Но все получилось, как в сказке, и эта волшебная сказка длилась в течение нескольких следующих лет. Из них троих вышла замечательная семья – теплая, дружная, веселая. Потом на свет появились близнецы, желанные и долгожданные. Жизнь поменялась в корне, от Катерины потребовалось много сил, чтобы пережить первые шесть месяцев их младенчества и не впасть в злую депрессию от недосыпа и удручающего потока крупных и мелких повседневных дел. Няньку нанимать она не захотела, пугаясь чужих женщин рядом со своими малышами. Вика тоже радовалась, помогала посильно, но где-то уголком сознания Катерина стала отмечать: с дочерью что-то не так. Катя успокаивала себя: «Мальчишки подрастут, у меня будет больше времени на дочку. Мы с ней обо всем снова будем говорить. Она мне расскажет свои секреты, а я ей свои». Подросли не только мальчишки. Повзрослела Вика. И замкнулась. А это беда для матери. Беда и сильнейшая боль. Катя настояла, чтобы муж продал дом, в котором они жили до рождения Илюхи и Кирюхи. В свете пополнения семейства дом показался Демидову тесноват, и он решил отстроить новый, попросторнее и повыше. Прежний пустовал, поскольку предназначался для дочки, когда и если та захочет жить отдельно. Катя сказала: – Продавай. Она не должна думать, что мы мечтаем ее отселить. Если ей дом когда-нибудь понадобится, ты ей купишь. Он согласился. Однако было неясно, как расценила этот жест сама Виктория. А потом она ушла, наговорив матери обидных слов и хлопнув дверью на прощанье. После разрыва Катя много плакала, но при муже держалась ровно, истерик не устраивала. Супруги мало обсуждали эту тему. Почти не обсуждали. Только однажды Демидов сухо произнес: – Я бы лапы повыдергивал твоей разлюбезной Лапиной, если бы не был обязан ей жизнью жены. Катя не стала защищать Надежду Михайловну, спорить с мужем было бесполезно, но, по обычаю, никого не винила, кроме себя. И вот теперь они с Алинкой сидят в Алинкиной «сузуки», припаркованной на служебной автостоянке, и ждут, когда Марьяна Путято выйдет через калитку дома 38 по улице Петровка, чтобы поговорить о Вике. Под ложечкой холодным валуном ворочалось беспокойство. Наверное, дочь попала в беду, если майор внутренних дел имеет что сказать ее матери. Только бы не наркотики, только бы не банда. Стремительно распахнулась передняя пассажирская дверь, и в кресло плюхнулась Марианна. Катя вздрогнула, Алина не удивилась. На Путято были форменные китель и юбка, а также узконосые туфли черного цвета. Туфли, по всей видимости, досаждали ей сильнее, чем китель. Марианна моментально разулась, потерла ступню о ступню, блаженно зажмурилась: «Кайф…» Энергично хлопнула Алину по плечу: – Здорово, Росомаха. Развернулась к Кате, проговорила, усмехнувшись: – Неплохо сохранилась. И все то же темно-русое каре – наш любимый усредненный вариант. – Спасибо, – растерянно поблагодарила ее Катя. Все-таки отвыкла она от Марьяны. – Старшая твоя отжигает. Ты в курсе? – без предисловий начала та разговор. – Отжигает? – Понятно. Ты когда ее видела в последний раз? – Что вы… ты имеешь в виду? – испуганно спросила Катерина. – Маш, Маш, сбавь обороты. Не пугай, на Катьке и так лица нет, – вступила Алина. Отмахнувшись от нее, Путято продолжила раздраженно: – Ну, а что ты вообще знаешь о дочери? Кроме той скудной информации, что, уйдя от вас, она обретается в каком-то захолустье? Алинка тебя спалила, можешь ее потом поругать. Катерина успела взять себя в руки и, не взглянув на Алину, проговорила с деланым спокойствием: – Тебе зачем, Марианна? И что вообще ты хотела мне сказать, когда позвала встретиться? Только то, что я мамаша