Нельзя повернуть время вспять, чтобы понять: он был бы счастливее дома. Как время пришло, никто не знал, кого винить, когда его отравили. Было сложно грустить по плохому отцу, но его скорбящие девочки все же грустили. Четырнадцать 31-е октября 01:05 – меньше пяти часов до отлива Роуз отключает пианино, чему я рада. Мне хотелось бы навсегда стереть из памяти картину его, играющего самостоятельно, пока мой отец лежит мертвым под ним. Я замечаю, что одна из клавиш инструмента исчезла, как выпавший зуб в музыкальной улыбке, будто само пианино насмехается над нами. Дождь, хлещущий в окна, становится белым шумом, когда мы молча стоим и таращимся на сцену. – Должно быть, это сделал он, – тихо говорит Лили, словно боясь, что он услышит ее обвинение. – Должно быть, он убил бабушку из-за завещания. А потом упился до смерти из чувства вины. Разве не он вчера шутил, что удар по голове был бы его методом убийства? Она же именно так и умерла! Мой отец был кем угодно, но уж точно не убийцей. – Зачем ему двигать ее тело? – говорю я. – И где оно сейчас? И что значат записка и кассета? – Это не похоже на самоубийство, если спросите меня. – Конор выступает вперед. – Но никто не спрашивал, – отвечает Лили. – Вы уверены, что он… – Мертв? Да, – говорит Роуз, опуская отцу веки. Она берет пустой стакан из его руки и принюхивается, а затем проделывает то же самое с графином, стоящим на крышке пианино. Это кажется странным действием. – Зачем ему привязывать дирижерскую палочку к руке? – спрашивает Конор, оглядывая нас, будто мы невероятно глупые. – А зачем он делал любые глупости? – огрызается Нэнси, вытирая ручеек слез с лица красивым вышитым платком, который достала из рукава. На нем красуется буква «Б», поэтому я предполагаю, он принадлежит бабушке или Трикси, хотя никто никогда не называет мою племянницу Беатрис. – Это похоже на ночной кошмар… это не может происходить на самом деле, – говорит моя мать голосом, звучащим слишком тонко для нее. – Что нам делать? – Почему ты так расстроена? – спрашивает Лили. – Ты забыла, что отец наделал только потому, что решила с ним переспать – что, между прочим, отвратительно – сегодня? Он бросил тебя годы назад. Бросил всех нас. – Как ты можешь такое говорить, когда он мертв? Он был твоим отцом и я любила его… даже когда он мне не нравился, я все еще… – Я не собираюсь делать вид, что он когда-либо был отцом года, только потому, что он мертв. – Я не так тебя воспитывала, Лили. – Ты вообще меня не воспитывала, и он уж точно не принимал в этом особого участия. По большей части меня вырастили незнакомцы в пансионе. Ты бросала нас на бабушку почти каждые каникулы, пока мой так называемый отец проводил свое время с «музыкантами», вдвое младше его. – Он мертв, прояви немного уважения. – К нему? – К себе, – говорит Нэнси. В голове моей матери всегда строятся аргументы – иногда несколько одновременно – и если бы у меня была каска, я бы ее надела. Лили не осмелилась бы возражать, если бы она не выпила так много. Только я начинаю думать, что все закончилось, Нэнси швыряет еще один словесный кирпич. – Он оставался сколько мог. – Ха! Смешно. Он не обязан был иметь детей. Мы не просили рождаться. Куча людей беременеет случайно… как я! – говорит Лили. – Ну, не я, – отвечает Нэнси и в комнате становится еще тише. – Я знала, что твой отец выберет музыку, а не меня, даже когда мы были студентами. Я забеременела специально, чтобы он женился на мне. Чтобы ему пришлось остаться. Мы с сестрами пытаемся осознать эту очередную шокирующую новость, но это немного слишком: найти бабушку мертвой, теперь отца. Это похоже на извращенную семейную версию Cluedo[9]. Но это не игра; два человека сегодня погибли здесь. Думаю, часть меня всегда подозревала, что Нэнси забеременела и обманом заставила отца жениться на ней, но услышать это вслух кажется сюрреалистичным. Половина меня ненавидит ее за это, а другая половина знает, что я никогда бы не родилась, если бы этого не случилось. – То есть он на самом деле не хотел никого из нас? – спрашивает Роуз. – Это многое объясняет. – Он любил вас по-своему, – говорит Нэнси. – Я просто поверить не могу, что он мог это сделать. – Может, он и не делал, – отвечает Конор. Нэнси пронизывает его взглядом: – Дверь была заперта, в комнате больше никого… – Дверь могли запереть снаружи, – спокойно отвечает он. – В любом случае, теперь точно нужно вызвать полицию. Впервые все выглядят напуганными, и я не могу не задуматься, почему на это ушло так много времени. – Конор прав, – говорит Роуз, как всегда сохраняя самообладание. – Мы должны будем привлечь полицию, когда сможем. Осталось всего пять часов до отлива. Утром мы уйдем вместе и позовем на помощь. А пока, может, мы попытаемся относиться друг к другу по-доброму? Нам стоит вернуться в гостиную. Трикси там одна, – добавляет она, снова беря на себя командование. – После всего случившегося, мне было бы гораздо легче, если бы я знала, что мы все в безопасности и в одной комнате. Моя старшая сестра часто руководила ситуациями в детстве, и то, что она делает это сейчас, приносит облегчение. Я притворяюсь, что не заметила, но я вижу, как она трогает Конора за руку, когда мы выходим из комнаты, и ощущаю укол необъяснимой обиды, когда он задерживается. Они не разговаривают, пока остальные не вернулись в гостиную, но, втайне от них, я тихо жду в коридоре. Мне приходится напрягать слух и прикрывать рот рукой, чтобы случайно не издать звук, когда я слышу их разговор. – Ты прав, нам нужно вызвать полицию, – шепчет Роуз. – Почему это ты внезапно со мной согласна? – спрашивает Конор. – Человеческая способность нанести себе вред не сравнится ни с одним другим животным, но это не самоубийство. – Почему ты так считаешь? – К сожалению, мне часто доводится видеть отравленных животных на работе. Люди бывают чудовищами. Это одна из многих причин, почему я предпочитаю животных. Отец – единственный из всей семьи пил виски. Когда я понюхала его стакан, он пах не только алкоголем. Моего отца отравили. Это убийство, я уверена. Я не говорю ни слова, но задумываюсь, почему Роуз решила довериться Конору, но не остальным. И почему ни один из них не хотел поделиться информацией со мной. Тень этой мысли зависает где-то на периферии моего ума и я никак не могу от нее избавиться. Не то чтобы я когда-либо скажу об этом им. Я саморазрушаюсь один на один с собой. В гостиной Трикси уснула на широком подоконнике в дальнем углу комнаты. Это одно из любимых мест моей племянницы в доме, и ее часто можно обнаружить там с пледом и книгой. Поппинс растянулась на полу возле нее, тихо похрапывая. Иногда у меня сердце кровью обливается от того, что такой добрый ребенок родился в такой жестокой семье. Я рада, что она спит. Надеюсь, так и будет до времени, когда мы сможем покинуть дом. Мне кажется, что Роуз тоже на нее смотрит, но оказывается, ее взгляд направлен на собаку. – Поппинс хорошо справляется, бедная старушка, – говорит она, ни к кому не обращаясь. Услышав свое имя, Поппинс подходит и садится рядом с Роуз. – Хорошо подмечено. Что теперь будет с собакой, раз бабушка мертва? – спрашивает Лили. – Я заберу ее с собой, – отвечает Роуз без колебаний. – Ты говоришь, будто уже это обдумала. Какое-то время мы сидим молча, думаю, никто не знает, что сказать. Я смотрю на их лица и вижу смесь страха, шока и горя на каждом. Роуз гладит собаку и смотрит на огонь в камине с выражением, которого я никогда еще не видела на ее лице. Конор глазеет на Роуз. Нэнси, хоть и подкинула еще одно полено в костер, все еще не прекращает дрожать. Лили садится возле нее и они берутся за руки. У них отношения, в которых они постоянно ссорятся, но никогда долго друг на друга не злятся. Еще одна вещь, которой я всегда завидовала. – Ты в порядке? – спрашивает Нэнси у своей любимой дочери. – Нет, конечно нет, – качает головой Лили. – Это так ужасно. Думаю, я до сих пор в шоке, как и остальные. – Я имела в виду, ты какая-то бледная. Ты нормально себя чувствуешь? – Я не могу найти свой набор для диабетиков, но не переживай. От одного пропущенного укола инсулина я не умру. Лили диагностировали диабет уже после двадцати – Нэнси сваливала это на неудачу, а бабушка считала причиной плохое питание. Теперь она колется дважды в день и всегда дает окружающим об этом знать. Моя сестра всегда была сладкоежкой и склонна к перенасыщению. Если она чего-то хочет, она обязана это получить какими бы ни были последствия. Я провела много времени с диабетиками в доме престарелых, и я сочувствую им, правда сочувствую. С этой болезнью нелегко жить в любом возрасте. Диабет не всегда можно предотвратить, но я уверена, что в случае Лили его можно было избежать. – Смотрите, какой мирной выглядит Трикси, – говорит Лили, глядя на свою дочь. – Не знаю, как я расскажу ей о случившемся. Сначала бабушка, затем отец… – Может, не нужно ей говорить? Пусть пока поспит? – предлагает Нэнси. Лили кивает и осторожно накрывает Трикси пледом с необычайной заботливостью и состраданием. На мгновение я ощущаю вину за плохие мысли, так часто возникающие у меня о сестре. Может, она способна любить кого-то больше, чем себя. Лили мягко целует свою дочь в лоб и поглаживает ее волосы – редкое проявление материнской любви. – Что нам с этим делать? – спрашивает Конор. Он поднимает кассету с надписью «ПОСМОТРИТЕ МЕНЯ». Мы все смотрим на нее, словно он держит гранату и предложил выдернуть чеку. – Бросить ее в огонь? – предлагает Лили. – Зачем кому-то оставлять ее нам? – спрашиваю я. – Кто ее оставил, вот в чем вопрос, – говорит Конор. – И что, если она объясняет происходящее? – Это похоже просто на еще одно семейное видео, – отвечает Роуз, когда Конор вынимает кассету из коробки. Всем виден белый ярлык, наклеенный сбоку. «СИГЛАСС – 1980» написано витиеватым почерком бабушки. Роуз забирает кассету у Конора.