– Дейзи, перестань надоедать гостю своими глупыми историями, – сказала моя мать, передавая Поппинс Роуз – Нэнси никогда не интересовалась собаками или книгами. – О, я совсем не возражаю, – отозвался агент с доброй улыбкой. – Мое любимое занятие это находить истории, спрятанные у людей в головах. На экране мы кажемся счастливой семьей и это приятное воспоминание. Как обычно, бабулино меню в Хэллоуин/день рождения потакало ее любви к сладкому. В том году мы впервые ели чили кон карне с шоколадом, курицу с шоколадной подливой, желейных пупсов и сладкую кукурузу, равиоли с шоколадом, рыбные палочки с лимонным шербетом, лазанью с белым шоколадом и пудинг с Колой. На вкус все это было гораздо лучше, чем звучит. Я зачарованно смотрю, как семнадцатилетняя Лили берет камеру со штатива и снимает Поппинс крупным планом. Потом на видео бабушка обнимает меня и что-то шепчет мне на ухо. Я все еще помню, что она сказала. – Я люблю тебя до луны и обратно трижды и один раз на удачу. Она говорила это только мне, и воспоминание об этом моменте преследует меня. Потом изображение на мгновение темнеет. Я никогда не видела записей с того вечера. Я не знала, что эта кассета существует, до сегодняшнего дня, поэтому я задумываюсь, есть ли что-то еще. Но затем на экране появляется ночной пляж с костром, и я больше не хочу смотреть. Я не хочу вспоминать, что случилось потом и что я сделала. Из-за той ночи они перестали со мной разговаривать. Это была худшая ночь моей жизни. Тридцать шесть 31-е октября 03:55 – меньше трех часов до отлива – Может, нам не стоит дальше это смотреть, – говорит Роуз не своим голосом. Она тоже помнит, что произошло в ту ночь. Как и Конор. – Я согласен. Сегодня погибло несколько человек, сейчас не время для домашних видео, – говорит он. Но он не поэтому не хочет больше смотреть. Я не обращаю внимания на них и пересекаю комнату, чтобы взглянуть на доску для Скрэббла, которую бабушке в тот год подарил агент. Меня охватывает леденящий холод, когда я вижу, что на ней. ФРЭНК КОНОР БАБУЛЯ ДЕЙЗИ Л НЭНСИ Кто-то выложил наши имена. – Это ты сделала? – спрашиваю я у Трикси и она подходит ко мне. Нынче только мы играем в Скрэббл. Роуз присоединяется к нам, желая посмотреть, что мы увидели, и хмурится, глядя на доску. – Это ты сделала? – спрашивает она нашу племянницу – Очень важно, чтобы ты сказала правду. Трикси качает головой и испуганно смотрит на нас. Роуз снова начинает расхаживать по комнате: – Я не понимаю связь с агентом бабушки или со Скрэбблом… но кто-то приклеил их на обложки наших домашних кассет. Я ничего не понимаю. Почему он может быть в этом замешан? Бабушка его обожала. – Потому что она больше не могла писать книги, после случившегося в 1988-м? – говорит Конор, глядя в пол. – После этого она никогда больше ничего не опубликовала. Что, если он разгромил ее мастерскую в поисках ее последней работы? Если автор не может писать, это же плохо для агента, верно? Я имею в виду, она была его самым важным клиентом. – Его первым и единственным за долгое время, кажется, – говорю я, вспоминая, как сильно он мне нравился. – Должно быть, мы что-то упускаем, – качает головой Роуз. Она поворачивается к Лили, словно надеясь получить ответ. Но Лили все еще смотрит в экран, будто картинка ее загипнотизировала. Пока что там только отображается костер на ночном пляже. Огонь в комнате снова потрескивает и искрится, и я вижу, что поверх дров горит ножка стула. На ней нарисованы белые облака. Я поворачиваюсь к Конору и замечаю на его лице набросок улыбки, прежде чем ее бесповоротно стирает хмурое выражение. Но это ничего не значит. Иногда наши лица не знают, что делать, когда напуганы. Глядя в экран, я знаю, что многое, случившееся между ужином и костром на пляже, упущено – моменты, которые точно не были засняты, потому что Лили была занята другим. К сожалению, я достаточно хорошо помню ту ночь, чтобы заполнить пробелы. Тридцать семь СИГЛАСС – 1988 – Почему им можно на хэллоуинскую вечеринку, а мне надо оставаться здесь? Мне всегда приходится сидеть дома. Ты никогда не разрешаешь мне ничего, – сказала я своей матери, надеясь, что огромное количество алкоголя, потребленное ею в ту ночь, изменит ее мнение. Спасение алкоголика сделало ее такой же. Хоть она принадлежала к функциональному типажу, который люди не так быстро осуждают. – Потому что тебе всего тринадцать, – сказала Нэнси, наливая себе еще один бокал вина. – И что? Ты разрешала Роуз с Лили ходить на вечеринки в моем возрасте. – Ты знаешь, как и я, что твои сестры не такие… – Что? Несчастные? Одинокие? Заскучавшие? Нэнси цыкнула и это так сильно меня разозлило. Это была вредная привычка, в которой она была очень хороша. Цыканье все еще меня раздражает. Иногда моя мать так делала просто сама для себя, когда думала, что одна и никто ее не слышит. Таким был ее ответ на все, что ее нервировало, включая меня. Нэнси вывела меня из комнаты, словно я была позором, который нельзя показывать агенту бабушки. – Твои сестры не такие хрупкие, – сказала она с уровнем самодовольства, от которого мне захотелось цыкнуть. – Я не… – Дейзи, я всю жизнь защищала тебя от мира и приглядывала за тобой… – Это показалось мне смешным. К тому времени моя мать стала женщиной, едва способной приглядывать за собой. После расставания с отцом Конора она казалась меньше, более замкнутой в себе. Лондон был слишком громким для нее, наш крохотный домик – слишком маленьким, потому что там не было двора или сада. Поэтому мы начали проводить в Сиглассе еще больше времени, чем раньше. Нэнси проводила долгие часы в саду со своими драгоценными цветами, потому что только они остались от отца Конора, а ее единственные друзья были разлиты по бутылкам. У нее было еще меньше времени на меня, она презирала жалость и вину, которые я у нее вызывала. – Я никогда не позволю ничему с тобой случиться, – сказала она, держа меня за плечи чуть сильнее, чем нужно. Иногда казалось, будто она хочет, чтобы я вечно оставалась больной и уязвимой. Жизнь под «защитой» моей матери значила, что у меня особо не было жизни или настоящих друзей. Я не ходила в школу и не пошла в герлскауты, не занималась плаванием, как сестры. Я не проводила время со сверстниками. Даже теперь мне сложно заводить друзей и иногда мне кажется, причина в том, что меня не научили этому. Ни Нэнси, ни бабушка не могли этого сделать, потому что у них самих не было друзей. Друзьями моего детства были Агата Кристи и Стивен Кинг. Оглядываясь назад, я думаю, что домашнее обучение лишило меня намного большего, чем все полагали. Я понимаю, почему моя мать не видела смысла для меня в изучении алгебры – в этом мы соглашались – но было еще много вещей, которым я не могла научиться из книг. Я не просто упустила большинство школьных уроков. Я так и не выучила многих жизненных. Я сдалась, прекращая попытки отпроситься. Не было смысла спорить с моей матерью. Нельзя выиграть спор с человеком, отказывающимся в него вступать. Я оставила их и поднялась в свою комнату, злясь, что ко мне относились как к ребенку, хотя я уже себя им не чувствовала. Нэнси даже не разрешала мне читать письма из больницы, хотя они были обо мне. Я вспомнила последнего врача, к которому ходила, и каким веселым и обнадеживающим он был, в отличие от остальных. «Давай, пора проживать свою жизнь», сказал он мне с широкой улыбкой, словно со мной все было хорошо. Жить – единственное, чего мне хотелось, поэтому я не понимала, почему Нэнси все еще настойчиво запирала меня и относилась ко мне как к фарфоровой кукле. Вскоре после ужина вода отступила достаточно, чтобы Роуз, Лили и Конор могли уйти. Они переоделись в красивые наряды для ежегодной пляжной вечеринки в честь Хэллоуина и, как всегда, я пропускала все веселье. Когда они втроем ходили на местные вечеринки, они обычно согласовывали свои костюмы. В том году они были Львом, Ведьмой и Тыквой. Роуз была львом, Лили была ведьмой – эту роль она знала отлично – а Конор был одет во что-то похожее на оранжевый мешок. Я сидела на верхней ступеньке лестницы, глядя, как они надевают свои пальто и прощаются. Потом я услышала хлопок входной двери и услышала, что взрослые возвращаются на кухню к своим напиткам. В своей ярости из-за всей этой несправедливости я споткнулась о старую плетеную корзину на площадке, где в нашем детстве хранились разные костюмы для игр с переодеванием. Я раздраженно ее пнула, а затем у меня появилась идея. Я открыла ее, доставая старые самодельные костюмы охотника за привидениями и Гизмо, вместе с ведьмовскими шляпами и париками, но поняла, что этого не хватит, чтобы изменить мою внешность и спрятать лицо. А потом я нашла старую простыню с моего выступления в роли призрака, накинула ее себе на голову, выровняв прорези на уровень глаз, а затем посмотрела в зеркало. Я затолкала простыню в свой рюкзак и разработала план. Сделав в кровати холмик в форме себя из плюшевых игрушек, я прокралась вниз и выскользнула на улицу. Пробежала по берегу на полной скорости под светом луны, постоянно оглядываясь, чтобы проверить, не заметили ли мой побег. Потом я вскарабкалась по тропе на скалу и увидела Конора с сестрами всего в нескольких метрах впереди меня. Они выбрали длинную дорогу – она была безопаснее всех в темноте – но я знала, как срезать и добраться до машины Конора раньше них, как раз вовремя, чтобы забраться в багажник. Тогда никто не утруждался запирать машины, оставляя их за песчаными дюнами. С 1988-го столько всего изменилось. Сейчас нас учат ожидать опасности от всех окружающих. Конор одолжил старую голубую «Вольво» у отца, не поставив мистера Кеннеди в известность и не спросив разрешения. Прощения просить проще, чем разрешения, но Конор больше не просил у отца ни того, ни другого. Тогда машина уже была побита настолько, что чинить ее не было смысла. С тех пор, как отец Конора вернулся к попыткам утопить свои горести, он не раз возвращался домой из паба пьяным, зачастую въезжая в дерево или забор по дороге, но на скоростях, которые, вероятно, оставляли только вмятины в его гордости и на машине. Конор недавно сдал на права – за несколько дней до того – и ему не терпелось впечатлить Роуз до того как она уедет в университет. Он открыл пассажирскую дверь своей девушке, оставляя Лили садиться назад самостоятельно. Она побрызгалась своими духами Poison, завоняв всю машину – на ней уже и так хватала парфюма, чтобы спугнуть скунса – и от запаха мне захотелось чихнуть. Я прикрыла руками нос и рот, и затаилась в своем укрытии. – Неплохая тачка, – злобно сказала Лили и Конор так сильно хлопнул дверью, что я удивилась, как она не слетела с петель. Когда он завел машину, я задумалась, хватит ли мне воздуха в багажнике, чтобы пережить поездку. Машина кашлянула и вздрогнула несколько раз, прежде чем ожить и я запаниковала. Сердце грохотало у меня в груди, я ощущала непреодолимое желание чихнуть, что я и сделала, но, к счастью, Конор в этот момент включил радио. Он вставил кассету в проигрыватель, и зазвучала песня Don’t Worry Be Happy, сменив шум радио. Мои сестры знали текст наизусть, поэтому подпевали, пока Конор выезжал из-за песчаных дюн на извилистую дорогу вдоль скалы. Дорога была неровной, поэтому меня начало укачивать, но до другого конца бухты Блексэнд, где устраивались хэллоуинские вечеринки, было пять минут езды. Мне было тринадцать и я бывала только на вечеринках в Сиглассе, устраиваемых бабушкой. Мой восторг перевешивал страх. Это было захватывающе. Когда мы наконец-то остановились, я подождала, пока они выйдут, а затем попыталась открыть багажник. Он не поддавался. Конор запер машину. Я представила, как они уходят, а у меня кончается кислород, и моя паника подскочила с нуля до сотни прежде, чем я успела сделать вдох. Я закричала. Конор не был доволен, открыв багажник, он надувал свой костюм и я увидела, что прервала его на середине. – Ты с ума сошла? – спросила Лили, лопнув пузырь жвачки у меня перед лицом. – О чем ты думала, Дейзи? – сказала Роуз, звуча точно как наша мать. – Если бы с тобой что-то случилось… – Ну же, нужно отдать ей должное. Она хотела на вечеринку и она на нее попала, – сказал Конор с доброй улыбкой. Он вставил насос в костюм и начал нажимать ногой на педаль. – Она испортит всю тематику, – простонала Лили. – Лев, Ведьма, Тыква и Дейзи уже не звучит. Конор не обратил на нее внимания. С каждым оживленным нажатием его костюм становился все больше. – Это вечеринка для взрослых, – заныла Лили. – Тогда тебе, наверное, лучше пойти домой, – сказала я. – Осторожно, поросенок, – огрызнулась Лили. Папино милое прозвище превращалось в оскорбление, когда она его произносила. – Лили права, – сказала Роуз. – Некоторым может не понравиться присутствие тринадцатилетки на пляже и то, что она увидит, чем они занимаются.