никудышная? – Марьяна помочь хочет, – поспешила напомнить Алина. – Именно. В самую точку, – подтвердила язвительно Путято. – Вику я помню, хорошая девчонка. И я действительно жажду помочь, можешь поверить. Но мне нужны подробности. Какого фига вы не поделили, что она от вас ушла? Катерина отвернулась к окну. Загнав обратно подступившие слезы, размеренно произнесла: – Вика девочка странная. Хорошая, таких мало сейчас, поэтому и странная. Влюбилась в сына одного нашего знакомого. Мы изредка семьями встречаемся, но отношения между нами скорее деловые, чем приятельские. Влюбилась, мне кажется, с первой минуты знакомства. И скрывала от всех, конечно. Она стеснительная. Вернее, скрытная. Но мне-то заметно. Платьев накупила, бижутерии. Начала косметикой пользоваться. Это на фоне того, что, кроме джинсов, рубашек и свитеров, раньше никакой другой одежды не признавала. Как мы с тобой, Марьян, примерно. Я думала, кто-нибудь в институте ей понравился, но на лекции она продолжала одеваться как обычно. А на совместные мероприятия с Поповыми в юбочки с блузками наряжалась, в платьица. Мило так, женственно. Почти как Алинка. Я поделилась такой новостью с девчонками. С Алинкой, Лерой. С Надеждой Михайловной тоже. Помнишь Кирееву, Марианна? Теперь она Лапина, но это неважно. А через какой-то небольшой промежуток времени Лапина к нам заехала с тортиком. Демидов на фирме был, близнецы спали, мы втроем на веранде сидели. Надежда Михайловна принялась травить байки из жизни светских тусовок, сплетничать, если точнее. Она туда вхожа. Вот. И со смешком между прочим рассказала про некоего плейбоя по имени Попов Валентин, жуткого бабника. С перечнем его побед и некоторыми подробностями похождений. Довольно грязными. Я слова произнести не могла от шока. А Вика только улыбалась молча. Я потом спрашивала Лапину: «Зачем вы так?» Та мне доходчиво объяснила, что бабников ненавидит люто, просто лютейше, что муж ее первый бабником знатным был и данная его особенность много ей горя принесла. И что для Вики такой судьбы она не желает. А я, по ее мнению, блаженная идиотка, если сама не удосужилась разузнать об этом кобельке хоть что-нибудь и сделать хоть что-то, дабы он не сломал дочери судьбу. – Эта не та Киреева, которая тебя в больничке от убийцы спасла, когда ты под капельницей дохленькая валялась, – по ходу повествования уточнила Путято. – Та самая. Поэтому к ее словам я отнеслась чрезвычайно серьезно, ну а с дочерью эту тему не поднимала. И так все было ясно. Тем же вечером она в ванной волосы ножницами обкорнала, а на следующий день перекрасилась в дикий цвет. Всякие контакты с Валентином свела к нулю, хотя они и без того нечасто накоротке общались. Прошедшей зимой вместе несколько раз на лыжню выходили, в мае в бадминтон на лужайке играли, разговоры какие-то вели, впрочем, совершенно незначительные. А тут – как отрезало. Ей было очень тяжело, очень. Моего ребенка только тот понять сможет, кто хоть раз свою любовь убивал. Главное, что поддержать ее я не могла: она же молчала, ничего мне не рассказывала, а лезть с расспросами я не решилась. Потом произошел один знаменательный случай, но ни Олегу, ни Вике я о нем рассказывать не стала. Виктория с колечком одним не расставалась, еще с интерната, носила на мизинце. Грошовое, сплав какой-то, даже не серебро. А в тот день Демидов ей подарил золотое, маленькую печатку. Старое она сняла и положила на каминную полку. Так вот, Валька его спер, я свидетель. Ну, думаю, дела. Влюбившийся бабник – это катастрофа. Даже консультироваться с Лапиной не надо, чтобы этот факт правильно расценить. – Погоди