Идее выставки он сопротивлялся, но она умела убеждать. «Настало время поиграть» была выставкой небольшой, заняв лишь часть в общей экспозиции Ольгиной галереи. Несколько самых выразительных работ. И всё же не осталась незамеченной. Им удалось заинтриговать кого следует. Настоящий, подлинный дебют Ольга планировала на весну этого года. – Весной твой Телефонист вернётся, и я чувствую – это будет бомба! – пообещала она. Тогда он ничего не сообщил ей о своих планах. Что Телефонист действительно вернётся, и будет ещё и пятая книга. Хотел рассказать ей всё на последнем свидании, но они поссорились. Впервые так сильно. Лёгкий весёлый роман «взрослых» людей заканчивался. Оба «деловых и сексуальных партнёра» не собирались влюбляться. А когда опомнились, было уже поздно. Сейчас он встал из-за рабочего стола и с улыбкой посмотрел на рукопись. Понял, кому, на самом деле, предназначалась эта улыбка: как он только заканчивал работать, снова начинал думать об Ольге. Плохо дело. Он взял свой айфон и решил отправить ей сообщение. Набрал: «Завтра 1 апреля»… Вот ведь как, даже их первое свидание состоялось в День дурака. Годовщина. Стёр сообщение – решит, что он лебезит перед ней. Ну, а что написать-то, пожаловаться, что уехала Мадам? Постоял с телефоном в руке, набрал: «Я скучаю». Стёр. Начал набирать: «Прости меня, я был…» и тоже стёр. Ладно, завтра первая лекция в МГУ, это её контакт, и она должна быть. И день подходящий для примирения: извинения, страсти, шуточки… Снова посмотрел на рукопись, понял, что забыл придумать название для оконченной главы. Сопутствующая картинка вышла той ещё. Ольге нравилось. Издателю ещё больше. Делал он её долго, и, возможно, она косвенно, в числе прочих, особенно где Ленин летел в костюме и позе супергероя, повлияла на решение о пятой книге. Ещё бы издателю не прийти в восторг. Иногда он думал, что Телефонист мог бы быть похожим на Ленина, а иногда представлялся импозантным миллиардером, чуть ли не красавчиком, молодым управляющим какого-нибудь «Газпрома». Если в «Газпроме» есть такие. Да, мерзкая тварь умел притворяться. И конечно, вовсе не был похож на этого бесцветного Тропарёвского скромнягу, изловленного Суховым. На картинке к этой главе самого Телефониста не было. Ну, может быть, только что-то внутри его сознания. Тёмное готическое пространство. В стенах глаза, множество глаз, сонные, ещё слепые, другие уже горят безумным огнём. Пробуждение демонов. Вот-вот вспыхнут светящиеся точки. В центре, опять распластана, обнажённая девушка. Смотрит в ужасе на какие-то огоньки, которые нам не видны, лишь багряные отсветы у неё в глазах. Над девушкой, почти сливаясь с тьмой, силуэт поднятой гильотины. Лезвие горит этим тайным, не видимым, а скорее угадываемым пламенем, и готово обрушиться. Но его сдерживает система тросов. Этот миг перехода, чудовищная инсталляция неведомой болезни; в реальном мире таких конструкций не может существовать. Ему невыносимо, тому, в чьей голове застряла эта болезнь, ему необходимо избавиться, разрешиться родами. Сдерживающие тросы натянуты и вот-вот лопнут, как сосуды в его черепной коробке. Ему необходимо вобрать в себя тайну этого огня и грядущего ужаса и выйти отсюда здоровым, с пылающим взглядом и ослепительной улыбкой, потому что он – супергерой. И для чего-то на переднем плане брошены две свечи: не им ли предназначено пережечь тросы… Дурацкая картинка, мрак какой-то. Он отодвигает рисунок в сторону, даже думает порвать его и думает, что стоит всё же позвонить Ольге. Потом весело и назидательно журит автора: – Форель! Ты опять придумал какой-то трэш… Его не смущает некоторая шизофреническая двусмысленность ситуации. Однако название новой главы найдено. Он склоняется к клавиатуре и бодро крупными буквами набирает оглавление: «Две свечи». И радостно выдыхает: книга движется, и она хороша. 