Приговор Офелия больше не слышала в камере ничего, кроме стука собственного сердца и бульканья воды, льющейся из трубы. На полу мигала перевернутая лампа; повсюду валялась опрокинутая мебель. Девушка была до глубины души потрясена произошедшим; ей казалось, что понадобятся месяцы, годы, целая жизнь, чтобы вновь обрести душевное равновесие. Но первый свой шаг она знала уже сейчас. – Я должна поговорить с монсеньором Фаруком. Офелия повернулась к Торну, хранившему странное молчание. Он судорожно обхватил лицо рукой, похожей сейчас на большого паука, и она не видела его глаз. – Торн! – с тревогой окликнула его Офелия. Он еще сильнее стиснул лицо своими костлявыми пальцами. Его плечи затряслись, будто в приступе кашля, и внезапно он разразился хохотом, горьким, безумным хохотом, – казалось, вырывавшимся из самых недр его существа. Офелия со страхом подумала, не лишился ли Торн рассудка. Однако когда он отнял руку от лица, она увидела его пронзительный взгляд. Взгляд человека, который все понял. – Этот божественный фокусник преподал мне очень поучительный урок. – Глаза Торна лихорадочно блестели сквозь намокшие от воды и крови пряди волос. – И вы тоже, – объявил он. – Вы тоже многому меня научили. Усмешка исчезла с его лица, когда он попытался встать, и раны напомнили ему о себе. – Не двигайтесь, – сказала Офелия. – Я пойду за помощью. Я хочу поговорить с монсеньором Фаруком. Она поскользнулась на мокром полу, но Торн успел схватить ее за платье. – Нет. Пусть приходит сам. Теперь это неважно. – Он закрыл глаза, глубоко вздохнул, затем его веки приоткрылись, и из-под них снова блеснул пронзительный взгляд. – Послушайте меня: за вами будет наблюдать не только Бог. Офелия не поняла, что это значит, но она и не хотела понимать. Потрясенная всем случившимся, она вдруг почувствовала, как где-то внутри нее растет и крепнет решимость. Она резко выдернула край платья из руки Торна. – Мы вернемся к этому разговору после того, как вам окажут помощь, не раньше. Я не позволю Фаруку расправиться с вами. Обещаю вам. А вы дайте мне слово, что не будете действовать опрометчиво до моего возвращения. Торн устало прислонился к стене, и она увидела его отсутствующий взгляд. Вода из трубы по-прежнему смешивалась с его кровью и лилась на мраморный пол. Торн вдруг напомнил Офелии брошенную куклу-марионетку, и ей стало страшно оставлять его одного. – Обещайте же мне, – настаивала она. Торн вздохнул. – Я никогда не действую опрометчиво. Не теряя больше ни минуты, Офелия погрузилась в толщу золотой двери и прошла сквозь нее, как сквозь зеркало. Увидев неровную расплавленную поверхность в том месте, где проник в камеру Тысячеликий, девушка спросила себя: как же охрана могла это допустить? И тут же наткнулась на тело жандарма, лежащего на полу. Офелия заметила, что он дышит, но не смогла его разбудить. По-видимому, Тысячеликий погрузил его в глубокий сон. Офелия прошла через все бронированные двери, которые встретились ей на пути. Если Тысячеликий не солгал, Фарук был уже на полпути к тюрьме. Осталось выяснить, где именно он находится сейчас. Она получила ответ, поднимаясь из подвала по мраморной лестнице. С верхней площадки ей навстречу шумно спускался кортеж придворных – настоящая лавина париков, сюртуков и платьев. Все они следовали за Фаруком, который с бесконечной медлительностью шествовал впереди. Жандармы попытались остановить эту толпу, но она попросту смела их с дороги. – Прошу вас, монсеньор! Мелодичный голос Беренильды выделялся на фоне остальных голосов. Придерживая длинный шлейф своего платья, скользящего со ступеньки на ступеньку, она умоляюще смотрела на Фарука: – Отложите исполнение приговора моему племяннику. Вспомните, как много он сделал для вас, находясь на службе. Ее брови страдальчески сдвинулись, глаза умоляюще посмотрели на Фарука. Никогда еще Офелия не видела, чтобы Беренильда так открыто показывала придворным свою уязвимость. Но если Беренильда не помнила себя от волнения, то Фарук воплощал собой полное безразличие. Не удостаивая ее ни единым взглядом, он бесстрастно спускался по лестнице, словно сам был сделан из мрамора. Заметив стоящую внизу Офелию, Беренильда застыла на месте, за ней остановился и весь кортеж. Топот утих. В задних рядах раздались недоуменные голоса: «Что случилось? Почему мы остановились?» Но нетерпеливый ропот скоро угас, и на лестнице воцарилась мертвая тишина. Только Фарук продолжал медленно спускаться. Его глаза были полузакрыты, длинные белые волосы развевались, как и белая мантия. Офелия поднялась на несколько ступенек ему навстречу. Она выглядела жалкой в своем намокшем платье, со спутанными кудрями и сломанной рукой, но это ей было безразлично. Она высоко запрокинула голову, чтобы встретиться со взглядом Фарука, скрытым под полуопущенными веками. – Я тоже встретила Его, – громко объявила Офелия, и ее голос разнесся гулким эхом от мраморных стен. – Я знаю, чего Он ждет от вас, но вы не обязаны Ему подчиняться. Придворные обменялись изумленными взглядами, и даже Беренильда озадаченно приоткрыла рот. Офелия сознавала, что здесь мало кто понимает, о ком и о чем она говорит. Фарук продолжал спускаться ей навстречу, медленно