– А не приказывал ли господин сенатор сжечь некие бумаги в своем парке? – неожиданно спросил де Гранвилль. Мален посмотрел на Гревена. После этого быстрого обмена взглядами, не укрывшегося от Бордена, сенатор ответил, что ничего подобного не делал. Государственный обвинитель попросил рассказать подробнее о засаде в парке Гондревилля, жертвой которой Мален едва не стал. Не привиделось ли ему дуло карабина? На это сенатор отвечал, что Мишю сидел на дереве и явно подстерегал кого-то. Этот ответ, совпадавший с показаниями нотариуса Гревена, вызвал живой отклик у публики. Молодые же де Симёзы слушали показания своего врага, проявившего по отношению к ним неожиданное благородство, с невозмутимым спокойствием. Лоранс испытывала ужаснейшие страдания, и маркизу де Шаржбёфу то и дело приходилось удерживать ее за руку. Кивнув четверым подсудимым, которые не ответили на его приветствие, граф де Гондревилль удалился. Казалось бы, мелочь, однако присяжные возмутились. – Все пропало, – шепнул Борден на ухо маркизу. – Увы! Их погубило собственное прекраснодушие! – ответил г-н де Шаржбёф. – Что ж, господа, принять решение нам будет проще, чем когда-либо, – сказал государственный обвинитель, вставая и глядя на присяжных. По его мнению, два мешка гипса понадобились для того, чтобы вмуровать в стену металлическую петлю навесного замка, с помощью которого и запиралась дверь в подземелье; замок этот был подробно описан в протоколе, составленном утром г-ном Пигу. Он легко доказал, что только обвиняемые знали об этом подземелье; поставил на вид лживость линии защиты, стер в порошок все ее аргументы благодаря новым уликам, появившимся в деле столь чудесным образом. В 1806 году были еще очень свежи воспоминания о Верховном существе[69] 1793 года, чтобы говорить о божественной справедливости, поэтому он не стал упоминать перед присяжными о вмешательстве свыше. В завершение своей речи прокурор заявил, что Правосудие не обойдет своим вниманием неизвестных сообщников, освободивших сенатора, и занял свое место, с уверенностью ожидая вердикта. Присяжные понимали, что за всем этим кроется какая-то тайна; при этом они, все до единого, были убеждены, что ключ к тайне – в руках у подсудимых, которые молчат в силу личных, весьма важных для них интересов. Г-н де Гранвилль, который более не сомневался в том, что происходящее – одна сплошная фальсификация, встал. Он выглядел удрученным. Причем удручали его не столько новые, внезапно возникшие улики, сколько очевидная убежденность присяжных. Пожалуй, его новая речь превзошла вчерашнюю. Она была более логичной и сжатой. Однако г-н де Гранвилль чувствовал, что его горячность наталкивается на отчуждение присяжных; он говорил в пустоту и понимал это. Для адвоката – положение ужасное, леденящее кровь. Он обратил внимание присяжных на тот факт, что сенатора освободили словно по волшебству, – и это сделали уж точно не подсудимые и не Марта! – и это только подтверждает его первоначальные выводы. Вне всяких сомнений, вчера его клиенты еще рассчитывали на оправдательный приговор; и если, как предполагает обвинение, они вольны были удерживать сенатора или даровать ему свободу, они бы ни за что не отпустили его, прежде чем вердикт присяжных был бы оглашен. Адвокат попытался донести до судей, что только тайный враг, и никто более, мог нанести этот удар. И странная вещь! Если речь г-на де Гранвилля и заставила сомневаться государственного обвинителя и судей, присяжные выслушали ее исключительно из чувства долга. Даже публика в зале, прежде столь снисходительная к подсудимым, уверовала в их виновность. Воображение взяло верх над фактами. В ходе процесса измышления толпы довлеют над судьями, над присяжными – и наоборот. Уловив направление мысли присутствующих – трудно сказать, ощущается это на уровне разума или чувств, – защитник завершил речь страстным призывом, вложив в него всю силу убеждения. – От имени подсудимых я прощаю ваше фатальное