Протиснувшись в первые ряды, Офелия увидела полковника, который гордо демонстрировал цепочку с ключом, поблескивающую у него на шее. Она могла бы объяснить ему, что есть множество способов входить и выходить из камеры без ключей, но это не отвечало ее интересам. – Откройте дверь, – вяло приказал Фарук. – Подождите! Работая одним локтем, Офелия выбралась из толпы и встала между Фаруком и бронированной дверью, не обращая внимания на осуждающий ропот вокруг. Она подняла голову, чуть не вывихнув себе шею, и встала на цыпочки, надеясь встретиться глазами с Фаруком там, на высоте его огромного роста. Но надежда оказалась напрасной. Он смотрел прямо перед собой и обращал на нее внимание не больше, чем на коврик под ногами. – Извольте освободить проход, мадам, – вмешался полковник. Приказ прозвучал вежливо, но властно. На мгновение его брови удивленно поднялись – очевидно, он спрашивал себя, каким же образом Офелия вышла из камеры, – но, рассудив, что сегодня охрана и без того опозорилась, не стал заострять на этом внимание. – Вчера я не выполнила свое обязательство по договору, – сказала Офелия, обращаясь исключительно к Фаруку. – Вы хотели вспомнить одно обстоятельство из вашей Книги, а я не смогла вам помочь. Но теперь я знаю то, о чем вы забыли. Фарук по-прежнему не удостаивал ее взглядом. Он продолжал созерцать огромную круглую дверь, снабженную зубчатыми механизмами и замками. – Я должен делать то, что написано, – произнес он все так же медленно и монотонно. Очки Офелии потемнели. Она уже поняла, каким образом Тысячеликий смог парализовать волю Фарука. С помощью Книги. Офелия не понимала одного – почему он так поступил. Ведь это противоречило той правде, которую он некогда пытался открыть Фаруку. Набрав побольше воздуха в грудь, Офелия с трудом выговорила: – Вы не кукла. Вы не обязаны исполнять чужую мечту. – Я должен делать то, что написано, – бесстрастно повторил Фарук. – Откройте дверь. Трое сержантов, на которых была возложена обязанность открывать и запирать камеру, двинулись было к Офелии, но она выпрямилась, и слова вырвались из ее уст, словно всегда таились где-то в глубине ее существа в ожидании своего часа: – Книга – это только начало твоей истории, Один. И только ты можешь дописать ее до конца! Вокруг раздались удивленные возгласы. Слова Офелии произвели фантастический эффект. Фарук отшатнулся и прижал руку к груди, к тому самому месту, где он хранил Книгу; казалось, у него разбилось сердце. Он упал на колени, разметав свои белоснежные волосы и меха на мраморном полу. Его безразличие растаяло, как дым, глаза широко раскрылись от волнения, и он устремил на Офелию потрясенный взгляд, словно наконец-то увидел ее. Она должна была испугаться – испугаться того, что сделала с ним, того, что мог с ней сделать он. Но страха не было. При чтении она так глубоко прониклась личной историей Фарука, что уже не могла сказать, его ли это прошлое или ее собственное. Она подошла к нему, и, повторив жест своей матери, который возмутил всю свиту, откинула с его лба длинные белые волосы. Фарук стоял на коленях, судорожно прижимая к себе Книгу, и на его лице было написано безграничное смятение. От него снова стали исходить мощные невидимые волны. Офелия чувствовала, как боль вспыхивает то тут, то там, по всему ее телу, но держалась стойко. Фарук перестал быть бессмертным небожителем – сейчас перед ней был просто растерянный ребенок, который без помощи взрослых мог бы погибнуть. – Маленькая Артемида, – растерянно пробормотал он, – что… что я должен делать? – Это вы должны нам сказать. Офелия знаком подозвала референта; после короткого колебания молодой человек подошел, держа наготове блокнот. Стоявшие вокруг них охранники и придворные настороженно переглядывались, не зная, что им делать – вмешаться в происходящее или сбежать. Стоя на коленях на мраморном полу, Фарук открыл блокнот и начал медленно перелистывать страницы. Здесь был протокол судебного заседания по делу Торна, контракт с его обязательством прочитать Книгу и много каких-то неразборчивых каракулей. Фарук растерянно перечитывал свои заметки; казалось, его раздирают противоречивые чувства. Не считая шуршания страниц и нервных покашливаний в толпе, в коридоре царила гробовая тишина. Внезапно рука Фарука, перелистывающая страницы, замерла. Его взгляд остановился на вырезке из газеты. И хотя Офелия видела газету вверх ногами, она сразу узнала на фотографии Беренильду, сидящую возле колыбели. Все вздрогнули, когда Фарук вдруг захлопнул блокнот и встал. – Откройте дверь, – приказал он. У Офелии замерло сердце. Она почувствовала, как огромная рука Фарука всей своей тяжестью опустилась ей на голову, но не властно, а успокаивающе. Их роли в этот миг поменялись: он был родителем, а она – ребенком. – Вы выполнили свою часть договора, маленькая Артемида. Я жалую господину Торну дворянское звание и снимаю с него клеймо бастарда. Его дело будет снова рассмотрено судом, на сей раз в надлежащей форме. Откройте дверь, – повторил Фарук охранникам. Среди Миражей поднялся возмущенный ропот, но ледяной взгляд Фарука задул его, как пламя. Сердце Офелии учащенно забилось: она впервые увидела