Лили возвращается со свитерами и пледами, переодевшись в спортивные штаны и облегающую майку. Отец выходит из комнаты одновременно с ее появлением, унося виски с собой и закрывая дверь. Мы слышим, как он идет в музыкальный зал, а через несколько минут до нас доносятся знакомые звуки пианино. Даже пьяным он играет безупречно. – Я принесла тебе книжку, – говорит Лили. – Я слишком расстроена, чтобы читать. – Как хочешь. На, поиграйся, попробуй побить мой рекорд, – говорит Лили. Трикси берет у нее телефон и принимается играть в «Змейку». Свет экрана отражается от ее очков и озаряет ее грустное заплаканное личико. – Я пойду за дровами, – предлагает Конор. – Думаю, нам предстоит долгая ночь. – Спасибо, Конор, – говорит Нэнси с необыкновенной искренностью. Его нет очень долго. Я начинаю думать, что это заметила только я, но тут моя мать начинает говорить. – Вам не кажется, что Конор сбежал? Полагаю, она пытается пошутить, но получается не очень. Судя по ее лицу, она об этом жалеет. У бабушки с Конором были особые отношения, я не думаю, что он мог бы ей навредить. По крайней мере, не таким образом. Она заменила ему бабушку, и мы все знали, как она его обожала. Было время, когда бабушка не просто относилась к нему, как к члену семьи, а еще лучше. Спустя год после появления в бухте Блексэнд, Конор регулярно приходил в Сигласс как по приглашению, так и без. Как и я. Моей матери иногда нужно было «сбежать» без предварительного уведомления – иногда навестить отца в заграничном туре, иногда никто не знал, куда она уезжала – но меня всегда отправляли в Сигласс, когда мое существование не было удобным для моих родителей. Не то чтобы я возражала. Я обожала проводить время с бабушкой. И Конор тоже. Тогда я была маловата, чтобы привлечь его внимание, поэтому если мои сестры были в пансионе, он развлекался, ища крабов в каменном бассейне на заднем дворе дома. Это был вытесанный морем подарок в камне, на котором стоял Сигласс – уединенная сокровищница водной магии, морских звезд и крабов. Бабушка говорила, что по ночам там купаются феи, пока весь мир спит. В плохую погоду Конора часто можно было найти в доме, помогающим бабушке смешивать краски – только нас с ним она пускала в свою студию – или играющим с йо-йо и глядящим на море. Но однажды утром мы с бабушкой нашли его спящим у задней двери на поленнице. – Конор, сейчас пять утра и очень холодно, что ты здесь делаешь? – спросила бабушка, щурясь в сумраке. Небо, усеянное звездами, было его единственным одеялом. С заднего двора не открывались виды на бухту или материк. Там было видно и слышно только Атлантический океан. Как только солнце садится, мир за стенами Сигласса становится холодным и мрачным. В то утро был прилив, а море выглядело черным. Что значило, Конор пробыл там много часов. Он знал, что лучше не рисковать, пытаясь преодолеть вихри и потоки, скрывающиеся под поверхностью безжалостного океана. – Я не хотел никого будить, – сказал Конор, смотря на нее. Между ними произошел молчаливый обмен мыслями, который пятилетней мне был непонятен. – Пойдем внутрь. Я наберу тебя горячую ванну, чтобы ты согрелся. – Почему ты хромаешь? – спросила я Конора, поднимаясь за бабушкой по лестнице. Пахло от него дурно, а его светлые волосы блестели и слиплись от жира. – Иди в свою комнату, Дейзи, – сказала бабушка. Она видела, что я собиралась возразить; отправлять меня в комнату в качестве наказания было одним из любимых приемов моей матери, не бабушки, и я не сделала ничего плохого. Ее лицо смягчилось: – Мы можем позавтракать джемом и мороженым с шоколадным соусом, но только если ты пойдешь к себе в комнату, – добавила она, подмигнув. Поэтому я послушалась. Но я не удержалась и прокралась в коридор чуть позже, заглянув в приоткрытую дверь ванной. Бабушка добавила Конору мою пену для ванн, но я не возражала. Бутылка была в форме улыбающегося моряка по имени Мэйти, и от пены вода становилась голубой. Я обожала принимать ванну с пеной, но Конор не улыбался и совсем не выглядел довольным. Я смотрела, как бабушка помогла ему снять свитер и рубашку – в свои десять он одевался как мужчина средних лет – и увидела порезы с синяками, покрывавшие всю его спину. Конор выглядел пристыженным, словно это была его вина. – Кто это сделал? – спросила бабушка, уже зная ответ, который Конор не озвучил бы. Она обхватила его лицо ладонями. – С тобой все будет хорошо, обещаю. Снимай оставшуюся одежду и положи ее в эту корзину. Я найду тебе чистые, сухие