6. Лекция и пятая книга Удивительно, как он умеет рассказывать – не зря, что писатель. Прямо заслушаешься, хоть я уже и была на его такой лекции. Пришлось пройти электронную регистрацию и прихватить паспорт: в универ без этого не пропустят. Когда-то я мечтала поступить сюда, а сейчас и не знаю. Сама не знаю, чего хочу. У них день открытых дверей, и лекция открытая. Обычно на такие мероприятия собирается в основном абитура, но сейчас здесь полно студентов и кое-кого постарше. Интересно, он специально решил прочитать лекцию об изменённых состояниях сознания в День дурака? С чувством юмора у него норм. А ещё поздравил всех с Песахом, Вербным воскресеньем и днём геолога. Не, ну жжёт, конечно. Эти все тёлочки, особенно в первых рядах, явно в него влюблены. Не пропускают ни одной лекции. Им, наверное, всё равно, о чём он говорит. Нее, ну дуры дурами. На нём светлые джинсы и длинная спортивная толстовка крутой фирмы с расстёгнутой молнией. Тёмно-синяя майка с дикой рожей не скрывает растаманские бусы. И накачанный пресс. Бриллиант в ухе горит сегодня особенно ярко – хорошее настроение, видимо. Всё-то ему к лицу! У меня настроение не такое хорошее, сижу в аудитории с краешку на задних рядах. Когда придёт время вопросов, меня слышно не будет, но мне и не надо. Я передам записку, мне необходима личная встреча. Мы как-то виделись, я была с папой, но он вряд ли меня запомнил. Ваще круто, как можно рассуждать о бета-, альфа- и тетаволнах, а в зале гробовая тишина? Как будто он пересказывает приключенческий роман, а потом, как взмах дирижёрской палочки, и все смеются. Он беззлобно шутит над методом Сильвы – это отстой, конечно, а потом начинает говорить о великих учёных, наркоманах, шаманах, экстремалах и прочих типах, которые умели «останавливать мир». И можно услышать, как в зале упадёт пушинка. Опыты с ЛСД, галлюциногенными грибами и так далее переплетаются с теориями Юнга, Маккены и Рейнхольда. Как всегда, немножко его любимого Тимоти Лири… Паломничество в Страну Востока, проживание нескольких жизней, путешествия по другим измерениям или по чужим снам… Порой мне кажется, что он просто выдумывает истории, а все эти великие имена вставляет только для правдоподобия, потому что в этих историях, сказках для взрослых, они и не нужны. Просто водит всех за нос. Он ведь и в книгах своих так делает. Но сегодня кое-что изменилось. Он впервые заговорил о супергероях. И о страхе. О множественных личностях в одном человеке (речь, конечно, о шизофрениках! И его напускная серьёзность меня-то не обманет) и о той, что решит доминировать над остальными, возможно, понадобится питаться чужими страхами, чтобы… выйти за сдерживающие пределы и стать супергероем. Если я правильно поняла. Вот так вот. Походя он разобрался с целой комикс-культурой. Со всеми этими Человечками-пауками, Мстителями и прочими. Маньяки, короче. Хитрый врунишка. Просто рассказывает о своих книгах. А эти дуры с первых рядов уши развесили. Напуганы, как зачарованные коровы. Конечно, сплёл только что целый рассказ ужасов. Но уже смеётся, и дуры-невротички облегчённо вздыхают. Посмотреть, как они благодарны ему, – уписаешься от смеха. Лекция окончена. Теперь вопросы. Передача записок и вопросы с места. Оживлённенько, опять все ржут. Он – шоумен, конечно… Но как при этом можно оставаться таким симпатягой? Шоумены – трэш и отстой! Обычные люди гораздо интересней. Обычный человек в нём надёжно скрыт, как чернослив в сердцевине моих котлет, хотя с виду миляга и душа на распашку. Сразу предупредил, что на вопросы о книгах отвечать не будет. Но только я свой вопрос заготовила давно, записку ещё дома соорудила. И она о книгах. Точнее, об одной. Возможно, новой пятой книге. Мне немножко страшно. Слежу, как моя записка движется по рядам, ложится на кафедру, о которую он облокотился. Рассказывает о своей дружбе с одним тибетским ламой (был вопрос, правда ли это) и о путешествии к масайским колдунам. Говорит с жаром, жестикулирует, прыгает, как обезьяна. Рок-звезда… Конечно, такие аплодисменты только на концерте и услышишь. Интересно, если я его спрошу о тибетских масаях, что он будет делать? Да, ржак будет, чё там. Но мне необходимо получить ответ совсем на другой вопрос. Следующая записка моя. Разворачивает. Игриво произносит: «Не читайте это вслух». Все смеются. Но он больше нет. На миг его лицо застывает. Говорит: «Так, ладно, это…» Сжимает записку в