудом уцелевшим посреди всеобщего хаоса. Для предсказателя скорого конца света он выглядел не слишком взволнованным. Превратившись в смуглокожего старика, Тысячеликий холодно взглянул на Торна. – Сейчас придет Один. Я предоставлю ему решать твою судьбу, как он решил судьбу твоей матери пятнадцать лет назад. А тебе, – добавил Тысячеликий, обращаясь к Офелии, – тебе придется воссоздать то, что ты разрушила. Отныне вы связаны – ты и Другой. Рано или поздно, хочешь ты этого или нет, но ты приведешь меня к нему. А до тех пор я не спущу с тебя глаз. С этими пророческими словами Тысячеликий превратился в красное облако. Оно поднялось к потолку и исчезло в вентиляционной решетке.