в Фаруке настоящего Духа Семьи. От волнения у нее подкашивались ноги, и ей пришлось собрать остаток сил, чтобы не упасть. Сейчас она увидит Торна. Его вылечат и будут судить по справедливости; а потом они вместе начнут новую жизнь. Офелия думала только об этом, пока трое сержантов с грохотом и лязгом отпирали тяжелую золотую дверь. Ей не хотелось думать ни о Тысячеликом, ни о Попечителях, ни о непонятном Другом – разрушителе ковчегов, которого она якобы освободила. Нет, сейчас она не хотела думать ни о ком из них. Она мечтала насладиться вместе с Торном хотя бы минутой чистой, ничем не замутненной радости. Бронированная дверь наконец открылась, Офелия вошла первой, и у нее кровь застыла в жилах. Перевернутая мебель была раскидана по углам камеры. На полу слабо мигала опрокинутая лампа. Из трубы безостановочно текла вода. А Торн исчез. Сквозь зеркала Ветер развевал шарф Офелии, как флаг. С чемоданчиком в руке она шла через посадочную площадку и не могла наглядеться на пейзаж вокруг. Причал для дирижаблей был расположен на верхнем уровне Небограда, на самом краю, откуда открывался роскошный вид на ковчег. Офелия не знала, увидит ли она еще когда-нибудь эти еловые леса и заснеженные горы, и теперь жадно дышала, наполняя легкие ветром с запахами смолы, снега и угля. А Торн? Где он теперь? «Вы тоже, – сказал он ей. – Вы тоже многому меня научили». Не сразу, но в конце концов Офелия поняла смысл этих слов. Ей не удалось сделать из Торна чтеца, зато она передала ему умение проходить сквозь зеркала. И он покинул тюремную камеру так же, как она, – воспользовавшись отражающей поверхностью стен. Через какое зеркало он вышел из Дворца правосудия и как сумел скрыться со сломанной ногой – оставалось загадкой. Диспетчер дал свисток, и Офелия вернулась к реальности. Она отдала чемодан младшему брату, который все порывался его нести, и подошла к трапу; члены ее семьи уже поднимались в дирижабль. На краю площадки она увидела друзей, пришедших ее проводить, и от волнения у нее сжалось сердце. Арчибальд подошел первым, приветственно помахивая цилиндром, чье оторванное дно открывалось и закрывалось, как клапан. – В следующий раз, когда меня похитят, я первым делом обращусь к вам, мадам Торн, и, прошу вас, не надо грустить, – сказал он, наклоняясь к ней и подмигивая. – Если в ближайшее время вы не вернетесь на Полюс, Полюс сам пожалует к вам, даю слово посла! Офелия улыбнулась, не слишком веря этим словам. Затем протянула руку Ренару, который стоял рядом, мрачно хмурясь. – Пожалуйста, Рено, давайте не будем ссориться при расста- вании. Ветер взъерошил все рыжее, что в нем было: волосы, брови, бакенбарды, – и это придало ему еще более мрачный вид. – Ладно уж, не требуйте от меня слишком многого, – пробурчал он. – Ведь вы моя хозяйка, забыли? На что теперь будет похожа моя жизнь, малыш, если я не смогу сопровождать тебя всюду – куда вы, туда и я? – Я ненадолго, – пообещала ему Офелия. И почувствовала, что вот-вот расплачется. По правде говоря, она не могла бы объяснить, что значит «ненадолго». Девушка бросила тревожный взгляд на Докладчицу, которая стояла в нескольких шагах от нее, в своем черном платье – ни дать ни взять сама богиня Правосудия. Флюгер на ее шляпе был бдительно нацелен на Офелию. Когда Матери-Настоятельницы узнали о последних событиях, они приказали девушке немедленно вернуться на Аниму. Торн, исчезнув из тюремной камеры, больше не давал о себе знать и даже не воспользовался телеграфом. Официально он все еще считался преступником, и Семейный совет Анимы ухватился за этот предлог, чтобы отозвать Офелию домой. Девушке пришлось подчиниться, чтобы не вызвать обострения дипломатических отношений между ковчегами. Увы, она знала, что, вернувшись на попечение Настоятельниц, станет объектом их пристального наблюдения. «За вами будет наблюдать не только Бог». Может быть, предостерегая ее, Торн имел в виду Настоятельниц? – Ваше место здесь, – добавила Офелия, по-прежнему протягивая руку Ренару. – Скажите Гаэль, что я задолжала ей монокль. Пальцы девушки утонули в его огромной ручище. – Нет. Вы должны вернуться и сказать ей это сами. Диспетчер дал второй свисток. Офелия обернулась к Беренильде, стоявшей рядом с красивой белой коляской, и сразу же забыла все заготовленные для такого случая слова. – Мадам, я… Мне будет вас… Беренильда крепко обняла девушку, и запах ее духов окутал Офелию, как плащ. – Я знаю, – прошептала она ей на ухо, – знаю, что вы рассказали мне не всё, и знаю, что для остального еще не пришло время. Я не всё понимаю, Офелия, но доверяю вам полностью, так же как Торн. – Вы действительно не хотите лететь со мной на Аниму? – Долг требует моего присутствия здесь. Наш дорогой монсеньор сильно изменился под вашим влиянием, но он так забывчив! Я и моя дочь – мы должны оставаться рядом с ним и напоминать ему то, что вы ему открыли. И кроме того, – добавила Беренильда совсем тихо, – я должна остаться ради Торна. Я не знаю, где он сейчас, но не волнуйтесь за него: мой мальчик болезненно пунктуален. Когда придет время, он вернется к нам. А до тех пор, пожалуйста, не забывайте его! Офелия вытерла глаза и невесело рассмеялась.