— Пи*дец, я в шоке! Не думал, что меня может что-то удивить. — Теперь понимаешь, почему Аллегра не испытывала особого желания сидеть с внуком? Даже если бы Дамир Тимурович не придумал ту историю с малышом, ребенок Оливии все равно был бы чужим для Аллегры. Так внучатым племянником, не более. — И Даниэля она не особо приветствовала получается. — Именно. Единственным ударом для нее было, когда муж умер. Вот его она любила без памяти. Странно, как разумом не поехала. — А что случилось с Армандо? Почему он так рано ушел из жизни? — Сердце. Мгновенная смерть. Знаешь, а Винсензу действительно жалко. Какие бы грехи в молодости она не совершала, но она до сих пор любит Армандо. А смерть сына стала для нее настоящим ударом. Она ведь так и не сказала ему правду. — Она отказалась от него, Игнат. Какая жалость? Она выбрала не быть падшей женщиной в глазах любимого, вместо своего ребенка! Вместо собственного сына! — строго произнес Булат сверля меня взглядом. — Может ты и прав. И все же… мне ее стало жалко. Она так и не жила своей жизнью. — Настоящая мать будет бороться до конца за своего ребенка. Поверь, я не просто так это говорю. — Ладно. Мы не в праве судить. — Согласен! — кивнул Богословский. — В общем, вот такая история получается. Винсенза говорит, что теперь Аллегре могут пригодиться деньги Даниэля. Они с Николеттой очень сплоченные. Все же девушка родная дочь. — Ну у Моретти есть, конечно, деньги, но не до такой же степени чтобы убивать его. К тому же некую долю ему подарил Дамир Тимурович. А эти деньги в слуаче смерти Даниэля уходят на имя Оливии. — Возможно им и этого достаточно, чтобы уехать из страны и жить припеваючи. Но я поговорил с одним следователем. Он должен сделать план-перехват, чтобы задержать Аллегру. А то, что Оливия могла убить мужа ради отцовской доли, я глубоко сомневаюсь. Насколько мне известно, Дамир очень богатый человек. И вряд ли девчонку искусить теми мизерными процентами. — Я рад, что ты действительно это понимаешь. Скажи, а кроме тебя, Винсенза с кем-то делилась этой информацией? — Нет. И я попросил ее пока молчат. — Хорошее решение, — кивнул Богословский, отпивая воду из своего стакана. — Если семья Моретти причастна к его смерти, и таким образом решили подставить Оливию… то я им сочувствую. Я ведь узнаю, и тогда плохо будет им двоим. Рано, конечно, пока судить, но… их поведение странное. — Согласен. Если нечего боятся, зачем скрываться? И уж тем более убегать из страны. Спасибо, Игнат, что поделился со мной. И спасибо, что не все Дамиру рассказываешь. У него и так слабое сердце. — Да, успел заметить. Слушай, у меня осталось полчаса, я хотел Оливии сюрприз небольшой сделать. — Ого! Уже сюрприз, — хмыкнул Булат, на что я посмотрел на него серьезным взглядом. — Не то, что ты думаешь. Сегодня утром Лия Александровна скинула мне фото Дамира, сына Оливии. Попросила, чтобы я показал их дочери. — Боюсь представить, как Оливке тяжело без сына. — Очень тяжело. И я подумал, какой толк в минутном снимке? Хочу распечатать для нее фотографии. Мне почему-то казалось, что я правильно поступаю. Ведь Оливия в первую очередь мать. — Спасибо. Спасибо тебе. Хорошо ты это придумал. — Скоро Оливию выпишут из больницы, и она вернется в СИЗО, я хочу организовать ей встречу с сыном при переводе. — А она тебе нравится, правда? — услышал неожиданный вопрос, на который не торопился отвечать. — Передай ей, что мы все ее очень любим и ждем. — Обязательно передам. Теперь бы я хотел услышать твой рассказ. Не зря ведь ты меня позвал на встречу. — Не зря. У меня тоже разговор о прошлом. Только теперь другой семьи. — Что-то произошло? — настороженно поинтересовался я, собираясь выслушать рассказ Булата. — Да. И это касается тебя и Лии Александровны. — Не понял… — Вас хотят подставить. А кто именно, нам предстоит выяснить. И мне понадобится твоя помощь. Глава 13 Вчера вечером мне так и не удалось порадовать Оливию снимками сынишки. Мы еще долго сидели в ресторане с Булатом Богословским и общались на тему их семьи. Я узнал много чего нового, и даже то, что не знает сама Оливка. И знать ей об этом не обязательно. А еще я восхитился историей любви Дамира и Лии. Они были настоящими, без фальши и выгоды. Они любили той любовью, о которой мечтает половина нашей планеты. Со слов Булата я мог судить что у него с женой такие же отношения, и их семья желает для Оливии того же самого. Все как один говорили, что Даниэль не был ее судьбой, и не понятно, за что девушка полюбила Моретти. Отличался он лишь красотой. Все. Других положительных качеств я не услышал. А учитывая, как семья Байер и Богословских стояли друг за друга горой, то о Моретти они так отзывались не зря. Да и то, что он хотел изнасиловать свою жену ставило под сомнение, что он в принципе является мужчиной. Каким ублюдком надо быть, чтобы взять женщину силой? На самом деле представить сложно. Даже несмотря на то, что у меня были дела, связанные с насилием. Правда, в таком случае я всегда был на стороне потерпевшей. Приняв контрастный душ, сварил себе кофе, и уселся в кресло в комнате около панорамного окна. Время беспощадно