переставляя ноги со ступеньки на ступеньку, как гигантский лунатик. Он был теперь совсем близко, и она удивилась тому, что все еще не чувствует его давящей силы. Плохой признак: значит, она не смогла завладеть его вниманием. – Докажите Ему, что вы свободны, – настаивала она. – Докажите это, освободив Торна. Чем ближе Фарук подходил к ней, тем яснее Офелия чувствовала, что мыслями он очень далеко. Она не могла уловить направление его взгляда, а когда он наконец ответил, его надтреснутый голос прозвучал как погребальный колокол: – Я должен делать то, что написано. И тут Офелия поняла, что Фарук не только не перестанет спускаться, но даже не попытается ее обойти. Ее жизнь могла бы закончиться прямо на лестнице, у него под ногами, если бы Беренильда вовремя не оттолкнула девушку в сторону. Придворный кортеж продолжал следовать за Фаруком. Фаворитки дрожали под своими бриллиантовыми украшениями, не защищавшими их от ледяного холода. Даже референт, несущий блокнот Фарука, поеживался и испуганно озирался. Беренильда оттеснила Офелию в уголок лестничной площадки, где не было толчеи, и схватила ее за руки движением утопающего, который цепляется за спасительный плот. – Я не узнаю нашего монсеньора! Он сегодня сам на себя не похож. Все время повторяет: «Я должен делать то, что написано». Такое впечатление… такое впечатление, что он только и думает о том, как наказать моего бедного мальчика. Что означают ваши слова? Вы понимаете, что с ним происходит? И что будет с Торном? – Я их вижу! – раздался возбужденный голос. – Дайте мне пройти! Там моя дочь! К изумлению Офелии, из толпы придворных, расталкивая всех вокруг, вырвалась ее мать в своем огненном, как факел, платье. За ней спешили ее отец, крестный, тетушка Розелина и сестра Агата. – Так это не шутка? – Они действительно зарегистрировали твой брак с господином Торном? – Прямо в тюрьме? – Без нас? – Без всякой церемонии? – Без белого кружевного платья? За ними из толпы вышел Арчибальд. Сдвинутый на затылок цилиндр, казалось, вот-вот свалится с его головы; в вытянутой руке он нес младенца Беренильды с таким видом, будто это хлопушка для фейерверка, которая вот-вот взорвется огнями. – Нам нельзя здесь оставаться. Торн просил меня увезти вас отсюда, если дела примут плохой оборот. – Арчибальд поглядывал на поток придворных, перетекающий в подвальный этаж. – На мой взгляд, хуже не придумаешь. – Давай вернемся домой, сестренка! – умоляла Агата, дергая Офелию за шарф. – При Дворе совсем не так хорошо, как я думала! Оглушенная Офелия повернулась ко всем спиной, закрыла глаза, постаралась отрешиться от гомона и собраться с мыслями. Неужели Фарук больше ее не слышит? Она повернулась к крестному, который ругался на древнем наречии каждый раз, как его толкал какой-нибудь придворный. – Из всех сказок, что вы мне прислали, одна очень рассердила Фарука – сказка о кукле. – О кукле? – пробормотал крестный в усы. – О кукле, которая мечтала стать актрисой? Офелия кивнула – больше себе, чем ему. В конце сказки кукла обнаружила, что мечта, которую она хотела осуществить, на самом деле была мечтой ее хозяйки. – Монсеньор Фарук смешивает свою собственную историю с историей из сказки. Мне следовало придумать для него другой конец. В тот момент, когда Офелия произнесла эти слова, вспышка боли прожгла ее лоб от виска до виска. Благодаря семейной силе Торна она вспомнила, как читала Книгу. Безголовый солдат. Старая школа. Аромат мимозы. Выбитые окна. Завешенные зеркала. Офелию затягивал вихрь прошлого, и она снова увидела юного Фарука; он стоял на коленях, не спуская с нее жадного, пытливого взгляда. Почему я должен делать то, что написано? Кто я для тебя, Бог? – Я знаю, – прошептала Офелия, обернувшись к Беренильде. – Теперь я знаю, что должна сказать ему. Унесите ребенка подальше отсюда, я вас догоню. Она уже начала торопливо спускаться вниз, как вдруг мать схватила ее за рукав. – Постой, торопыга! Офелия с вызовом посмотрела на нее, давая понять, что не позволит себя удерживать, но мать с обреченным видом поправила шарф, поддерживавший сломанную руку дочери, и откинула с ее лба спутанные волосы. – А он тот еще фрукт, твой господин Торн. Ну что ж, теперь он твой муж, и твое место – рядом с ним. А мое дело – ждать тебя здесь. Главное, будь осторожна! Офелия торопливо сжала руку матери. – Спасибо, мама. Пробираясь сквозь толпу придворных, девушка думала о том, что послание Духу Семьи, сложившееся у нее в голове, идет вразрез со всем тем, что в эту ночь она слышала от Бога. Однако она была абсолютно уверена, что ошибки быть не может. Да, она должна сказать Фаруку именно эти слова. Наконец она заметила его в конце коридора. Он возвышался над морем париков, как заснеженный горный пик. Фарук стоял перед камерой Торна и ждал, когда ее откроют. Здесь царила суматоха: охранники только что обнаружили на полу своего заснувшего товарища и увидели поврежденную поверхность бронированной двери. Слово «побег» уже передавалось из уст в уста, но полковник заявил: – Камера закрыта, монсеньор! Видна попытка взлома, но дверь по-прежнему заперта с внешней стороны. Чтобы ее открыть, требуется три ключа, и один из них я держу при себе.