вещи и приготовлю нам завтрак. Позови меня, если тебе что-то понадобится. – Миссис Даркер… – сказал он. – Да? – Пожалуйста, не говорите никому. Он не хотел этого делать. Бабушка стояла спиной к нему и я видела слезы у нее на глазах. – Когда-то у меня тоже был отец, который не хотел делать мне больно. Обещаю, ты можешь на меня положиться. Пока что просто прими ванну. Сбоку есть чистое полотенце и рубашка. Не забудь вымыть за ушами. Я убежала обратно в свою комнату, когда она вышла в коридор, и услышала ее шаги вниз по лестнице. Она все еще была в своем пушистом фиолетовом халате и розовых тапочках, но она выглядела очень разозленной и ее настолько хмурое выражение лица меня немного напугало. Бабушка редко на что-либо злилась, но ох, все знали, когда это случалось. В те дни – да и за все время – единственный телефон в Сиглассе стоял в коридоре. Он размещался на маленьком круглом столике рядом с красивым блокнотом, испещренным написанными от руки номерами. Выглядывая из-за перил лестницы, я смотрела, как бабушка пролистала блокнот, нашла номер отца Конора и набрала его. Телефон был дисковый, поэтому это заняло вечность. Она постукивала ногой, как случалось, когда она была действительно в гневе, пока она ждала ответа на звонок. Терпение никогда не было одной из ее благодетелей. – Алло, мистер Кеннеди, как вы? О, немного приболели? Мне жаль это слышать. Поэтому вы вчера избили своего десятилетнего сына ремнем? Повисла тишина, за время которой, я уверена, отец Конора – как и я – был занят подбором кусочков пазла, чье решение от нас ускользало. Раздумьями над тем, в правильном ли порядке сложены кусочки. И не радуясь картине, в которую они сложились. Бабушка продолжила. – Полагаю, вы даже не знаете, где он ночевал. Позвольте мне вас успокоить и сказать, что он был со мной в Сиглассе. Где он и останется, пока я не свяжусь с социальными службами, чтобы они забрали его у вас навсегда. Она снова помолчала. Мне хотелось услышать, что было сказано на другом конце линии. – Он ребенок. Это не его вина, что ваша жена умерла. Вы должны быть его отцом. Вы должны защищать его от всего плохого и неправильного в мире, а не постоянно бить и подводить его. Вы стараетесь? Ну, недостаточно. Вы в депрессии? Все мы там. Это не дает вам право на то, что вы сделали. Вы позорите депрессию, и не заслуживаете называть себя отцом этого ребенка. Либо вы обратитесь за помощью, либо потеряете сына. Я не знала вашу жену, но я могу только представить, что если бы она увидела, во что вы превратились, ей было бы ужасно стыдно и она бы пожалела о встрече с вами. Он ее сын, все, что от нее осталось; подумайте об этом в следующий раз, когда решите выплеснуть свое жалкое существование на своего сына. Потом она повесила трубку, и я одновременно была напугана и восхищена ею. С того дня бабушка всегда приглядывала за Конором. Его отец начал ходить на встречи анонимных алкоголиков, какое-то время пробыл в реабилитационном центре, и хоть иногда бывали месяцы, а порой годы, когда все было нормально, она все равно не спускала глаз с Конора, пытаясь его защитить. В настоящем, я встаю и выхожу из гостиной на его поиски. Я немедленно ощущаю пощечину холодного воздуха, звук моря становится громче. Словно оно пробралось в дом. Оказавшись в коридоре, я слышу хлопки задней двери на ветру. Должно быть, Конор открыл ее, когда ушел искать дрова. Кратчайший путь к поленнице лежит через кухню, но мне не очень хочется туда идти. Я не хочу снова видеть тело бабушки на полу или недобрую поэму на стене, поэтому я отвожу взгляд, спеша к двери. Конор входит в нее прежде, чем я добираюсь туда, неся полную корзину дров. Он выглядит промокшим насквозь, и я не понимаю, почему его так долго не было. Я собираюсь спросить, но замечаю, что он смотрит на что-то позади меня. Мне кажется, я знаю, что это – бабушка – но, повернувшись, я вижу, что ее тело исчезло. Конор ставит корзину на пол и глазеет на кухонный стол. На нем лежит видеокассета. Одна из тех, что я заметила прошлым вечером на полке в гостиной. Кто-то приклеил буквы из Скрэббла на ее белую картонную коробку, написав: «ПОСМОТРИ МЕНЯ». Рядом с кассетой виден порванный клочок бумаги. Когда я читаю написанные незнакомым почерком слова, все мое тело холодеет. Кошелек или жизнь слышат дети, Прежде чем попасть к смерти в сети. Тринадцать 31-е октября 01:00 – пять часов до отлива Часы в коридоре начинают бить. К счастью, только раз, потому что это час ночи, но как обычно они немного рассинхронизированы. Конор смотрит на место, где лежала бабушка, но тело и кровь исчезли, словно увиденное нами было просто кошмаром. Затем он переводит взгляд на кассету и записку на кухонном столе. Он поворачивается ко мне, но ничего не говорит, словно подозревает меня в том, что я их туда положила. Я все еще слышу игру моего отца на пианино, доносящуюся из музыкального зала, он не останавливался с момента, как заперся от нас. Мужчины в моей жизни никогда не умели пользоваться словами, поэтому я сама подбираю несколько. – Я понимаю, почему ты отказывался видеться со мной годами, и почему ты все еще не хочешь со мной разговаривать, и это не страшно, но, пожалуйста, давай отложим случившееся с нами в сторону хотя бы на одну ночь. Я бы очень хотела понять, что происходит, потому что мне страшно, – говорю я тихо, чтобы остальные не услышали. Когда-то я считала Конора старшим братом, и я скучаю по этой его роли в моей жизни. Выражение его лица прозрачное; никакой реакции на мои слова. Меня злит, что между нами все стало так неловко, но я никогда не умела подбирать слова, чтобы все исправить. Я не понимаю, почему мы просто не можем двигаться дальше. Особенно теперь. Увиденное подтверждает, что смерть бабушки не была случайной. Я не наивная. Я знаю, что всех расстроило завещание бабушки, и у меня есть догадка насчет происходящего. Но догадки нужно не просто иметь, о них нужно думать, анализировать, терзаться над ними и – что самое важное – редко ими делиться. Конор глазеет на слова записки, потом на кассету, а затем снова на место, где ранее было тело бабушки. Я просто таращусь на Конора. Он хватает клетчатое кухонное полотенце со столешницы и вытирается, потом запускает руку в карман и достает свой мобильный. Это темно-синяя Никиа, лучшая из доступных в 2004-м, такая же как у Лили, но Конор, кажется, забыл, что здесь нет сигнала. Он поднимает ее высоко в воздухе, будто от этого она заработает, но, конечно, нет. Я смотрю, как он подходит к маленькому столику в коридоре, где раньше жил телефон. Старый розовый дисковый телефон все еще там, но бабушка не шутила, говоря, что перестала платить по счетам. Она хотела тишины и покоя, и я полагаю, она получила желаемое, потому что телефон не работает. Меня успокаивает тот факт, что Конор очевидно намерен вызвать полицию, хоть и не может этого сделать. Возле телефона, раньше звонившего беспрерывно, стоит снимок меня с сестрами. Большинство звонков были от их школьных друзей, желающих пообщаться на каникулах, или от напарников по учебе Роуз, или от парней Лили, но иногда звонил мой отец из того или иного города в перерывах между репетициями и выступлениями. Он никогда не разговаривал дольше нескольких минут – в те дни звонки на дальние расстояния стоили целое состояние – и ему никогда не требовалось много времени, чтобы попросить у бабушки денег. Иногда ей звонили издатели, а ее агент всегда звонил поздравить ее с днем рождения. Но я помню один Хэллоуин, когда телефон зазвонил и я была единственным гостем на праздновании. Звонок был от Конора. Полагаю, мне было пять или шесть лет. Бабушка только что задула все свои свечи на торте – их было много, даже тогда – и мы собирались есть перевернутый ананасовый торт с «Энджел Делайт»[8]. Воспоминание о том звонке такое отчетливое, будто это произошло вчера, а не больше двадцати лет назад. – Алло, – сказала бабушка, беря трубку с широкой улыбкой, ожидая, что кто-то звонит ей с поздравлениями. Улыбка тут же сползла с ее лица. – Все будет хорошо. Ты молодец, что позвонил мне. Оставайся на месте, я скоро буду. – Кто это был? – спросила я. – Конор. Что-то случилось, мне нужно отправиться туда, – сказала бабушка, ища свою сумку. Она всегда ее теряла, хоть та и была яркой и огромной. Сумка, сделанная из розовых и фиолетовых лоскутов, была старше меня. Бабушка покачала головой, ища ее, и ее белые кудри будто затанцевали. Я задумалась, будут ли мои волосы выглядеть так же в будущем. Потом я вспомнила, что никогда не дорасту до седых волос, и от этого мне стало так грустно. Странно, что такие мелочи раньше меня расстраивали. Большинству людей не хочется поседеть, но в тот момент я этого хотела. Может, люди бы прекратили все время жаловаться на старение, если бы боялись, что этого никогда не произойдет. Найдя сумку, бабушка положила в нее деревянную скалку. – А мне что делать? – спросила я, боясь оставаться одной в Сиглассе. Бабушка уставилась на меня, будто я что-то не