кулаке. Дуры с первых рядов уже ревнуют – кто-то их опередил и назначил личное свидание. А я слежу с замиранием сердца. Что произойдёт дальше. Если он выкинет мою записку, то как быть? Бежать за ним после лекции?! Да он пошлёт меня. Но… он убирает записку в карман толстовки, в этот миг чуть рассеян, и я понимаю, что выиграла. Дальше в моей записке так: «…мне необходимо поговорить. Тропарёвский маньяк – не Телефонист. Я знаю, что его задержали благодаря вам. Всё это может показаться чудовищным бредом, но я почти уверена, что вы начали пятую книгу. Потому что настоящий Телефонист снова появился. Вчера». Когда надо, я умею нормально писать. Мне показалось, или его лицо не только застыло, но и немного побледнело? И ещё что-то я увидела в выражении его глаз. Отчего на тот же короткий миг мне стало немножко не по себе. Не знаю, как объяснить. С ним это произошло непроизвольно, как будто часть его отсутствовала. И вот эту часть внезапно застукали за чем-то… непристойным. Он уже снова весел, непринуждённо отвечает на следующие вопросы. И мне надо отогнать от себя это неприятное чувство. Не знаю, что сейчас увидела. Словно… эта часть знает о тьме и тащит её в его книги? Да нет, там что-то другое. Мне надо помочь папе. Мне надо помочь им обоим. Мысли путаются. Я б ушла, если б могла. Но нельзя. Поздно. Выбор сделан. Все расходятся. Стою в уголке у стеночки. Меня ждёт сюрприз. Он давно отыскал меня глазами, направляется прямо ко мне. Улыбается. Я в ответ, только немножко напуганно, хотя это можно принять за застенчивость. Но он улыбается широко и открыто, и как-то хорошо. И мои страхи проходят. Я – дура из первых рядов? Будущая дура… Сюрприз! Он говорит: – Ты ведь Ксения Сухова? Теперь я выгляжу как дура настоящая. Только киваю в ответ. Он продолжает: – Я сразу узнал тебя. Ого. Вот это память! Виделись-то только раз. Но мне приятно. Дура будущая и дура настоящая! – Не то чтобы у меня суперпамять на лица, – объясняет он. – Хотя твоё личико не забудешь. Просто никто другой не мог этого написать, – показывает мою записку. – Даже твой отец. Что-то в его глазах неопределимое. Опять думаю про эту другую, тёмную часть, которая отсутствовала. Не совершила ли я ошибку? – Папа не должен знать об этой встрече, – говорю. Он удивлён, пожимает плечами. – Ну… в зависимости от того, что ты собираешься мне сообщить. – Он меня убьёт, если узнает, – объясняю, почти прошу я. Смотрит на меня с интересом, морщится, словно немного сбит с толку, и задаёт свой вопрос: – Как ты догадалась о пятой книге? – Я знала, что это ещё не всё, – отвечаю, не задумываясь. – О чём ты? – О Телефонистах… Об обоих. Мне удалось его удивить. Улыбается… недоверчиво или как-то странно? Снова эта мимолётная рассеянность? – Забавно… – теперь пристально смотрит мне прямо в глаза. – Если мы думаем об одном и том же, конечно. Кофе уже пьёшь? – Что? – Ну не здесь же нам разговаривать? Внизу кафетерий неплохой. – Латте, – киваю. – Папа одно время вас подозревал. – В курсе, – усмехается, кивает в ответ. – Я так не считаю, – быстро вставляю я. – Вот как? Похоже, тебе известно больше нас всех. – Смеётся. Нормальная улыбка. Нет никакой отсутствующей части. Это я с перепугу накрутила. – Идём, угощу тебя латте. Охренеть! У меня свидание с моим любимым писателем! Который, по папиному мнению, мог бы быть маньяком. Да и по логике его книг так выходит… Пытаюсь понять, что сейчас чувствую. Помимо ликования: иду рядом с ним, на нас все таращатся, и меня распирает от гордости. Прямо дура из первых рядов. Ну нет – фиг! Я здесь для другого. Что-то внутри меня вновь начинает накручивать – подростки такие неровные, нестабильные… А вдруг он и вправду маньяк?! Усмехаюсь, сейчас вот ржать начну. Это нервное. А он говорит: – Правда, забавно. – Что? – С пятой книгой, – объясняет. – Видишь ли, дело в том, что даже я о ней не знал. Глава третья 7. Уязвимость жёстких конструкций Сухов пристально разглядывал пробковую панель в собственном кабинете, в центре которой была пришпилена открытка с репродукцией Мунка. Вчера здесь добавилось ещё две картинки: фотография этой безумной инсталляции с резиновой