В этом аду под названием жизнь. Я думаю те, кто сплетни пускают, Или страхи чужие сотрясают, Должны бояться, когда улыбки угасают. Ведь все вернется на круги своя, И настигнет без предупреждения, Убьет тебя в кровати твоего же творения. Признаюсь, это достаточно мрачно, но я была ребенком, живущим со смертным приговором. Возможно, если бы я тогда знала, что буду здесь до этого времени, я была бы более оптимистичной. Но я не знала, что живу в семье, полной лжецов. Моя мать лгала мне – и всем остальным – о том, сколько мне еще оставалось жить. Доктор в больнице заставил ее разрыдаться не из-за плохих новостей об отведенном мне сроке. Наоборот. Тот доктор считал, что благодаря прогрессу в медицине я смогу прожить намного дольше, чем предполагалось. Он был прав. Мой смертный приговор был буквально отменен наукой. Мне просто нужна была еще одна операция. Но моя мать мне тогда этого не сказала. Она поначалу никому не сказала. И она не подписала форму о согласии. Словно она хотела, чтобы я оставалась сломанной вечно. Некоторыми секретами правда лучше не делиться. На стене больше нет достижений, относящихся ко мне. Может, некоторые члены моей семьи не думали, что я чего-то достигла – волонтерство в доме престарелых может не быть достижением в глазах людей, всю жизнь стремившихся к звездам. Но я всегда предпочитала твердо стоять на земле и наблюдать, как звезды блестят на небе, где им и место. Я горжусь тем, что делаю; помогаю и забочусь о людях, которые больше не могут позаботиться о себе сами. Я рядом в самое нужное время. Остаток библиотечной стены украшают обложки книг – часть из которых принадлежит бабушке, включая «Маленький секрет Дейзи Даркер». Она также повесила первую историю Конора, попавшую на обложку «Корниш Таймс». Его отец исчез на следующий день после пляжной вечеринки в Хэллоуин 1988-го, и бабушка разрешила ему на время поселиться в Сиглассе. Карьера Конора в журнализме началась плохо – он проводил больше времени, заваривая чай, чем записывая истории – поэтому бабушка согласилась дать ему редкое интервью, которое попало на первую страницу. Потом она повесила его в рамку, чтобы он знал, что она считала его частью семьи и гордилась им. Конор так усердно работал, чтобы достичь всего, что у него есть сегодня. За последние десять лет он работал больше, чем жил, и я полагаю, что эксклюзивная история об убийстве известного автора детских книг, Беатрис Даркер, и ее семьи в эксцентричном доме на отдаленном острове пойдет его карьере на пользу. Перебраться из местной газеты на местное телевидение, в Лондон, на новостной канал, а затем заполучить работу своей мечты в качестве репортера на ВВС было непросто. Думаю, его успех превзошел его собственные ожидания. Но успех это наркотик; чем больше люди имеют, тем больше они хотят. И Конор всегда был человеком, стремящимся что-то доказать, пусть даже себе. Иногда, когда люди пытаются быть чем-то бо́льшим, чем на самом деле, они становятся еще меньшим, чем были. Рамка Конора на Стене достижений все еще на месте, но выцветшая газетная вывеска, пробывшая внутри больше десяти лет, исчезла. Не одна я это замечаю. – Кто-то украл мою обложку, – говорит он, вглядываясь внимательнее. Рамка пуста. Мы с Роуз подходим прочесть слова на клочке бумаги, которым заменили вырезку. Это официальное напечатанное письмо, содержащее горстку слов. Но эти слова все меняют. Уважаемая мисс Даркер, Результаты теста номер DAR2004TD Мы проанализировали предоставленные вами образцы и результаты следующие: Предполагаемый отец: Конор Кеннеди Мать: Лили Даркер Ребенок: Трикси Даркер По результатам анализа мы можем без сомнений заключить, что Конор Кеннеди является биологическим отцом Трикси Даркер. Просим позвонить нам, если вы захотите обсудить эти результаты. Я долгое время смотрю на слова, напечатанные в письме, пытаясь понять их смысл. Потом я вспоминаю о Лили и Коноре на пляже в 1988-м и проделываю подсчеты. Я уверена, что в семье одна я знала о том, что они переспали, но мне не верится, насколько я сглупила. Или в то, что я раньше не сложила кусочки пазла. Лили всегда небрежно относилась к сексу. Я думала, что отцом Трикси мог быть кто угодно. Я никогда не задумывалась, что это мог быть Конор. Всем приходится находить компромисс между идеями, с которыми мы можем и с которыми мы хотим жить. Роуз смотрит на Конора. Я тоже. Он очень долго глядит на обрамленное письмо, прежде чем повернуться к Трикси, все еще сидящей на полу и смотрящей в никуда. Она не сказала ни слова с момента смерти Лили. Племянница это самое близкое, что у меня может быть к ребенку. Большинство докторов, к которым я ходила, говорили, что людям с моей болезнью нельзя рисковать беременностью; что если это случится, беременность так сильно повлияет на мое сердце, что практически точно убьет меня. В каком-то смысле Трикси это мой мир, я чувствовала к ней только любовь с момента, когда впервые увидела ее. Думаю, некоторым людям могло бы показаться, что она моя дочь, если бы они увидели нас рядом, мы достаточно похожи, но теперь я смотрю на нее, как на незнакомку. – Почему вы все так на меня смотрите? Что там написано? – спрашивает Трикси, снова хмуря свое заплаканное личико. Никто не отвечает, потому что сверху снова доносятся чьи-то шаги. Сорок три 31-е октября 04:55 – чуть больше часа до отлива Я поворачиваюсь к Конору и вижу, что у него схлынули все краски с лица. Он смотрит на Роуз, потом на меня, а затем снова на Трикси. – Я не знал, – шепчет он. – Я был пьян. Я думал, она принимает противозачаточные. Если бы я знал… Почему она мне не сказала? – Я смотрю на Роуз и задумываюсь, успела ли она тоже посчитать. В выражении ее лица есть что-то странное. Может, отсутствие удивления? – Я всегда хотел быть лучшим отцом, чем мой, – говорит Конор, ни к кому не обращаясь, а затем отворачивается. Думаю, он плачет. Он никогда не говорит о том, что случилось с его отцом, как и все мы. Эмоциональные удары оставляют невидимые синяки, но могут сделать так же больно, как физические. В детстве Конор получил предостаточно и тех, и других. Все, что я помню о случившемся с мистером Кеннеди, это что полиция нашла его машину припаркованной на вершине скалы на следующий день после хэллоуинской вечеринки на пляже, и его больше никто никогда не видел. На приборной панели была записка, но очень странная: «Моя умершая жена украла у меня сердце, а Даркеры – сына. Мне жаль, что жизнь и смерть превратили меня в такого человека. Мне здесь больше нечего делать.» Когда это случилось Конору было восемнадцать, и после этого он изменился. Были похороны его отца – не то чтобы я была там, меня как всегда не взяли – но гроб наверняка был пустым, потому что я знаю, полиция так и не нашла тело. Конор снова поворачивается к Трикси, потом несколько раз открывает и закрывает рот, как золотая рыбка. Что бы он ни хотел сказать, он слишком боится. Он качает головой и смотрит в потолок. – Я не знаю, что здесь творится, но я с этим покончу. Конор выхватывает ключ у Роуз, направляется к двери в коридор, но потом останавливается. Он разглядывает дверную ручку, словно это что-то очень сложное, чем он забыл, как пользоваться. Потом он открывает дверь как можно медленнее и тише. – Запритесь, – шепчет он, закрывая дверь за собой. Трикси снова заливается слезами, а Роуз спешит к ней. – Все будет хорошо, – говорит Роуз, слегка неловко обнимая ее, словно ей нужно держать ее на расстоянии. Трикси смотрит на нее, а затем вытирает слезы рукавом пижамы. И качает головой, обрамленной каштановыми кудрями. – Я тебе не верю. Я тоже не верю Роуз. Я уже не уверена, кому можно верить. Я ощущаю лишь страх – того, что я знаю, и чего не знаю. Тревога выстраивает у меня в уме препятствия, пока мне не начинает казаться, что выхода нет. В этом старом доме слышно все. Если нет болтовни, шторма, телевизора или музыки, заглушающих звуки, можно расслышать скрипы и стоны здания, когда кто-то находится внутри него. С постоянным сопровождением шума моря начинает казаться, что ты на палубе старого корабля. Который может пойти на дно в любой момент. У Сигласса тонкие стены, которым нравится подслушивать, и истончившиеся половицы, любящие говорить. Этот дом никогда не умел хранить секреты. Дождь за окнами прекратился, как и завывания ветра, но я почти жалею, что это прекратилось. Сейчас слишком тихо. Мы слышим то, чего не хотели бы. И не просто тиканье восьмидесяти часов. Мы с Роуз и Трикси слушаем, как Конор проходит по коридору к подножию лестницы. Мы слышим, как он поднимается по ступенькам и продвигается по этажу, пока его шаги не останавливаются где-то прямо над нашими головами. Я вспоминаю расположение комнат и понимаю, что он должен быть в спальне Лили. Судя по звукам, он возвращается в коридор, наверное собираясь осмотреть еще одну спальню, может, мою. Все повторяется, когда он проверяет каждую спальню над нами; медленные, методичные шаги, продвигающиеся из одного конца Сигласса в другой, прежде чем остановиться прямо над нами. – Здесь никого нет, – говорит Конор со второго этажа, едва слышно. – Может, нам просто показалось, или это звуки старого дома в шторм? Потом до нас доносятся звуки, будто тело падает с лестницы. И громкий удар. Прямо за дверью библиотеки. Все на несколько секунд затихает. Мы переглядываемся, а затем смотрим на закрытую дверь, слишком боясь того, что окажется по другую сторону. – Ты не забыла запереть дверь? – шепотом спрашивает Трикси. Она выглядит испуганной. Роуз бросается вперед, трясущимися руками вставляя ключ в дверь. Потом она выключает свет. Наши глаза не успевают приспособиться, но благодаря лунному свету из окна мы видим силуэты друг друга. Часы в коридоре начинают отбивать пять утра, и Трикси закрывает уши, чтобы заглушить звук. Это напоминает мне о нас с сестрами в детстве, когда мы закрывали глаза и отсчитывали секунды, пытаясь уменьшить свой страх. Раз Миссисипи… Два Миссисипи… Три Миссисипи… Мы делали так не только когда шторм был снаружи.