так сказала: – Дейзи Даркер, тебе небезразличен Конор? – Я кивнула. – Хорошо, я рада это слышать. Заботиться о людях важнее, чем просто любопытствовать. Когда кто-то небезразличный тебе оказывается в беде, ты изо всех сил пытаешься помочь. А значит, ты отправляешься со мной. Так что обувайся и двигаем. – А как же твой праздничный торт? – спросила я. – Ну, мы возьмем его с собой. Конора нужно немного подбодрить. Спустя десять минут, преодолев путь к скале, когда вода уже быстро прибывала, мы взобрались по каменистой тропе в промокшей обуви и носках. На вершине скалы за песчаными дюнами стоял древний сарай, где бабушка хранила свое единственное транспортное средство. Это был старый велосипед с большой плетеной корзиной, привязанной сзади, что, когда я теперь об этом думаю, не могло быть законным. Я забралась в корзину и бабушка уселась на сиденье, повесив сумку на ручку. Бабушка крутила педали быстрее, чем я могла представить, вдоль прибрежной дороги, пока мы не очутились у коттеджа Конора, стоящего примерно в миле от бухты Блексэнд. Это было просто ветхое бунгало с двумя спальнями на каменистой полосе побережья. Одно из окон было треснутым, а голубая краска на двери облупилась. Они переехали сюда после смерти мамы Конора, и здание было таким же нелюбимым и заброшенным, как двое людей, живущих в нем. Мы не постучали, не было нужды, потому что дверь была открыта. Я никогда раньше не была внутри – Конор всегда навещал нас, не наоборот – и меня шокировало увиденное. Думаю, нас обеих. Входная дверь вела прямо в маленькую гостиную, полностью захламленную. Ранее белая тюль была грязно-серой, и когда бабушка включила свет, дом оказался еще хуже, чем выглядел в полумраке. Старый зеленый диван на середине комнаты покрывали продавленные подушки, а на обивке виднелись дыры. На журнальном столике возвышались горы грязных чашек и тарелок, пустые коробки из-под пиццы и скомканные банки пива валялись по всему запятнанному ковру. Рамки с фотографиями, которые, вероятно, висели на ржавых гвоздях – валялись разбитыми на полу. На всех был запечатлен Конор с родителями до смерти матери. Сломанная счастливая семья. Куда ни посмотри, везде валялись куски стекла и мусор. Конор сидел в углу, прижав колени к груди. – Где он? – спросила бабушка. – В спальне, – прошептал Конор, не поднимая глаз. – Оставайся с Конором, – сказала мне бабушка. – Будь с ним так добра, как хотела бы, чтобы отнеслись к тебе, если бы ты чувствовала себя сломленной. – Потом она достала скалку из своей розово-фиолетовой сумки, и то, как она ее сжимала, дало мне понять, что она явно не собиралась что-то испечь. Я хотела быть доброй с Конором, и я знаю, как это – ощущать себя сломленной, но я пошла за бабушкой, хоть и знала, что не должна. Любопытство сгубило не только кота. В спальне было темно и дурно пахло. Пол усеивали кучи одежды, а грязный мужчина лежал на кровати с закрытыми глазами. Пустые пузырьки из-под таблеток валялись возле него на заляпанных простынях. Бабушка уронила скалку и вызвала скорую, воспользовавшись телефоном на тумбочке. Он не умер, просто хотел этого. Хоть я была очень маленькой, мысль, что кто-то может быть настолько несчастным, делала меня невыносимо грустной. Когда милые врачи забрали отца Конора в больницу, мы втроем съели праздничный торт бабушки. Теперь это кажется мне странным поступком. Мистер Кеннеди выжил, а бабушка заплатила за его реабилитацию. – Все мы иногда чувствуем себя сломленными, и если ты можешь помочь кого-то склеить, всегда нужно попытаться, – сказала она. Думаю, отец Конора был немного похож на меня. Но его сердце было сломанным не с рождения, а разбилось, когда его жена умерла. Конор говорил, что до этого он вообще едва пил и был счастливым. Все они были. Конор какое-то время жил в Сиглассе, и мы втроем – он, я и бабушка – провели неделю, убирая их с отцом коттедж. Мы вычистили весь мусор и вымыли все, что можно. Бабушка свернула старый ковер, отполировала полы, покрасила стены – снаружи и внутри – и купила новые подушки и постельное белье. Она всегда считала, что если имеешь возможность изменить чью-то жизнь, ты можешь изменить и самого человека. Бабушка поставила свежие цветы в каждую комнату, забила холодильник и морозилку едой, прежде чем отец Конора вернулся. Она даже заплатила за такси, чтобы мы забрали его из реабилитационного центра. Мне он показался другим человеком: в чистой одежде, без его ужасной бороды, и от него не воняло сигаретами и выпивкой.