бежала вперед, не щадя никого. Через несколько дней наступит осень, дети пойдут в школу, пожелтеют листья, трава. Люди начнут кутаться в теплые кофты и куртки. Но кого-то будут согревать любимые объятия, а кто-то по чье-то вине не сможет находиться хотя бы просто дома. Все чаще меня стало заботить положение моей нынешней подзащитной. Я душой ощущал, что она хороший человек, и до последнего не верил, что Оливия может быть причастна к убийству. Она дочь своих родителей: воспитанная, добрая, но, к сожалению — несчастная. Все чаще и чаще ловлю себя на мысли, что думаю об Оливии как о девушке. И за все это время я так и не понял, чего не хватало ее мужу. Возвращаясь в прошлое, в тот вечер, когда я подал им авто к зданию, я запомнил ее сияющую, красивую и притягательную. Несмотря на то, что учудил этот отморозок. Но кажется, будь у меня такая женщина, я бы ни за что не посмотрел в сторону другой. Даниэль же изменял не стыдясь. Чего мужику могло не хватать? Если ради тебя девушка оставила родных в Киеве и переехала в Сицилию. Заботилась, любила, переживала. Хотел бы я ощущать подобное — любить и быть любимым. Но еще больше я хотел бы помочь Оливии и поскорее вытащить ее из Сизо. Сделав глоток кофе, посмотрел на время. Пора собираться. Нужно еще фото распечатать, а потом заехать к Оливии, и хоть немного ее порадовать. Черт! В моей практике разное встречалось, но чтобы я вез фото сына подзащитной? Пожалуй, впервые. — Игнат? — Здравствуй, — тихо произнес я, войдя в палату к Оливии. На ее лице, как и всегда, когда я приходил к ней, четко читалась надежда. И мне бы очень хотелось ее порадовать. А точнее исполнить ее желание. Вытащить отсюда. — Здравствуй, — уже более спокойно ответила она, и легла обратно на подушки. — Все будет хорошо. Я вытащу тебя отсюда, — сказал, опережая ее вопрос. Я все прекрасно понимал и видел, но взять ее за руку и вывести отсюда просто не мог. — Этого никогда не произойдет. — Не неси херню, ладно? Я тоже знаешь ли не юнец хренов, и работу свою знаю. Нас от свободы разделяет лишь побег Николетты. Не могла же она так просто сбежать! Переехать. Зачем? — Значит, она сбежала? Но действительно, почему? Зачем ей это? Чего она боится? — Ей явно есть что скрывать. — Боюсь представить, что она могла быть причастна к этому. — Я разберусь. Обязательно. Было бы у меня больше улик… ее бы уже в Интерпол объявили, а пока увы. Нет возможности. — Игнат, у меня… я… знаешь, у меня есть деньги, не так много, конечно, как у отца, но есть. Я бы могла заплатить. Чтобы меня под залог выпустили, — дрожащим голосом произнесла она, комкая пальцами одеяло. — Девочка, ты думаешь, папа бы не заплатил за тебя залог? Да я сам бы его уже добился. Но сверху сидит тот, кому заплатили еще больше. Уж не знаю их целей. Но не в какую не хотят тебя отпускать без доказательств твоей непричастности. Это, к слову, очень странно. — Страшно представить, кому я так мешаю, — грустно произнесла она, а я решил немного развеять печаль. — Оливия, я тебе кое-что принес. Небольшой сюрприз. — Думаешь, сейчас меня можно чем-то порадовать, кроме освобождения? — хмыкнула она, и подобралась, спиной укладываясь на подушку. — Думаю, хоть чуть-чуть можно. Я открыл папку с документами и достал из нее белый конверт. Немедля протянул его Оливии, которая схватилась за бумагу дрожащими пальцами. — Что это? — Открой, — кивнул ей, слегка улыбаясь. Оливия тут же отвернула угол конверта и охнула, медленно вытаскивая снимки. В ее глазах застыли слезы, а свободная рука, выронившая уже пустой конверт, прикрыла рот. Несколько долгих секунд она, не шевелясь смотрела на фото, с которого ей улыбался счастливый сынок. Глаза наполнены не только слезами, но и болью. Кажется даже отчаянием. А в моей душе что-то оборвалось. Самому стало больно от того, как ей тяжело вдали от сына. Вдали от собственного ребенка. — Мой мальчик, — прошептала спустя несколько долгих секунд, — мой сыночек, моя кровиночка. Она переложила снимки в другую руку, и пальцами правой руки принялась поглаживать лицо на карточке. — Сыночка мой. Родной мальчик, — дрожащими голосом продолжала шептать Оливия, и крепко двумя руками прижала маленькую стопку карточек к своей груди. По ее щекам покатились слезы, и она громко разрыдалась, спускаясь по подушкам и пытаясь спрятать от маня свою боль за одеялом. Но я не смог оставаться в стороне. Пересел к ней на кровать, и не позволив спрятаться, утащил в свои объятия. И только сейчас понял, насколько она маленькая. Хрупкая девчонка с ранимой душой. Ее тело дрожит от эмоций, а мне так хочется подарить ей покой. Забрать боль, которую она сейчас испытывает и увидеть на губах улыбку. Улыбку! А не кровь. Так часто она кусает губы на нервной почве. Я держал ее в своих руках до тех пор, пока Оливия полностью не успокоилась. И лишь когда я заметил, что она начала засыпать, убаюканная моими объятиями, я осторожно уложил ее на кровать. Она продолжала прижимать снимки к груди, я укрыл ее одеялом, желая, чтобы тепло оставалось с ней как можно дольше. — Я завтра приду, — прошептал негромко, и забрав с тумбочки свою папку, прошел к выходу.