Вика где-то читала, что эгоизм – это не только и не обязательно пренебрежение чужими интересами. У эгоизма имеется еще один пунктик, не очень заметный, но чрезвычайно гадкий. Люди с таким свойством натуры часто и легко обижаются, высматривая в окружающих малейший к тому повод, преобразуют его до космических масштабов, а затем угнетают жертву чувством вины. Статус обиженного страдальца для эгоиста более привлекателен и значим, чем извинения, оправдания, объяснения, даже чем примирение, поскольку является эффективным средством, чтобы получить над обидчиком власть. К тому же эгоист, питаясь душевными терзаниями своей жертвы, определенно кайфует, и кайф этот попахивает дурно. Вика, а ведь ты своей обиженностью упивалась. И тебе не нужны были мамины объяснения, не так ли? Тебе нужна была мамина виноватость. Дрянь, вот ты кто, Викусичка. Дрянь с маленькой буквы. Мама Катя-то чем тебе не угодила? Тем, что захотела удочерить тебя, дубину стоеросовую, и удочерила? А может, ты считаешь, что она должна была отказаться от мечты родить деток самой? Исключительно только для того, чтобы твой внутренний мир и душевный покой не нарушить? Круто. Нет, правда, круто. А что ты знаешь про эту идею с помолвкой, если поподробнее? Что молчишь? Растерялась? «Ну, во-первых, удочерить меня я никого не просила. Это во-первых. Не просила, не навязывалась. Сами захотели. Во-вторых…» Не было никакого «во-вторых». Да и «во-первых»-то выглядело не очень красиво. Вчера она видела во сне близнецов, Кирюху с Илюхой, братьёв своих. Опять подрались из-за синей машинки, а Вика их разнимала. Она всегда ловко умела отвлечь пацанов от войнушки. А маму не видела. И папашкина тоже не видела. Обидно и грустно. Маму она про себя называла «мамонька», а отца – «папашкин», а однажды это у нее вырывалось вслух. Родители удивились, когда услышали, но им было приятно. А в повседневности – обычно: «мам» и «пап». Вообще, она с ними не церемонилась особенно-то. На полусогнутых не ходила, еще чего. Она ведь и вправду не просила, чтобы ее удочерили. И никаких трудностей с произнесением слов! И с самого начала не было проблем назвать тетю Катю мамой, а Демидова – папой. Вика сразу же застолбила себе этих родителей и ухватилась за них крепко-накрепко. «Во всем виноват банкирский сыночек! – блеснула в голове спасительная мысль. – Конечно! Именно. Он виноват, и никто другой. А мама с папашкиным ни при чем. Да и я тоже… пострадавшая сторона». От грубой попытки самообмана на душе сделалось противно и гадко, но сейчас копаться в себе Вика не станет. Хватит, пора сворачивать с темы. Она позже со всеми разберется. И с мамой, и с папкой, и с Валькой Поповым, банкирским сынком. Только доживешь ли ты до завтрашнего утра, Вика? А если не доживешь? И отправишься в другое измерение, не помирившись, прощения не попросив, оставив о себе горькую память?.. Значит, должна выжить. Она сказала водителю: – Я выйду здесь, спасибо. Расплатилась, улыбнувшись на прощанье. «Жигуленок» лихо развернулся на маленьком пятачке при въезде в поселок, обдав Викторию облаком сухой пыли, и укатил, пружиня на выбоинах грунтовки тюкнутым багажником. Стараясь глубоко и ровно дышать, Вика размеренным шагом пошла по Фаддеевке. Под воротами Усмановны замешкалась. Хорошо ли она все обдумала? Все ли варианты ею предусмотрены? Вопрос… Уличив себя в постыдной трусости и стремлении оттянуть старт, моментально рассвирепела. Ругнувшись беззвучно, но с чувством, вскарабкалась на забор. Посидела на верхотуре, осматриваясь. Спрыгнула на коврик из травки тимофеевки, растущей неширокой полосой по внутреннему периметру участка. И побежала к дому – ломаной траекторией, с боковыми прыжками и перекатами. Энергично и без паники, оставив страхи там, за забором. Она бежала, придавив инстинкт самосохранения, и не думала больше ни о чем. Всякие там «выстрелит, не выстрелит, попадет, промажет» были купированы на дальних подступах сознания. Она просто бежала. Бежала, как на тренировке. Потому что решилась не на прыжок с забора и последующую пробежку, а на пулю чуть ниже левой ключицы, и на то, что жить ей, возможно, осталось лишь тот краткий временной промежуток, что отделяет ее от пули. Достигнув крыльца, Вика стремительно поднялась по ступенькам. Под резным козырьком веранды перевела дух. Первый этап позади. Только вот не нюнься, работай дальше. Застыла, коровища трусливая. Сжав зубы, Вика сделала глубокий вдох, резко выдохнула. Приблизилась к двери, ведущей в дом. Взялась за ручку, осторожно нажала, потянула на себя. Створка не поддалась, и это было неправильно. На месте киллера Виктория непременно отперла бы все дверные замки, заняв позицию в глубине дома и держа вход под прицелом. Киллер решил отойти от стандарта? Собирается напасть на Вику сзади, когда та крадучись войдет внутрь, разобравшись с запорами при помощи шпильки для волос или ржавого гвоздя за отсутствием шпильки? Но она же не дура так запросто входить, хоть бы и крадучись. Или он надеется, что дура? «Разуверять его не будем», – решила Виктория и без лишних затей несколько раз шлепнула ладонью по дерматиновой обивке. Под дерматином был листовой металл, но тем не менее стук получился глухим и неубедительным. Она постояла с полминуты, прислушиваясь, и, не дождавшись реакции, вытащила из кармана связку ключей. Барабанить в оконца не стала. Может, киллер решил вздремнуть, а Виктория ему помешает. Шутка. Снайпер не мог не видеть, как она «танцевала» от забора до крыльца, и сейчас он, скорее всего, забавляется ее растерянностью и ждет дальнейших действий. Отомкнув верхний замок – нижний, как выяснилось, был не заперт, да и верхний был заперт лишь на язычок, – Виктория приоткрыла тяжелую створку. Крохотный коридорчик с окошком под потолком, скорее, даже не коридорчик, а тамбур между верандой и кухней, был пуст, если не считать галошницы со скудным набором обуви и вешалки с хозяйкиной кофтой на одном из крючков. Впереди светлела кухонная дверь, которая распахивалась вовнутрь, и именно тут Вику могут ждать всякие неожиданности. Притаившийся за дверью убийца со стилетом или удавкой наготове – не в счет, это, скорее, ожидаемое осложнение. А вот если преступник пошел вразнос и приторочил к дверной ручке растяжку с гранатой, то никакие кувырки с поворотом Демидовой не помогут. Хотя, конечно, навряд ли будет граната, однако лучше перестраховаться. Вика стянула с плеч рюкзак, бесшумно уложила его на галошницу. Осторожно ступая, вернулась на веранду, полупритворив за собой дверь. Просунула руку между балясинами перил, подтянула к себе грабли, стоявшие прислоненными к фундаменту в компании с лопатой и метлой. Перехватила черенок грабель половчее и, наполовину укрывшись за броней входной двери, просунула грабли вглубь тамбура, уперев их зубцами в дверную створку напротив. Нажала. Потом сильнее. Кто кого, говоришь? Ну что ж, поиграем. Прикольно. Жаль только, что ставки в игре высоки. Жаль, что я лишь себе самой кажусь крутым профи, да еще, может, Светику Клинкиной, а вообще-то я мало чего умею. Разные у нас с тобой весовые категории, дядя. Но мне надо спасти Танзилю, и я это сделаю. Я буду пытаться, пока не подохну. Хорошо бы не подохнуть и спасти. Створка поддалась и начала приоткрываться. Зацепившись обо что-то внутри, похоже о половичок, дальше не пошла, застыв под прямым углом к дверному косяку. В кухне было до странности тихо. Но у Виктории не было лишних секунд, чтобы размышлять над причинами этой мертвенной тишины. Не жахнуло, вот и хорошо, вот и здорово, нужно действовать дальше. Она сгруппировалась и стремительно бросила тело в проем, перекатившись с упором на плечо. Тут же встала на одно колено и, не теряя ни секунды, содрала с себя куртку, чтобы упырь, который точно сейчас за ней наблюдает, смог оценить возникшую проблему. Ни шороха, ни звука в ответ. Вика поднялась во весь рост и настороженно осмотрелась. Она не стала вникать в картину объяснимо ожидаемого беспорядка. Потому что увидела Танзилю. Вернее, не саму Танзилю, а кисть ее руки на