заблуждение, развеять которое не под силу ничему! – вскричал он. – Все мы стали игрушками в руках неведомой, макиавеллиевской силы, а Марта Мишю – еще и жертвой отвратительного вероломства, но общество поймет это только тогда, когда несчастье произойдет и его уже невозможно будет исправить! Апеллируя к показаниям сенатора, г-н Борден потребовал для своих подзащитных оправдательного приговора. Председатель объявил о прекращении прений с беспристрастием, какое давала ему очевидная убежденность присяжных: они уже все для себя решили. Он даже попытался склонить чашу весов в пользу подсудимых, упомянув о показаниях сенатора. Эта снисходительность нисколько не помешала обвинению восторжествовать. В одиннадцать вечера на основании ответов коллегии присяжных на все вопросы, которые были заданы им согласно процедуре, суд приговорил Мишю к смертной казни, господ де Симёз – к двадцати четырем годам принудительных работ, а господ дʼОтсер – к десяти. Готара оправдали. Всем, кто находился в зале, не терпелось увидеть лица пяти осужденных в решающий момент судилища – когда они, представ перед судом свободными, услышат приговор. Четыре дворянина взглянули на Лоранс, которая ответила им воспаленным, лишенным слез взглядом святой мученицы. – Она заплакала бы, если бы нас оправдали, – сказал брату младший из де Симёзов. Никогда еще осужденные не выглядели такими безмятежными, не встречали с таким достоинством несправедливое обвинение, как эти пять жертв отвратительного заговора. – Наш защитник простил вас, – сказал, обращаясь к суду, старший из близнецов де Симёз. Г-жа дʼОтсер слегла и в течение трех месяцев оставалась прикованной к постели в отель-де-Шаржбёф. Ее супруг мирно возвратился в Сен-Синь; но его точило горе, которое старики, которым отказано в развлечениях, переносят тяжелее, чем молодые; кюре, видя его задумчивость, склонялся к тому, что несчастный отец мыслями все еще находится в зале суда. Марту судить не довелось: она умерла в тюрьме через три недели после того, как Мишю вынесли приговор. Она угасла на руках у Лоранс, поручив сына ее заботам. Едва было обнародовано решение суда, как его настолько затмили политические события высочайшей важности, что о деле де Симёзов больше никто и не вспомнил. Общество, подобно океану, утихает и возвращается в привычные берега после бури, следы которой стирает постоянное волнение ненасытных страстей и устремлений… Если бы не ее душевная сила и уверенность в невиновности кузенов, Лоранс сломалась бы; вместо этого она явила новые доказательства величия своего характера, удивив господ де Гранвилля и Бордена внешней безмятежностью, – это был отпечаток, который накладывают на прекрасные души ужасные несчастья. Графиня трепетно ухаживала за г-жой дʼОтсер и ежедневно два часа проводила в тюрьме. Она сказала, что выйдет замуж за одного из кузенов, когда их отправят на каторгу. – На каторгу! – вскричал Борден. – Мадемуазель, прошу вас, не говорите так! Мы попросим милости у императора! – Просить о помиловании у Бонапарта? – ужаснулась Лоранс. Очки соскользнули с носа старого прокурора; он успел подхватить их, прежде чем они упали. Борден посмотрел на молодую особу, отметив про себя, что перед ним уже не девушка, а взрослая женщина. Только теперь он до конца постиг ее характер. Взяв старого маркиза де Шаржбёфа за руку, Борден сказал: – Господин маркиз, едемте немедленно в Париж и спасем их – без ее участия! Глава 21 В бивуаке императора Ходатайство о помиловании господ де Симёз, дʼОтсер и Мишю было первым делом, рассмотренным Кассационным судом. Церемонии, сопровождавшие его учреждение, к счастью, привели к тому, что постановление вышло с задержкой. В конце сентября, после трех судебных заседаний, на которых были заслушаны речи защитников и генерального прокурора Мерлена, который сам взялся вести это дело, ходатайство было отвергнуто. Тогда же был создан Парижский имперский суд, и г-н де Гранвилль был назначен помощником генерального прокурора. Департамент Об находился в юрисдикции этого суда, и новая должность дала г-ну де Гранвиллю возможность предпринять кое-какие меры в пользу осужденных. Он обратился за содействием к своему покровителю Камбасересу. На следующий день после отклонения ходатайства Борден и г-н де Шаржбёф явились к нему домой, в особняк в парижском квартале Марэ, где г-н де Гранвилль наслаждался медовым месяцем – между делом он успел жениться. Несмотря на множество событий, произошедших в жизни бывшего защитника Мишю, было видно, что он огорчен отказом Кассационного суда, и г-н де Шаржбёф пришел к выводу, что, даже став помощником генерального прокурора, де Гранвилль остается верен своим клиентам. Некоторые адвокаты, настоящие мастера своего дела, к процессам, которые ведут, относятся столь же трепетно, как и к любовницам. Однако это – редкий случай, и полагаться на него не стоит. Оставшись в кабинете наедине с бывшими клиентами, г-н де Гранвилль сказал маркизу: – Не ожидал вашего визита. Я уже исчерпал все свои возможности. Даже не пытайтесь спасти Мишю, ибо тогда вы не добьетесь помилования для де Симёзов. Правосудию нужна жертва. – Боже мой! – воскликнул Борден, показывая молодому юристу три ходатайства о помиловании. – Могу ли я самовольно изъять прошение вашего бывшего подзащитного? Бросить этот документ в огонь – все равно что отрезать ему голову! Он указал на чистый лист с подписью Мишю. Г-н де Гранвилль взял его в руки и окинул взглядом. – Мы не можем его уничтожить. Но знайте! Попросив все, вы не получите ничего! – У нас есть время на то, чтобы поговорить с Мишю? – спросил Борден. – Да. Приказ об исполнении приговора издает генеральный прокурор, так что еще несколько дней мы можем вам дать. Закон убивает, – добавил он с горечью, – но с соблюдением всех формальностей, по крайней мере в Париже. Г-н де Шаржбёф уже успел навести кое-какие справки у верховного судьи, а потому эти печальные слова де Гранвилля легли на его плечи тяжким бременем. – Мишю невиновен, я это знаю, я это утверждаю, – продолжал юрист, – но что мы можем сделать – одни против всех? Подумайте и о том, что мне в моей нынешней должности полагается молчать. Я обязан возвести эшафот, на котором мой вчерашний подзащитный лишится головы! Спасти де Симёзов ценой жизни Мишю… Г-н де Шаржбёф достаточно хорошо знал Лоранс, чтобы понимать, что она ни за что на это не согласится. Маркиз предпринял последнюю попытку. Он испросил аудиенции у министра иностранных дел, дабы узнать, возможно ли спасти осужденных средствами высшей дипломатии. С собой он прихватил Бордена; тот был знаком с министром и оказал ему не одну услугу. Старики застали Талейрана глядящим на огонь. Он сидел у камина, вытянув ноги и опершись щекой на руку, а локтем – на стол. Рядом на полу лежала газета. Министр только что прочел постановление Кассационного суда. – Прошу, садитесь, г-н маркиз, – сказал министр, – и вы, Борден, – добавил он, указывая последнему на стул, стоящий у стола напротив его собственного. – Пишите! Сир, четыре безвинных дворянина осуждены присяжными, и Ваш Кассационный суд оставил приговор без изменений. Отныне помиловать их может только Ваше императорское величество, и они взывают к Вашему августейшему милосердию единственно для того, чтобы умереть, сражаясь у вас на глазах. С нижайшим почтением к Вашему императорскому величеству… и так далее. – Только князья умеют просить так, чтобы им невозможно было отказать! – сказал маркиз де Шаржбёф, принимая из рук Бордена драгоценный набросок прошения, под которым четырем дворянам предстояло подписаться, и обещая себе раздобыть еще несколько подписей выдающихся персон – в их поддержку. – Жизнь ваших родственников, г-н маркиз, – произнес министр, – сейчас зависит от военной удачи. Постарайтесь увидеться с императором на следующий день после победы, и они будут спасены! Он взял перо и написал конфиденциальное письмо императору, а также еще десяток строк – маршалу Дюроку, затем позвонил в звонок, попросил секретаря принести дипломатический паспорт и спокойно сказал старому прокурору: – Каково ваше истинное мнение по поводу этого процесса? – Разве вы, мсье, не знаете, кто так ловко все подстроил? – Догадываюсь, но хочу быть уверен, и на то есть свои причины, – отвечал князь де Талейран. – Возвращайтесь в Труа и привезите графиню де Сен-Синь – завтра же, в этот дом, примерно в это же время, но тайно. Вас проведут в покои мадам де Талейран, я ее предупрежу. Если мадемуазель де Сен-Синь узна́ет человека, который будет стоять передо мной, если окажется, что он приезжал к ней в тот период, когда расследовали заговор господ де Полиньяка и де Ривьера, что бы я ни говорил, что бы он ни отвечал – ни жеста, ни слова! Думайте только о спасении господ де Симёз и не заботьтесь больше о своем странном злодее-управляющем. – О, это исключительный человек! – воскликнул Борден. – Энтузиазм? Вот уж не ожидал от вас, Борден! Значит, в этом человеке действительно что-то есть. – Талейран тут же переменил тему. – Наш суверен чрезмерно самолюбив, господин маркиз, и намеревается отправить меня в отставку, дабы иметь возможность без помех совершать глупости. Он – великий солдат и умеет изменять законы пространства и времени; людей он изменить не сможет никогда, но будет стремиться переделать их по образцу, который сочтет для себя удобным. И прошу, помните одно: помилования для ваших родственников может добиться только одна-единственная особа… И это – мадемуазель де Сен-Синь! Маркиз в одиночестве уехал в Труа и рассказал Лоранс, как обстоят дела. Графиня добилась позволения генерального прокурора повидать Мишю, и маркиз проводил ее до входа в тюрьму, где и остался ее ждать. Лоранс вышла в слезах. – Несчастный! – сказала она. – Он пытался встать на колени, прося меня больше о нем не заботиться, – забыл, что у него на ногах кандалы! Ах, маркиз, я буду просить, чтобы его помиловали! Да, я поеду и буду целовать императору ноги. И если мои усилия окажутся тщетными, сделаю все, чтобы память о нем вечно жила в нашей семье. Подайте новое ходатайство о его помиловании, чтобы выиграть время; я хочу заказать его портрет. Едемте! На следующий день, увидев условный сигнал, означавший, что Лоранс заняла предназначенное ей место, министр внешних дел позвонил в звонок и приказал явившемуся на зов секретарю ввести г-на Корантена. – Милейший, вы – человек весьма предприимчивый, – сказал ему Талейран. – Я хочу взять вас к себе на службу. – Ваша светлость… – Сперва выслушайте! Служа Фуше, вы заработаете состояние, но не получите ни почестей, ни завидной должности. Но с блеском исполняя мои поручения, как вы только что проделали это в Берлине, вы обретете значимость. – Ваша светлость, вы очень добры… – В последнем своем деле, в Гондревилле, вы продемонстрировали свой талант… – О чем вы, ваша светлость? – спросил Корантен, не выказывая ни особой холодности, ни особого удивления. – Мсье, вы ничего не добьетесь, – последовал сухой ответ. – Вы боитесь… – Чего же, ваша светлость? – Смерти! – произнес министр своим красивым, гулким и глубоким голосом. – Прощайте, милейший! – Это он! – сказал маркиз де Шаржбёф, входя в кабинет. – Но мы едва не довели графиню до могилы. Она задыхается! – Никто, кроме него, не способен на такие ухищрения, – отвечал министр. – Мсье, успех вашей миссии под угрозой, – продолжал он. – Поезжайте по дороге на Страсбург, я отправлю вслед за вами незаполненные бланки паспортов. Подыщите себе двойников, меняйте половчее маршрут и в особенности кареты. Устройте так, чтобы в Страсбург прибыли ваши двойники, а сами через Швейцарию и Баварию отправляйтесь в Пруссию! Никому ни слова, будьте крайне осмотрительны. Против вас – полиция, и вы не представляете, на что она способна… Мадемуазель де Сен-Синь предложила Роберу Лефевру достаточное вознаграждение, дабы он приехал в Труа и написал портрет Мишю. Г-н де Гранвилль пообещал этому художнику, в то время находившемуся на пике славы, всячески облегчить его работу. Г-н де Шаржбёф и Лоранс выехали в его старенькой полуберлине, прихватив с собой слугу, говорящего по-немецки. В окрестностях Нанси они догнали Готара и мадемуазель Гуже, которые выехали чуть раньше в великолепном экипаже. Лоранс и маркиз пересели в этот экипаж, а им отдали свою полуберлину. Министр не ошибся: в Страсбурге главный комиссар полиции отказался завизировать паспорт путешественников, ссылаясь на строгость полученных им распоряжений. В то же самое время маркиз с Лоранс выезжали из Франции через Безансон с дипломатическими паспортами. Лоранс оказалась в Швейцарии в первые дни октября, однако ее совершенно не волновали мелькавшие за окном прекрасные пейзажи. Она забилась вглубь кареты, погруженная в оцепенение, подобное тому, в которое впадает преступник, когда узнает о времени казни. В такие моменты все вокруг словно заволакивает жарким паром и самые обыденные вещи приобретают фантастические формы. Мысль: «Если у меня ничего не выйдет, они умрут!» – обрушивалась на душу Лоранс снова и снова, как некогда топор палача обрушивался на его жертв при четвертовании. Графиня чувствовала себя все более разбитой; она теряла жизненную силу в ожидании жестокой минуты, решающей и быстротечной, когда она окажется лицом к лицу с человеком, от которого зависит жизнь де Симёзов и дʼОтсеров. Для себя она решила, что не станет даже пытаться побороть эту слабость, – чтобы не тратить силы попусту. Маркизу не дано было понять эту расчетливость сильных духом, который внешне проявляется по-разному (ибо в напряженном ожидании иные, наиболее утонченные умы предаются неожиданной веселости), и он испугался, что не довезет Лоранс живой на эту встречу, имеющую для них особое значение и, бесспорно, выходящую за рамки повседневной жизни. Для графини унизиться перед этим человеком, ненавидимым и презираемым ею, означало гибель ее благородных устремлений. – Одна Лоранс вот-вот погибнет, другая – уцелеет. Но это будет уже не та Лоранс, – сказала она. Оказавшись на территории Пруссии, путешественники, разумеется, не могли не заметить, что на дорогах стало гораздо больше солдат и повозок. Началась Прусская кампания Наполеона. Лоранс и старый маркиз наблюдали за тем, как великолепные дивизии французской армии выстраиваются и маршируют, словно на параде в Тюильри. В окружении этой военной мощи, описать которую можно лишь словами и картинами из Библии, человек, вдохновлявший всю эту массу, представлялся Лоранс исполином. Скоро ее ушей достигли вести о победе: армия Империи разгромила противника на двух ключевых направлениях. Накануне приезда путешественников в Заальфельд (они пытались настичь Наполеона, перемещавшегося с молниеносной быстротой) стало известно, что погиб принц Пруссии. Наконец 13 октября – дурное предзнаменование! – мадемуазель де Сен-Синь оказалась на дороге, проходящей вдоль реки, в окружении войск Великой армии. Лоранс уже устала видеть вокруг себя сумятицу, переезжать от деревни к деревне и от дивизии к дивизии, томиться в обществе старика и чувствовать себя потерянной в этом океане из ста пятидесяти тысяч штыков, наставленных на всё те же сто пятьдесят тысяч – но уже в руках противника. Ей надоело смотреть на реку через изгородь, отделявшую ее от грязного тракта, поднимавшегося на вершину холма, и она спросила у встречного солдата, что это за река. – Она называется Заале, – отвечал он, указывая на значительные силы пруссаков, расположившиеся на противоположном берегу. Сгущались сумерки, и Лоранс видела, как вокруг зажигаются огни и поблескивает оружие. Престарелый маркиз, сидя рядом со своим новым слугой, с поистине рыцарской отвагой сам правил парой отменных лошадей, купленных накануне. Он прекрасно понимал, что на поле битвы не найдет ни форейторов, ни лошадей. Неожиданно лихой экипаж, при виде которого изумлялись все солдаты, был остановлен армейским жандармом, накинувшимся на маркиза с криком: