– Кто вы такие? Куда направляетесь? Что вам нужно? – Мы ищем императора, – сказал маркиз де Шаржбёф. – У меня важная министерская депеша для гран-маршала Дюрока! – Вам нельзя здесь оставаться, – сказал жандарм. Однако мадемуазель де Сен-Синь и маркизу все же пришлось остаться – наступала ночь. – Где мы? – спросила графиня, останавливая двух офицеров, чьи мундиры были прикрыты суконными сюртуками. – Вы – в самом авангарде французской армии, мадам, – отвечал один из офицеров. – Но вам следует как можно скорее уехать: если враг перейдет в атаку или начнется артиллерийский обстрел, вы окажетесь меж двух огней. – Ах, вот как… – с безразличным видом вздохнула Лоранс. Услышав этот вздох, другой офицер сказал: – Как эта женщина вообще тут оказалась? – Мы дожидаемся жандарма, который ушел сообщить о нас г-ну Дюроку. Мы надеемся на его протекцию: нам нужно повидать императора. – Повидать императора? – спросил первый офицер. – Вы хотите говорить с ним накануне решающей битвы? – Вы правы, – ответила графиня, – мне следует подождать до завтра. После победы он будет добрее. Офицеры отъехали на два десятка шагов и остановились. Экипаж же окружила целая толпа генералов, маршалов, офицеров – все в великолепных мундирах. Никто не задавал маркизу и Лоранс никаких вопросов – карету просто объезжали. – Бог мой! Боюсь, это и был император, – обратился маркиз к мадемуазель де Сен-Синь. – Император? Так вот же он! – сказал стоящий поблизости генерал-полковник. Лоранс посмотрела на человека, находившегося в нескольких футах от кареты – в одиночестве, чуть впереди остальных, – того самого, который спросил: «Как эта женщина вообще тут оказалась?» Этот офицер – будем теперь называть его императором – был в своем знаменитом рединготе, накинутом поверх зеленого мундира, и сидел верхом на белом коне с богатой сбруей. Через лорнет он оглядывал позиции прусской армии, расположившейся на противоположном берегу Заале. Теперь Лоранс стало ясно, почему их экипаж остановили именно тут и почему императорская свита не задавала вопросов. Молодая женщина конвульсивно содрогнулась: час настал. Вблизи глухо топали солдаты и перемещались орудия: армия в ускоренном темпе разворачивалась на плато – том самом, на котором они сейчас находились. Батареи, казалось, говорили на особом языке; лязгали зарядные ящики, сверкали бронзой пушки. – Маршал Ланн со своим корпусом займут передовые позиции, маршал Лефевр с гвардией переместятся на этот холм, – сказал второй офицер, оказавшийся генерал-майором Бертье. Император спешился, и Рустан, его знаменитый мамелюк, тут же подбежал, чтобы придержать коня. Лоранс не могла опомниться от изумления; такая простота казалась ей невероятной. – Я останусь ночью на плато, – сказал император. В эту минуту к маркизу де Шаржбёфу приблизился гран-маршал Дюрок, которого разыскал наконец жандарм, и спросил о цели его приезда. Маркиз ответил, что письмо министра иностранных дел объяснит ему, насколько важно для них с мадемуазель де Сен-Синь получить аудиенцию у императора. – Его величество наверняка будет ужинать в своем бивуаке, – произнес Дюрок, принимая письмо. – Сейчас я разберусь, в чем, собственно, дело, и дам вам знать, возможно ли то, о чем вы просите. Капрал – обратился он к жандарму, – прошу вас сопроводить этот экипаж в арьергард, к хижине. Г-н де Шаржбёф поехал за жандармом. Карета остановилась за домиком самого скромного вида, построенным из дерева и глины и окруженным десятком фруктовых деревьев. Он находился под постоянной охраной отряда пехотинцев и кавалерии. Нужно сказать, что война представала здесь во всем своем величии и великолепии. С вершины холма обе армии, освещенные луной, были видны как на ладони. После часового ожидания, во время которого непрерывно сновали туда-сюда адъютанты, за мадемуазель де Сен-Синь и маркизом де Шаржбёфом явился Дюрок. Он провел их внутрь хижины с глинобитным полом, какой обычно бывает в крытых гумнах. Со стола к этому времени уже убрали, и Наполеон сидел на простом деревенском стуле у очага, в котором дымились сырые дрова. Судя по грязным сапогам, днем императору пришлось немало пройти пешком. Он снял свой знаменитый редингот, и его не менее знаменитый зеленый мундир c надетой через плечо красной орденской лентой, оттененной белыми казимировыми кюлотами и белым же жилетом, подчеркивал бледность грозного, царственного лица. Рукой император придерживал развернутую на коленях карту. Перед ним стоял Бертье в своем блистательном мундире вице-коннетабля Империи. Камердинер Констан как раз подал Наполеону на подносе кофе. – Что вам угодно? – спросил император с напускной резкостью, пронизывая Лоранс взглядом, словно лучом. – Вы уже не боитесь говорить со мной перед битвой? В чем дело? – Сир, – произнесла графиня, глядя на него не менее пристально, – я – мадемуазель де Сен-Синь. – И что же? – последовал сердитый вопрос. Наполеону показалось, что своим взглядом она бросает ему вызов. – Неужели вы не понимаете? Я – графиня де Сен-Синь, и я молю вас о милосердии, – проговорила Лоранс, падая на колени и протягивая императору прошение, составленное Талейраном, на котором также поставили свои подписи императрица, Камбасерес и Мален. Наполеон милостиво помог просительнице подняться и, смерив ее проницательным взглядом, сказал: – Неужели вы все-таки одумались и понимаете, какой должна быть Французская империя? – Ах, сейчас я понимаю только императора! – отвечала Лоранс, сраженная простотой, с которой этот баловень судьбы произнес слова, дающие надежду на снисхождение. – Они невиновны? – спросил Наполеон. – Все до единого, – сказала она с энтузиазмом. – Все? Ну нет, управляющий – опасный человек, который убил бы моего сенатора, не спросясь у вас… – О сир, – произнесла графиня, – если бы у вас был друг и он рискнул ради вас всем, разве вы бы покинули его? Прошу вас, не… – Вы – женщина, – сказал Наполеон с ноткой насмешки в голосе. – А вы – железный человек! – ответила ему Лоранс с запальчивой суровостью, которая понравилась императору. – Этот человек приговорен к смерти судом своей страны, – сказал он. – Но он невиновен. – Дитя! – проговорил Наполеон. Он встал, взял мадемуазель де Сен-Синь за руку и вывел на открытое место на вершине холма. – Смотрите! – сказал император с особенным, присущим только ему красноречием, делавшим трусов храбрецами. – Перед вами – триста тысяч солдат, и они тоже ни в чем не повинны. И завтра тридцать тысяч из них погибнут, умрут за свою страну. А ведь в рядах прусской армии вполне может оказаться талантливый механик, идеолог, гений – и он также лишится жизни. В числе наших погибших тоже будет много одаренных людей, пусть и никому не известных. Да что там, лучший друг может погибнуть у меня на глазах! И буду ли я кого-то в этом винить? Нет. Я промолчу. Знайте же, мадемуазель: ради законов своей страны надо умирать, как мы умираем здесь ради ее славы, – добавил он, провожая графиню обратно к хижине. – А теперь возвращайтесь во Францию, – сказал Наполеон, глядя на маркиза. – Мои распоряжения будут посланы следом за вами. Лоранс поверила, что наказание для Мишю будет смягчено, и в порыве пылкой благодарности опустилась на одно колено перед императором и поцеловала ему руку. – Вы – г-н де Шаржбёф? – спросил Наполеон, разглядывая маркиза. – Да, сир. – У вас есть дети? – Да, и много. – Так почему бы вам не прислать ко мне кого-то из своих внуков? Он мог бы стать моим пажом… «Теперь в нем заговорил подпоручик! – подумала Лоранс. – Он желает платы за свое милосердие». Маркиз молча поклонился. К счастью, в этот момент в хижину стремительно вошел генерал Рапп. – Сир, гвардейская кавалерия и кавалерия великого герцога Бергского прибудут сюда не раньше чем завтра пополудни. – Ничего! – сказал Наполеон, оборачиваясь к Бертье. – Нам дана отсрочка. И нужно суметь ею воспользоваться. По знаку императора маркиз и Лоранс вышли и сели в карету. Капрал указал им дорогу и проводил до деревни, где они и заночевали. На следующий день путешественники покинули поле битвы под аккомпанемент восьми сотен орудий, рокотавших в течение десяти часов, и уже в пути узнали об удивительной победе при Йене. Через неделю они въезжали в пригород Труа. Приказом верховного судьи, переданным имперскому прокурору суда первой инстанции в Труа, четырех дворян предписано было отпустить на поруки в ожидании решения императора и короля; что же касается Мишю, его приговор получил подтверждение, и прокуратура отдала распоряжения насчет казни. Оба этих документа прибыли в один и тот же день, утром. Около двух пополудни Лоранс в дорожном платье отправилась в тюрьму. Она добилась позволения оставаться рядом с Мишю во время печальной церемонии, получившей название «предсмертное одевание». Его причастил добрейший аббат Гуже, вызвавшийся проводить Мишю к эшафоту. Сам Мишю сожалел лишь о том, что умирает, не узнав, какая участь уготована его господам. Поэтому при виде Лоранс он вскрикнул от радости. – Теперь я могу умереть, – сказал он. – Они помилованы, но я не знаю, на каких условиях, – отвечала она. – Помилованы… Я сделала для тебя все, что могла, друг мой, хоть меня и отговаривали! Я верила, что спасла тебя, а оказалось, что своей монаршей любезностью император ввел меня в заблуждение. – Так было предначертано свыше, – сказал Мишю. – Сторожевой пес умрет на том же месте, где были убиты его старые хозяева. Последний час пролетел быстро. Когда пришло время выходить, Мишю попросил о единственной милости – поцеловать руку мадемуазель де Сен-Синь, но Лоранс подставила ему щеку и приняла святой поцелуй этого благородного мученика. В повозку Мишю садиться не пожелал. – Невинные должны идти пешком! – произнес он. Мишю отказался опереться на руку аббата Гуже и решительно, с достоинством прошел к эшафоту. Перед тем как положить голову на плаху, он попросил палача отвернуть ворот редингота, закрывавшего ему шею: «Моя одежда достанется вам, постарайтесь ее не испортить». Едва четыре дворянина успели повидаться с мадемуазель де Сен-Синь, как посыльный дивизионного генерала привез им патенты младших лейтенантов одного из кавалерийских полков и приказ явиться на сборный пункт в Байонну. После душераздирающего прощания – а все они предчувствовали, что готовит им будущее, – мадемуазель де Сен-Синь вернулась в опустевшее шато. Близнецы умерли вместе на глазах у императора, защищая друг друга, в сражении при Сомосьерре, оба – в чине командира эскадрона. Их последними словами были: «Лоранс, умираю, не отступив!» Старший из дʼОтсеров погиб полковником, атакуя редут под Москвой, и брат заступил на его место. Адриан, получив в битве при Дрездене чин бригадного генерала, там же был серьезно ранен и отправлен в Сен-Синь на поправку. Стремясь спасти последнего из четырех молодых людей, которые так недолго радовали ее своим обществом, графиня, которой к тому времени исполнилось тридцать два года, вышла за него замуж. Она предложила Адриану свое увядшее сердце; он принял его – тот, кто любит, либо не сомневается ни в чем, либо же ничего не принимает на веру. К Реставрации Лоранс отнеслась без энтузиазма: Бурбоны пришли слишком поздно для нее. Тем не менее жаловаться ей не пришлось: ее супруг произведен был в пэры Франции, и ему был пожалован титул маркиза де Сен-Синя, а в 1816 году он стал генерал-лейтенантом и кавалером ордена Святого Духа – за выдающиеся заслуги, оказанные в то время. Сын Мишю, о котором Лоранс заботилась как о родном, в 1817 году стал адвокатом. После двухлетней практики он был назначен заместителем судьи в трибунале Алансона, а оттуда в 1827 году перешел на должность королевского прокурора в трибунал Арси. Лоранс, которая распоряжалась капиталом Мишю, в день совершеннолетия юноши передала ему ценные бумаги, дающие двенадцать тысяч ливров годового дохода; позднее она поспособствовала его браку с богатой мадемуазель Жирель из Труа. Маркиз де Сен-Синь скончался в 1829 году на руках у Лоранс в окружении отца, матери и детей, которых он обожал. Тогда тайны похищения сенатора еще не знал никто. Людовик XVIII постарался смягчить горе, причиненное этими событиями; но в присутствии маркизы де Сен-Синь он и словом не обмолвился о его причине, что навело ее на мысль о его причастности к трагедии. Глава 22 Сумрак рассеивается