фоне ребристого радиатора. Вика медленно обошла кресло, которого не должно было тут быть, но оно было, и лишь тогда смогла рассмотреть хозяйку полностью. Усмановна полулежала на полу в простенке между окнами, безвольно уронив голову на грудь. Правая рука ее была неестественно вывернута и откинута далеко в сторону, левая – пристегнута к батарее, поэтому казалось, что безжизненное тело приветствует Вику последним приветом. Было много крови. Пол был ею залит, и табурет, который валялся подле ног Танзили, тоже был выпачкан кровью. На светлом линолеуме темно-алым отпечатались крохотные горошины следов, видимо, Яшкиных. Опоздала. Вика плюхнулась на пол возле неподвижного тела и уткнулась в ладони. Опоздала. Чужой скрипучий голос прервал тишину: – Вика, девочка, я, кажется, вывихнула плечо. – Вы… живы?! – вскинулась Вика. – Сама поражаюсь, – просипела Танзиля, усмехнувшись через силу. – Но если сейчас не выдую ведро воды, точно околею. – Ранены? – Плечо, я ж тебе сказала, – нетерпеливо проговорила Усмановна. – Может, ты все-таки дашь старой женщине напиться? Хотя нет, я передумала. Могу и подождать чуток. Сперва избавься от своей амуниции жуткой. – Это не к спеху, – отмахнулась Вика и перебралась на четвереньках поближе к батарее, чтобы осмотреть наручники. – Я для начала вас от браслетов избавлю. А попьете вы по дороге. Как я понимаю, упырь в любой момент вернуться может, поэтому нам поторапливаться надо. По нужде, что ли, отлучился? – А не взлетим мы с тобой, Виктория? – пропустив мимо ушей про упыря, обеспокоенно спросила Усмановна. – Не ровен час, перемкнет у тебя контактик какой-нибудь и размажет нас по стенкам? – Вы про дезодоранты? – уточнила Вика. – Дезодоранты не размажут. – Неплохо придумано, – одобрила Танзиля, всматриваясь в муляж. – И выполнено качественно. Извини, на эмоции сил нет, а то бы я не поскупилась. А на упыря можешь полюбоваться. Он у тебя за спиной. Вика стремительно развернулась, вскакивая на ноги. И замерла, присвистнув от удивления. Не за половичок, выходит, зацепилась створка. До упора ей не позволил распахнуться мужик средних лет и среднего телосложения, который лежал на полу в закутке за кухонной дверью и явных признаков жизни не подавал. Пегие волосы над левым его ухом слиплись от крови, бровь рассечена, нос и губы расквашены всмятку, рубаха в крови, кисти рук тоже в крови. Оценив представившуюся картину, Вика спросила с уважением: – Ваша работа? Танзиля утвердительно хмыкнула. – Чем это вы его так приложили? Он живой, вообще-то? – Да хоть бы и подох, сволочь такая. Живой был. Губы ее кривила улыбка, однако глаза не улыбались. Было заметно, что она бодрится, изо всех сил бодрится, чтобы оставаться похожей на себя обычную. У нее почти получалось. – По первому разу он у меня по уху схлопотал, тубареткой, но не угомонился. Его мотает, башку щупает, а все равно прет. Думает, если перед ним тетка пожилая, так ее на слабо взять можно, чисто нахрапом. Второй раз я ему по рылу попала, била от души, его аж к стенке отнесло. Он Яшку мучил, на веревку посадил, ножик в него метал. На мой счет планы строил. На твой тоже, конечно. И сделать ничего не сделаешь, хоть вой. А тут гляжу, шокер под тумбочкой. Думаю, дай-ка рискну, может, достану. А этот услышал и совсем озверел. Перепугалась я сильно, врать не буду. От испугу и решилась: тубаретку из-под себя выдернула и наотмашь сволочуге врезала! В падении била, веришь? Плечо вот потянула. А ведь мне потом второй раз пришлось его бить, это с травмой-то. – Ну, Танзиля Усмановна, ты и крута! – Ну, а ты как думала? С вами приходится крутой быть, с шантрапой интернатской. – А он и не знал. – Дебил, я же сразу тебе сказала. Звони в полицию, оприходовать будем. Вика с ответом медлила. – Да куда нам спешить, а, Танзиля Усмановна? Давайте мы его в полицию завтра сдадим. Или послезавтра. Запрем его в сарае, да и дело с концом. А то начнет у них там колоться, а мне это ни к чему пока. Танзиля изучающе на Вику взглянула и произнесла сварливо: