– Может, посмотрим? – спрашивает моя мать. Остальные переглядываются. – Чем еще нам заниматься пять часов подряд? Если будем дожидаться отлива в тишине, время будет тянуться медленнее, и все равно хуже уже явно не станет. Лично я бы хотела отвлечься от сегодняшних событий на что угодно, и, может, нам полезно было бы вспомнить более счастливые времена? – Что насчет Трикси? – спрашивает Конор, взглянув на спящую девочку в углу. – Убавить звук? – Не беспокойся, ее в таком состоянии ничто не разбудит. Она будет дрыхнуть до утра, – отвечает Лили. – Это нормально для подростка? – Да, ведь я дала ей сильное успокоительное. – Что ты сделала? Конор выглядит искренне шокированным, но остальные едва ли реагируют. У всех семей свое понятие нормы, и, признаюсь, наше немного отличается от большинства. – Я попросила Нэнси раскрошить одну из своих таблеток и подмешать в чай Трикси… – Лили пожимает плечами. – Я тайком давала своим дочерям снотворное, когда они были детьми, – перебивает Нэнси, будто гордится этим. – И мы выросли нормальными! – говорит Лили без намека на иронию. Она улыбается, а затем поворачивается к матери. – Я помню, как подловила тебя, когда ты засовывала таблетки в желейных мишек, чтобы мы думали, что это угощение перед сном. Мои были в зеленых мишках, у Роуз – в красных, а у Дейзи всегда были золотые. Мы никогда не интересовались, почему так, просто делали, как нам говорили. Трикси не прекращала плакать после того, как нашла бабушку. Может, теперь она просто поспит, потом проснется, чувствуя себя немного вялой, и подумает, что все это было ночным кошмаром. Хотелось бы мне сделать так же. Лили открывает пачку сигарет и закуривает одну дрожащими от нетерпения пальцами. Все мое чувство вины по отношению к ней улетучивается. Никто ничего не говорит о курении Лили или о том, что она напичкала таблетками собственную дочь, чтобы та не плакала. У всех были вредные привычки: некоторые мы позволяли миру видеть, некоторые открывали только семье, а некоторых слишком стыдились, чтобы делиться ими с кем-либо. Затянувшись, она мгновенно кажется более расслабленной, как будто выдохнула напряжение с клубами дыма. Конор качает головой, но Лили не обращает на него внимания. Роуз – я думаю, ощущая, что всем будет полезно отвлечься, – включает старый телевизор. Он медленно оживает, показывая размытые серые с белыми пиксели. – На кассете написано «ПОСМОТРИТЕ МЕНЯ», поэтому давайте узнаем, что будет, – говорит она, вставляя ее в проигрыватель, заглатывающий кассету целиком. На экране появляется изображение, и возникает ощущение, что прошлое настигло всех нас. Пятнадцать СИГЛАСС – 1980 Экран заполняет лицо моей девятилетней сестры. Похоже, настало время Лили стать звездой домашнего фильма. Некоторые люди рождаются, чтобы сиять в собственном шоу, и она никогда не пыталась выучить реплики жизни, если они не были из ее собственного сценария. Других она видит лишь как массовку. Если у тебя нет сцен в ее истории, тебя попросту не существует в ее мире. Летние каникулы в Сиглассе всегда были моим любимым временем года. Как только у моих сестер заканчивался учебный год, наша мать заполняла машину чемоданами, едой, вином и нами, а потом мы проделывали путь от Лондона до Корнуолла и сбегали из города на шесть недель. Вместе. Мы неизбежно просчитывались со временем, поэтому приезжали во время прилива и не могли преодолеть перешеек, но это не имело значения. Как только я видела старый дом с бирюзовыми башенками, я чувствовала себя дома. Мы играли на полоске оставшегося черного песка, ожидая, пока море достаточно отступит. Иногда ожидание только делает вещь более желанной. Бабушка всегда была рада нас видеть. Как только это было безопасно, она преодолевала перешеек, всегда толкая старую ржавую тележку перед собой, а за ней по пятам следовала собака. Я помню, что до Поппинс был черный лабрадор по имени Боб. Бабушка обнимала и целовала нас, а потом складывала наши сумки на шаткую тележку, чтобы легче было перевезти все к дому. Нам приходилось переправляться несколькими заходами, поэтому мы по очереди ездили в тележке. Наши спальни всегда были такими же, какими мы их оставили, на каждой кровати под наволочкой крылась шоколадная монета. Она всегда знала, как показать нам теплоту и любовь. Отец редко появлялся там даже до развода. Обычно он присоединялся к нам минимум на пару недель, но я вообще не помню, чтобы в том году он был с нами до того, как это произошло. И я задумываюсь, были ли в браке моих родителей проблемы уже тогда. Это также было примерно в то время, когда наша мать начала настаивать, чтобы мы называли ее Нэнси – она сказала, что любые другие обращения заставляют ее чувствовать себя старой. Тем летом мы не облегчили ей жизнь. В комнате абсолютно тихо, когда видео начинается. Девятилетняя Лили стоит в коридоре, полном часов, в Сиглассе… на стене видны несколько пробелов для лишних двадцати часов, собранных бабушкой за последующие годы. У Лили тогда был период обожания «Славы». Думаю, мы все его помним, и Нэнси улыбается в настоящем, когда ее дочь улыбается в прошлом. Лили отступает от камеры на пару шагов, показывая наряд в стиле восьмидесятых, который нынче можно было бы ошибочно принять за модный образ. Неоново-розовая футболка, фиолетовые леггинсы, пачка, повязка на голову и розовые гетры воскрешают воспоминания. Я замечаю улыбки остальных, пока они смотрят на танцующего ребенка, подпевающего каждому слову вступительной песни из «Славы». Ее бесконечное пение о вечной жизни, кажется, беспокоит меня больше всех, вместе с другим словом, которое она повторяет секунды спустя, гладя в камеру. Помни. Помни. Помни. Помни. Я помню то лето в Сиглассе. Но хотела бы забыть. Если войти в дом, можно увидеть три двери по левую сторону коридора, две в конце и одну справа. Слева гостиная, затем маленькая библиотека, а потом музыкальный зал. В дальнем конце увешанного часами коридора находится вход в огромную кухню и дверь в крохотный туалет. Лестница справа, но перед ней есть еще одна дверь. Которая почти всегда заперта. Мастерская бабушки или «западное крыло», как она любила ее называть, была запретной территорией, когда мы с сестрами приезжали погостить. Она простиралась на всю длину дома, имея по двери в каждом конце, и именно там бабушке нравилось писать и иллюстрировать свои книги. Теперь на стенах висят гигантские книжные обложки в рамках, включая «Маленький секрет Дейзи Даркер» и еще некоторые любимчики бабушки: «Лучший день рождения Сюзи Смит», «Потерянный песик Денни Делани», «Первый обман Поппи Патил» и «Худшие выходные Чарли Чо». Но в 1980-м бабушка еще иллюстрировала чужие книги и ей только предстояло написать свою. В мастерской было три стола, всегда заваленные скетчбуками и рисунками, четыре окна пропускали много света, бесконечные ряды разных акварельных красок, пузырьки с чернилами, карандаши, ручки и кисти, и огромные ящики, заполненные разноцветной бумагой. Там были и полки, забитые разными атрибутами, которые бабушка однажды назвала «некоторыми из ее любимых вещей» и огромный мольберт, в день съемки этого видео накрытый белой простынью. Под тканью пряталась незаконченная работа бабушки – ей не нравилось показывать другим свои творения до того, как закончит. Однажды какая-то газета назвала бабушку женской версией Квентина Блейка. Она была в ярости, и сказала, что они должны были назвать его мужской версией Беатрис Даркер. Мастерская была единственной комнатой в Сиглассе, где моим сестрам не разрешалось ни на что смотреть, ничего трогать, да и просто заходить туда. Мне можно было, когда мы с бабушкой были вдвоем, и Конору тоже, но она никогда не доверяла моим сестрам. Даже тогда. Они обе знали и понимали правила, но Лили никогда не следовала им. Когда ей подарили ролики на день рождения, она только и хотела кататься по дому. Если все двери были открыты, можно было делать огромный круг через коридор, гостиную, библиотеку, музыкальный зал, кухню, а затем и мастерскую, и мы с Роуз никак не могли убедить ее, что это очень плохая идея. Тем утром, как только бабушка уехала в город за продуктами, Лили надела ролики. Она настояла, чтобы Роуз засекала время, за которое она нарезала круги, и снимала ее на камеру. Моей задачей было наблюдать за перешейком из окна спальни наверху и предупредить сестер, когда бабушка вернется. Что я честно собиралась сделать. Но небо в тот день было чрезвычайно голубым, а облака, ползущие по нему, складывались в очень интересные фигуры. Я заметила облако-пони и облачный замок, и оба были отвлечением для четырехлетки с ярким воображением. Роуз – ходячая энциклопедия нашей семьи – научила меня названиям нескольких видов облаков. Нет ничего более успокаивающего, чем хорошенькое пушистое кучевое облако в ярко-голубом небе, или птичья красота перистых облаков, образованных из крохотных кристаллов льда, или небо, заполненное слоисто-кучевыми облаками, потому что в настоящей жизни у всех нас есть светлые и темные оттенки. Разных видов облаков столько, сколько и видов людей, и, как люди, они плавают и дрифтуют как им вздумается, в один момент будучи чем-то одним, а в следующий преображаясь во что-то совсем другое. Неузнаваемое через долю секунды. Жизненные циклы существуют в каждом аспекте природы, и все мы просто играем свою роль так долго, как решает вселенная. Домашняя запись начинается с кадра из коридора: Лили проносится мимо, пересекая каждую комнату и распевая песню из «Славы». – Это моя лучшая сторона? – спросила Лили, проехав со свистом. – Они обе одинаково плохие, – ответила десятилетняя Роуз из-за камеры, и я представляю, как она улыбнулась про себя. Видео на удивление качественное. Потом звезда шоу стала еще амбициознее и решила поснимать сама себя во время езды и пения. Иногда она направляла камеру на ноги, и я видела красные с белым ролики, которые я так хорошо помню, катящиеся по деревянному полу. Она очень долго их шнуровала и была в них почти ростом с Роуз. Может, еще и поэтому она так их обожала. Музыка была такой громкой, что сестры не заметили возвращения бабушки. Видео показывает перспективу Лили, когда она заезжает в один конец мастерской. Камера вздрогнула, когда она заметила бабушку на другом конце со скрещенными на груди руками и искривленным недовольством лицом. Потом Лили врезалась в огромный мольберт, повалив гигантскую картину на пол. Запись кончается перевернутым кадром, показывающим лужи красной и синей краски. Бабушка подошла ближе и уставилась на мою упавшую сестру. – Лили Даркер, тебе многому нужно научиться. Если ты всегда собираешься нарушать правила, тебе надо понять, как это делать и не попадаться. Выгляди как невинный цветок, но будь как змея под ним. – Что? – переспросила Лили, потирая ушибленное колено. – «Прошу прощения», а не «что». Это Шекспир. – С таким же успехом бабушка могла сказать, что это суахили. – Послушай, Лили, я восхищаюсь твоим духом и намерением всегда все делать по-своему, но я боюсь, другим твой характер может показаться утомительным и вздорным, когда ты вырастешь. Если ты хочешь быть плохой и не страдать от этого, тебе нужно лучше притворяться хорошей. Как невинный цветок, которым все хотели тебя видеть. Понятно? Наверху я как раз заметила облачного дракона в небе, и когда Лили появилась на пороге спальни – красная и с раздувающимися ноздрями – она была похожа на дракона, а никак не на невинный цветок. – Ты должна была наблюдать, – прошипела она. – Почему ты вечно такая мелкая и когда ты уже повзрослеешь? Я поискала подходящий ответ, но, несмотря на лихорадочные поиски, не смогла найти его, пока момент уже не прошел и она не ушла. Я много чего хотела сказать своим старшим сестрам, когда была маленькой, вот бы только я была достаточно смышленой, чтобы вовремя о них подумать. Но я просто извинилась, как всегда. Извинения в нашем доме были легким решением. Лили еще неделю было запрещено кататься на роликах внутри и снаружи Сигласса, и вину свалили на меня. Три дня она вообще со мной не разговаривала – что в определенной мере было плюсом – но затем Лили сделала беспрецендентную вещь на моей памяти, она извинилась. – Извини, что накричала на тебя, Дейзи, – сказала она, одетая в один из своих неоновых костюмов в стиле восьмидесятых. – Нечестно было винить тебя в произошедшем. И я приготовила тебе небольшой сюрприз. Он в чулане под лестницей. – Я тебе не верю, – сказала я, потому что так и было. Лили всегда лгала, и все мы немного боялись чулана. Причина лжи почти всегда интереснее, чем сама ложь. – Ну и не надо, – ответила она, характерно пожав плечами. – Роуз! Разве Дейзи внизу не ждет сюрприз? Бабушка выгуливала собаку, наша мать дремала, но Роуз показалась в дверном проеме моей спальни. Она шла мимо, уткнувшись носом в «Британскую энциклопедию», которая по виду была тяжелее меня, и очевидно слушала вполуха. Роуз знала, что хочет быть ветеринаром, с раннего возраста, как Лили знала, что она не хочет быть никем и не хочет заниматься ничем. Обе не передумали за прошедшие годы. Со мной было по-другому. Мои мечты меняли форму так же часто, как облака, на которые мне нравилось смотреть. В один год я хотела быть музыкантом, как отец, в другой я мечтала писать книги, как бабушка, но я никогда не думала, что проживу достаточно долго для чего-либо. Может, именно поэтому я перестала стремиться к чересчур заоблачной жизни. Роуз часто оставляли за главную, потому что она была старше всех. Эту обязанность она со временем начала ненавидеть, как и бывает со старшими братьями и сестрами. – Ах, да, сюрприз, – сказала она. – Мы все о нем знаем… это тот, что внизу? Теперь, оглядываясь назад, я не думаю, что она знала о происходящем. Но я доверяла Роуз, поэтому я спустилась по скрипящей лестнице боком и по одной ступеньке за раз – они были высокими, а мои маленькие ноги еще очень короткими – совершенно не замечая, что Лили снимала все на камеру. – Вот так, заходи в чулан, – сказала она. – В стене есть потайная дверца фей, в самом дальнем углу, видишь? Тебе придется пройти дальше, чтобы найти ее. – Мысль о потайной дверце фей в плинтусе показалась очень захватывающей четырехлетней мне. Вскоре я преодолела страх и вошла внутрь. – Постучи по дереву, – сказала Лили. – Может, феи выйдут поздороваться. Я послушалась, но появилась отнюдь не фея. Крохотная дыра в форме двери в плинтусе оказалась мышиной норой, но выбежавшая мышь выглядела гигантской, больше похожей на крысу. Как только я закричала, Лили захлопнула дверь чулана, запирая меня внутри. Шестнадцать СИГЛАСС – 1980 Мне казалось, я проплакала в темноте часами, и я стучала в дверь, пока не разбила костяшки. До того я никогда не боялась темноты, но с тех пор страх сопровождал меня. Я не думаю, что это ребячество или глупость. Полагаю, совершенно логично бояться того, что не можешь увидеть. Наша мать отсыпалась после пака дешевого вина, выпитого ею на обед, пока я была заперта в чулане. Она приняла таблетку и надела беруши, чтобы заглушить звуки, издаваемые своими детьми – поэтому мой плач услышали только когда бабушка вернулась с прогулки. Ее лицо было полно ужаса, когда она наконец нашла ключи и отперла дверь чулана. Лили запретили кататься на роликах еще две недели, и бабушка решила, что Лили с Роуз нужно наказать еще больше и заставить отвести меня на пляж в мой пятый день рождения. На следующей неделе, после завтрака из панкейков с горячим шоколадом, они с недовольством послушались. Держа меня за руки, чтобы я могла кататься между ними. – И не смейте брать отцовскую камеру. Я вам уже говорила, это не игрушка. Если туда забьется песок и она сломается, он меня достанет, – сказала Нэнси, отмахиваясь от нас у двери. – Ладно! – крикнула Лили, уже направляясь по берегу с камерой, припрятанной в ее рюкзаке. Она держала меня за руку по пути к пляжу, пока думала, что мать с бабушкой могут нас видеть. Я помню, как она улыбалась мне. В ее улыбке были пробелы, где зубная фея украла ее зубы, немного как в пианино с недостающими клавишами. – Тебе уже пять, Дейзи. И я думаю, ты уже достаточно взрослая, чтобы чаще играть со мной и Роуз, – сказала Лили. Роуз нахмурилась, словно слыша это впервые. – Хочешь? Я кивнула. Я сделала бы почти что угодно, чтобы больше им нравиться. У них была минимальная разница в возрасте – десять и девять – но годы между ними и мной всегда казались пропастью. Я часто наблюдала, как они забавлялись играми-хлопалками, касаясь руками все быстрее и быстрее, при этом напевая странные стишки. Одна была о походе в китайский ресторан и покупке буханки хлеба хлеба хлеба. Я ничего не понимала, но все равно хотела быть частью этого. Я множество раз безуспешно пыталась поучаствовать в их взрослых играх и это редко заканчивалось хорошо. Я постоянно была покрыта синяками и ссадинами, а ноздри часто были забиты запахами антисептиков. Мы прыгали через старую скакалку пока Лили не стало скучно, напевая рифмы, которым их научили друзья, а они научили меня. Я не знала, что половина из них значила, но выучила слова с помощью повторения и желания принять участие, как и все дети. Я помню, моим любимым стишком под прыжки на скакалке было: Лиззи Борден топор взяла, Матери сорок ударов нанесла. Увидев, что натворила, Отца сорок один раз она приложила.