Оливия хотела приветственно помахать рукой, но смогла лишь слабо улыбнуться. Милый Лисандр все же пришел утешить ее, пусть и в воображении. — Я снова вижу сон. Но этот мне нравится. — Ш-ш-ш, тише, — прошептал ей Аэрон, — я здесь. — И я тоже. — Лисандр окинул комнату взглядом, и его губы скривились от отвращения. — К сожалению, это не сон. — Он, как всегда, говорил правду, и его голос звучал так же уверенно, как когда-то и у самой Оливии. Неужели это происходит наяву? — Я же теперь человек и не должна тебя видеть. В действительности то, что она его сейчас видит, идет вразрез с правилами. Если только Бог не решил ее вознаградить. Но это маловероятно, принимая во внимание то, что она отвергла свое наследие. Лисандр смотрел ей в глаза — так пронзительно, будто заглядывал прямо в душу. — Я подал прошение Совету от твоего имени. Они согласились дать тебе еще один шанс. Так что часть тебя по-прежнему ангельская и останется таковой на протяжении следующих четырнадцати дней. В течение этого срока ты имеешь право передумать и вернуться на свое законное место. Шок поразил ее, точно удар молнии, обжигающий и испепеляющий. — Я не понимаю. — Еще ни один падший ангел не удостаивался второго шанса. — Нечего тут понимать, — сказал Аэрон, все еще пытаясь успокоить ее. — Я с тобой. — Я ведь один из Семерых Избранных, Оливия. Поэтому, когда я попросил для тебя четырнадцать дней, тебе их дали. Это время ты можешь провести здесь… насладиться жизнью. А потом нужно вернуться назад. — В голосе Лисандра звучала обида на ученицу за то, что она не догадалась о полагающихся его статусу привилегиях. Она уловила также и нотки надежды, опечалившие ее. Выбрав Аэрона, она сожалела лишь о том, что причинила боль Лисандру, этому удивительному воителю. Ведь он любит ее и желает ей только добра. — Мне жаль, но я не передумаю. Такой ответ ошеломил Лисандра. — Даже когда этого бессмертного у тебя отнимут? Оливия едва сдержалась, чтобы не заплакать от страха. «Я не готова потерять его». Но она так слаба, что ничем не может помочь Аэрону, и знает об этом. — Потому ты… — Нет-нет, успокойся. Я пришел сюда не для того, чтобы его убить. — Он не сказал «пока», но это подразумевалось само собой. — Если ты решишь остаться, то нового палача выберут по истечении отведенных тебе четырнадцати дней. Что ж, значит, она проведет с Аэроном две недели. Не больше и не меньше. Этого должно быть достаточно, чтобы запастись воспоминаниями на всю оставшуюся жизнь. Если, конечно, удастся убедить Аэрона оставить ее в крепости. Он ведь такой упрямый… Оливия вздохнула. — Спасибо, — сказала она Лисандру. — За все. Ты не обязан был это делать для меня. Наверняка за подобную уступку ему пришлось яростно повоевать с Советом, хоть он и один из Семерых Избранных. Однако он добился своего, подарив Оливии возможность насладиться столь желанными радостями обычной жизни и страстью, прежде чем она снова займет свое место в раю. Она не стала говорить Лисандру, что не вернется ни при каком исходе. Вернись она через четырнадцать дней, ей опять поручат убить Аэрона, и она, как и прежде, не сможет это сделать. — Я люблю тебя. Надеюсь, ты это знаешь. И не важно, что будет дальше. — Оливия, — произнес явно сбитый с толку Аэрон. — Он не может ни видеть, ни слышать, ни чувствовать меня, — пояснил Лисандр. — Сейчас он понял, что ты говоришь не с ним, и думает, будто у тебя галлюцинации от боли. — Наставник шагнул к кровати. — Должен тебе напомнить, Лив, что этот мужчина — демон. И олицетворяет собой все то, против чего мы боремся. — Как и твоя женщина. Лисандр расправил широкие плечи и вздернул подбородок. Упрямый воитель ее Лисандр. Как и Аэрон. — Бьянка не нарушала наших законов. — Даже если бы и так, ты все равно захотел бы остаться с ней. Ты нашел бы способ, как это сделать. — Оливия? — повторил Аэрон. Лисандр не обратил на него внимания. — Почему ты предпочла смертную жизнь с ним, Оливия? Ради нескольких минут в его объятиях? Это принесет тебе лишь страдания и разочарование. И снова в его словах прозвучала непреложная истина. Ложь в их мире не допускается. «Теперь это только его мир», — печально подумала она. Тем не менее ей не хотелось верить Лисандру. Здесь она может делать то, чего так отчаянно желала. Она не только получила возможность жить, как смертные, но и чувствовать так же, как они. Дверь спальни открылась, спасая ее от необходимости отвечать, в комнату влетел маленький пластиковый пузырек и приземлился на пол рядом с обутыми в сандалии ногами Лисандра. — Вот лекарство! — крикнул Торин и захлопнул дверь, прежде чем Оливия успела снова раскричаться. Аэрон хотел было подняться, но Оливия навалилась на него всем весом, удерживая на месте. — Нет, — проговорила она, морщась от очередной вспышки боли. — Останься. Он мог бы оттолкнуть ее, но не стал. — Мне нужно взять таблетки. Они облегчат твою боль. — Позже, — сказала она. Теперь, узнав нежность прикосновений Аэрона, тепло его тела, успокаивающие объятия, Оливия не хотела разлучаться с ним. Даже на миг. Сначала ей показалось, что он проигнорирует ее просьбу, но спустя мгновение он расслабился и обнял ее крепче. Оливия довольно вздохнула и снова посмотрела в жесткие глаза Лисандра. Он хмурился. — Вот почему, — обратилась она к нему. Ангелы друг друга не обнимают. Наверняка могли бы, если б захотели, но никогда так не делают. Зачем бы им это понадобилось? Они ведь считают друг друга братьями и сестрами, и физическому желанию в этих отношениях нет места. — Что «вот почему»? — спросил Аэрон, по-прежнему сбитый с толку. — Вот почему ты мне нравишься, — честно ответила она. Он напрягся, но промолчал. Прищурившись, Лисандр плавным движением расправил крылья, и их золото засверкало в лунном свете. Одно перо упало на пол. — Поправляйся, милая, а потом я вернусь. Тебе здесь не место. Со временем ты это тоже почувствуешь. Глава 5 В первую ночь своего пребывания в крепости Оливия уснула, едва закончив странный разговор с самой собой. Она стонала и вздыхала, мучаясь от боли, и металась по кровати, отчего разбередила свои раны еще сильнее. А на вторую ночь опять стала бормотать о демонах. — Не трогай меня, ты, вонючая тварь. — Рыдание, всхлип. — Пожалуйста, не трогай меня. На третью ночь воцарилось зловещее молчание. Аэрон предпочел бы мольбы. Все это время он находился рядом — вытирал ей пот со лба, поил водой с толчеными таблетками и даже прочитал вслух один из любовных романов Париса, хотя Оливия никак не отреагировала. Ему вовсе не хотелось, чтобы ее смерть была на его совести. Более того, Аэрон желал, чтобы она исчезла из его жизни, и не важно, как сильно его тело реагирует на ее близость. Или на мысли о ней. Он не лгал, говоря, что, как только выздоровеет, она должна будет уйти. Именно из-за реакции его тела. Хуже того, из-за реакции его демона. Не на нее, а из-за нее. «Накажи, — кажется, в сотый уже раз настаивал демон. — Накажи тех, кто ее мучил». Когда на Аэрона наложили проклятие жажды крови, демон разговаривал с ним односложными командами и то и дело проецировал в его сознание сцены насилия. Однако последние три дня Ярость вдруг полюбил общаться длинными предложениями, к которым Аэрон еще не привык. Куда девался покой, вызванный появлением Оливии? Вдобавок Аэрон не был уверен, через что ей пришлось пройти, когда ее вышвырнули с небес, и пока не позволял себе это выяснять, ведь тогда вряд ли сумеет удержать своего демона от возмездия. Он и сейчас-то с трудом его контролирует. А если узнает правду, то, возможно, и не захочет останавливать. Если он когда-нибудь и будет наслаждаться тем, что творит Ярость, то… «Не нужно так думать». Аэрон не хотел вести себя с Оливией мягче, чем сейчас, как не желал, чтобы она еще глубже проникла в его мысли и решения. В его жизни и без того хватает сложностей. Своим появлением она лишь добавила новых. Оливия хочет веселиться, а Аэрон даже значения этого слова не знает и не собирается тратить время на выяснение. И сожалений из-за этого не испытывает. Честно. Она хочет любви, но Аэрон для этой цели совершенно не подходит. Романтическую любовь он точно никому предложить не может. Особенно хрупкому созданию вроде Оливии. И об этом тоже не сожалеет. Честно. Она хочет свободы. Вот это Аэрону по силам ей предоставить. В городе. Если только она наконец поправится, черт ее дери!