женщиной и копия оставленной ему записки про две свечи. Сама записка ушла к экспертам в качестве вещдока, как и всё остальное, и следственная машинка закрутилась: отпечатки, следы ДНК, допрос этого бухарика, хозяина квартиры, пробивка по базам всех его возможных контактов… Сухов знал, что, скорее всего, там ничего не будет. Рутинный набор действий, который всегда даёт результат, в этот раз не сработает. Потому что это… – Игра в имитацию, – чуть хрипло прошептал Сухов, слушая вполуха отчёты о проделанной работе. Всем собравшимся в его кабинете казалось, что он мысленно отсутствует. Имитация – это главное. Он знает, как мы работаем, и ему нужно, чтобы мы занимались этой, на его взгляд, белибердой, он уводит всё в сторону и потешается сейчас над нами. Не совсем, конечно… Не найдут никаких следов, всё останется стерильным, здесь главное – информация, это он и пытается сообщить. Его игра в этом. Но чего он хочет? Чего он хочет на самом деле? Опять не совсем так: что нужно его больному уму?! О чём, может, даже не догадывается рациональная, логичная и очень дееспособная часть его рассудка? Если и будет прокол, то он здесь. В этом диссонансе. В коротких тёмных трещинках, разломах, между его мотивами, рациональной частью его желаний, ведущей безупречную игру, и той, другой. Иррациональной. Но если у нас и есть зацепочки, то они здесь. Именно она одна, иррациональная часть, и может наследить. Вот о чём твердила Ванга: общие лекала здесь не годятся. Тропарёвский в них вписывался по всем эпизодам, но осталось что-то, лежащее за рамками… Ещё вчера вечером, когда Ксюха уснула, Сухов сел на кухне и напился в одиночестве. Он смотрел на ночь за окном и думал о Ванге. Она вот могла мыслить как преступник. Даже больше: могла погружаться в эти крохотные разломы, трещинки, где в липкой темноте плескались чудовища чужих болезней. Так это было в книгах у этого долбаного Форели? Наливая себе очередную рюмку, Сухов усмехнулся: его слова. – Писака, – процедил он после того, как залпом опрокинул рюмку. Вот бы Ксюха оказалась удивлена, узнав, что он не просто прочитал – проштудировал все его книги. Именно потому, что подозревал. Хотя с Тропарёвским делом книжки и помогли, но Сухов искал в них этот тёмный разлом, надеясь, что в тексте он – писака (как раз потому что и вправду был неплохим писателем) – и выдаст себя. Хотя Ванга сразу заявила, что это не Форель. И взбесила всех. – Ты ошибаешься, Сухов, – сказала она, бесцеремонно забирая книгу у него из-под носа. – Не то ты там ищешь. – Книжку-то верни, – попросил Сухов. – Это не он, там что-то другое. Форель мог бы им быть, но ему повезло – он стал писателем. – О чём ты? – бросил Сухов и мысленно добавил: «О чём ты, мать твою?! И хватит умничать». – Говорю же, там что-то другое. Совсем. И уж точно у Телефониста нет подсознательного желания быть остановленным, пойманным. Это ты всё оставь для хрестоматий. Он активен, контактирует, пусть и в одностороннем порядке, и всегда пользуется мобильниками своих жертв. Но… мы ему нужны не для того, чтобы его раскрыть. Всё другое! А вот что? Ведь мы нужны… Возможно, вопрос «для чего» – один из главных, а? – она насмешливо посмотрела на Сухова и подмигнула ему, затем указала на книгу Форели: – Но там ты ничего не найдёшь. Или мы имеем дело с таким чудовищем, что даже я ничего не понимаю. Даже… вот эти её вечные «даже» всех и достали. В том числе и Сухова. Сейчас, закинувшись парой таблеток аспирина и разглядывая пробковую панель в собственном кабинете, Сухов думал, что Ванга имеет право на все эти «даже». Вздорная глупая Ванга, только лучше её нет. И она необходима ему. Как это всё связать, чтобы она не взорвала снова его слаженный коллектив? Похмелье делает нас уязвимыми, голова гудела, раскрывая в рассудке Сухова свои потайные трещинки. И сейчас он впервые подумал, что… его раздраженность Вангой могла носить и личный характер? Сухов сразу же забаррикадировался от опасной мысли. Так или иначе, вздорная и невыносимая, с мозгами то ли маньяка, то ли преступника («пограничная», как выразился о подобных людях пресловутый Форель), Ванга была ему необходима.