— Выпейте. Мужчина кивнул, сделал глоток и шумно откашлялся. — Похоже, я хотел выйти через окно? — спросил он. Адамберг подтвердил. — И похоже, это не был цокольный этаж в Исудёне? — В Париже, четвертый этаж. — Да, они так и говорили. И это может быть правдой. Я спрашиваю себя, что они добавляют к вину. Ты знаешь, что они добавляют к вину? — В вино. — Да? Это уже немало, заметьте. — Пейте, — повторил Адамберг. — Я желал бы вешалку, комиссар, — вмешался шикарный человек, от которого пахло виски. Это был большой и красивый мужчина приблизительно сорока лет с римским профилем, седыми висками, элегантный и неустойчивый, величественный и суетливый. — Есть крючок на стене, — сказал Адамберг. — Он деформирует воротник. — Это смертельно? — Не смертельно, но деформирует воротник. — Ложитесь, — посоветовал Адамберг. — Поспите. Угомонитесь. Дайте нам покой с вашей вешалкой. — Скамьи мокрые. — Именно поэтому я вам рекомендую постелить пиджак. — Это испортит ткань. — Видели мой? Он изношен. Но я в нем уже двадцать лет. — Я видел. Но вы — полицейский, я — нет. — Светский танцор? — спросил Адамберг после молчания. — Преподаватель грамматики? — Я — эстет, который смягчает и исправляет недостатки этого мира. Я выявляю кривые и обратные кривые архитектуры нашего мироздания, как на земле, так и на небе. — Я сказал бы, что вы, главным образом, пьяны. — Я желал бы вешалку. — Вешалки нет. Деньо присоединился к Адамбергу перед кофейным автоматом. — Похоже, на сегодняшнюю ночь всё, — сказал он. — Не так уж суматошно, учитывая обстоятельства. — Все успокоится только дня через три или четыре, — ответил Адамберг. — В Рождественскую ночь нет никого, чтобы замечать трупы, понимаешь? Они появятся позже. Нужно, чтобы все протрезвели. Это требует некоторого времени. Те, кто ошибся окном, те, кто ошибся дверью, постелью, улицей, женщиной, те, кто ищут свои пиджаки, своих мужей, свои вешалки, своих бегемотов. Нужно немного подождать. Мощная река, еще более полноводная после осенних дождей, носила в своих объятьях крупное тело женщины всю ночь с 24 на 25 декабря, вновь подхватила его вечером 26 и оставила на заре 27-го под узким мостом Архиепархии у левого берега. Адамберг принял вызов утром, почти в девять. День только начинался. Комиссар сжимал в руках телефонную трубку. Он стеснялся звонить лейтенанту Данглару. Данглар по утрам был недееспособен и чувствителен к насилию. Адамберг осторожно положил трубку. Он щадил Данглара. Вид плавающего тела был, разумеется, неприятен. Женщина должна была умереть более двух дней тому назад — в Рождественскую ночь. В этом он был почти уверен. Адамберг взял с собой Деньо. В конце концов, именно с ним он начал дежурство. — Что я тебе говорил? — заметил Адамберг, держа руки на руле. — Надо было ждать. — Ничто не указывает, что она умерла 24-го. — Да нет же, Деньо. Все именно так: Рождество, ярмарка желаний. Запреты рвутся, барьеры падают. Некоторые желают бегемота, другие оплачивают женскую шкуру. Деньо пожал плечами. — Да, — спокойно повторил Адамберг. — Увидишь! Он поставил машину на тротуаре, поднял красно-белые пластиковые ленты, которые преграждали доступ к набережной Монтебелло, и спустился по ступеням к реке. Деньо осторожно следовал за ним по грязной лестнице. Деньо был помешан на чистоте, безумно боялся микробов и все четыре года, как он стал полицейским, старался, чтобы никто этого не заметил. Он натянул перчатки и надвинул на нос шарф. Воздух был влажный, дул холодный ветер. Перед ним шел Адамберг — с голыми ладонями, без шляпы, куртка распахнута и воротник расстегнут, — он шагал спокойно и уверенно. Этот мужик никогда не мерзнет, совсем как Пер Ноэль [2]. Адамберг остановился около тела, потирая руки. Два агента, судебный эксперт, парни из лаборатории. Деньо узнал Вашера, бесстрашного фотографа, который зарывался в самую глубину этого ужаса объективом своего фотоаппарата не моргнув глазом. Именно его часто вызывали в тяжелых случаях, и он стал символом чего-то гадкого. Деньо остался позади с наветренной стороны, нос закутан в шарф. — Я бы сказал, два или три дня, — произнес судебный эксперт. — Это дает нам время смерти в ночь с 24 на 25. Адамберг бросил быстрый взгляд на Деньо. Деньо понимающе кивнул в ответ. Да, верно, Рождественская ночь — ночь зверей. Адамберг такой. Он знает все, он предупрежден. Ему этого достаточно, — как-то говаривал Данглар, потягивая пиво. — Я дам тебе официальный отчет завтра, — продолжал врач. — А на твой взгляд? — Банальное самоубийство. — Ты не знаешь. — Женщину? — Нет. Я про то, что это не банальное самоубийство. Эксперт пожал плечами. — Она умерла потому, что утонула, — продолжал он. — Я приведу тебе доказательства. — Возраст? — Пятьдесят, шестьдесят. Она бросилась с моста. Ушибы, она без сомнения столкнулась с опорой моста. Хочу сказать, что она не бросилась с берега. Она приплыла откуда-то с верховьев, ее принесла река. — Можно ее переместить? — спросил Адамберг у парней из лаборатории. — Мы закончили. Можете переворачивать. Адамберг надел перчатки и с помощью одного из техников перевернул тело. Невольная гримаса отвращения появилась на его лице. Оба мужчины молча рылись в одежде. На женщине было обычное голубое платье под шубой. В карманах ключи, портмоне, никаких бумаг. Без обручального кольца, блестящих драгоценностей, но золотые наручные часы. — Это не вечернее платье, — сказал Деньо. — Может, это было не 24-го? — 24-го, — упорно повторил Адамберг. — Недостает одной туфли. — Я вижу, старина. — Она в воде. — Мы прочешем драгами сектор. Деньо, ты пройдешь вверх по реке, осматривая правый берег. Вызови Данглара, чтобы он помог тебе на левом берегу. Я беру на себя мосты. Она могла упасть с моста Толбиак, с Национального моста или дальше еще, в Шарантоне. Ищем сумочку, ищем документы, ищем, кто это такая. И ищем туфельку, как для Золушки. — Для Золушки было наоборот, — скромно заметил Деньо. — Там как раз была туфелька, а искали женщину. — Ладно, допустим, — сказал Адамберг. Деньо был не только добродетельным, но и добросовестным. Он не допускал неточностей, в то время как Адамберг ими жил. — Туфелька могла упасть и остаться выше по течению, — заметил Деньо. — Мы не собираемся обшаривать дно Сены до самого истока в Мон-Жербье-де-Жон, — сказал Адамберг. Ищем только под этим мостом.