сентиментальничать, Кать. Возможно, в задачу Попова как раз и входило, чтобы ты эту кражу увидела. Может, он банальный охотник за приданым, а семейство ваше не бедствует. Девица ему от ворот поворот, вот он и решил будущую тещу разжалобить. – Его отец – Эдуард Попов, банкир. Сам Валентин увлечен наукой, но тем не менее неплохо на ней зарабатывает, – сухо пояснила Катерина. – Физик-ядерщик? – с иронией поинтересовалась Марианна. – Микробиолог. – Понятно. И что дальше? – А ничего. Какое-то время ничего. Недели через две Лапина объявилась, позвонила мне на сотовый. Говорит: «Катюха, хорошая новость для Вики. В деле Попова-младшего не все так однозначно. Крути ситуацию обратно». Она, конечно, умница, что не приехала. Я бы, несмотря на все ее заслуги… – И как Вика отреагировала на новость? – Пожала плечами, разговор не поддержала. Я срочно придумала повод, чтобы пригласить банкира с семейством в гости, но никаких положительных результатов это общение не принесло, Вика стойко Попова-младшего игнорировала. Валентин мне показался обескураженным, а в конце вечера как бы даже пришибленным. О причине судить не берусь, простое наблюдение. А на следующий день нас посетил сам Эдуард Валентинович. В одиночку. Я удивилась, конечно. Не настолько у них с Демидовым дружеские отношения, чтобы являться чисто пивка попить для опохмелки. А он усадил нас с Олегом в гостиной на диванчик и, расположившись напротив, торжественно объявил, что его сын, Валентин Эдуардович Попов, полюбил нашу дочь, Викторию Олеговну Демидову, и просит ее руки. Но только чтобы было все по чину и уставу: помолвка и прочие аристократические предрассудки. Такой, видите ли, сын у него романтик. Романтик строгих правил. Я тогда подумала: «Гениально». И еще подумала, что, наверное, Валька и вправду мою девочку любит, коли смог в ней рассмотреть стремление к незамутненным отношениям. – Что-что? Повтори. Стремление к незамутненным отношениям?! Это как такое? Она, что ли, беспорядочные связи осуждает? – Не только это, – насупилась Катерина. – Не только? Я тащусь. А что еще? – Ненадежность в людях терпеть не может. – Дай уточню. Ненадежность в мужиках? – В людях вообще. Как свойство натуры. – Интересная аномалия, – хмыкнула Путято. – А сколько ей сейчас? Лет двадцать? – Двадцать второй. – И до сих пор стихами Эдуарда Асадова зачитывается? «Ей хочется крикнуть: „Любви-звездопада!“»? – На себя посмотри. – Заткнись. – Заткнулась. – Что дальше? – То дальше. Она затею с помолвкой иначе расценила. Решила, что мы любыми путями хотим ее сбагрить, хоть бы даже за прожженного донжуана замуж, тем более что данный донжуан – отпрыск банкира. Вот и ушла. Я не сразу узнала, куда она кинулась, поскольку на звонки Виктория не отвечала. Потом мне позвонила Танзиля Усмановна – это завхоз детдома, где Вика воспитывалась. Известила, что та поживет пока у нее. Танзиля мне с тех пор звонит иногда, спасибо ей, чудесная женщина. Я поэтому хоть какое-то представление имею, что происходит с дочерью, хоть как-то повлиять могу. – Обалдеть. Надо же. И на что же ты смогла повлиять? И о чем представление имеешь? – с иронией спросила Путято. Катя начала злиться: – Что ты все желчью исходишь, Марьяна?! Алин, заткни ее, или я пойду уже. И идите вы на фиг со своей помощью! Алина сидела с поджатыми губами и молчала. Марианна проговорила примирительно: – Тихо, тихо, Демидова, не шуми. У меня характер такой, а ты забыла. Ничего личного, поверь. Продолжай, я слушаю. Катерине стало неловко, что нахамила. Но за последнее время нервам ее здорово досталось, и она себе этот срыв решила простить. Пускай простит и Путято.