– Если разобраться, у Бурбонов куда больше прав замышлять, проводить в жизнь и осуществлять заговор против Бонапарта, нежели было у него самого, когда 18 брюмера он посягнул на Республику, его породившую, – сказал нотариус. – Он убил свою мать, в то время как его нынешний противник всего лишь хочет вернуться домой. Полагаю, увидев, что в списки эмигрантов перестали вносить новые имена и многих оттуда вычеркивают, что католическая церковь восстанавливается и издаются антиреволюционные законы, принцы должны были понять, что вернуться им будет чем дальше, тем сложнее, если не сказать невозможно. Бонапарт становится единственным препятствием к их возвращению; они желают его устранить, и это ясно как день. Поверженный заговорщик всегда преступник; победивший становится героем, и если посмотреть на дело с этой точки зрения, твое замешательство мне понятно. – Главная идея в том, – продолжал Мален, – чтобы руками Бонапарта швырнуть под ноги Бурбонам голову герцога Энгиенского, как Конвент в свое время швырнул европейским королям голову Людовика XVI. Таким образом Бонапарт еще раз докажет приверженность идеям Революции; либо же будет свергнут современный идол французов и их будущий император, чтобы на обломках его престола установить подлинный трон. Я завишу от обстоятельств – от удачного пистолетного выстрела или взрыва «адской машины», вроде той, что заговорщики использовали на улице Сен-Никез. Меня посвятили не во все детали. Мне предложено в критический момент созвать Государственный совет и поспособствовать легальной реставрации Бурбонов. – Выжди еще немного, – сказал нотариус. – Невозможно! Я должен принять решение безотлагательно. – Почему? – В числе заговорщиков – братья де Симёз, и сейчас они скрываются в окрестностях Гондревилля. Мне придется либо установить за ними слежку, дождаться, пока они себя скомпрометируют, и тогда от них избавиться, либо тайно им покровительствовать. Я просил префекта дать мне кого-то из своих подчиненных, и что же? Он присылает этих матерых волков, которые к тому же, проезжая через Труа, заручились помощью местных жандармов! – Гондревилль теперь твой, и это ты пытаешься его сохранить, участвуя в заговоре, – сказал Гревен. – Ни Фуше, ни Талейран, ни эти приезжие из Парижа не имеют ко всему этому никакого отношения. Играй с ними по-честному. А почему бы и нет? Все, кто причастен к казни Людовика XVI, сейчас в правительстве, и во Франции огромное количество людей, приобретающих национализированное имущество; а ты намереваешься привести к власти тех, кто потребует, чтобы ты вернул Гондревилль? Если они не законченные кретины, Бурбоны поставят крест на том, что сделали мы. Извести Бонапарта! – Человеку моего ранга не пристало доносить, – живо откликнулся Мален. – Твоего ранга? – с улыбкой переспросил Гревен. – Мне предлагают пост министра юстиции. – Понимаю, столь блестящая перспектива ослепила тебя, поэтому пробираться в этих политических потемках и искать выход придется мне. Невозможно представить, какие события могли бы вернуть Бурбонам трон сейчас, когда в распоряжении генерала Бонапарта восемьдесят кораблей и четыреста тысяч солдат. В выжидательной политике самое сложное – определить, когда неустойчивая власть падет; но, друг мой, власть Бонапарта в настоящее время сильна. Возможно, Фуше тебя проверяет, хочет узнать твои истинные замыслы, а затем избавиться от тебя? – Нет, я полностью уверен в посреднике. И если бы было так, как ты говоришь, Фуше не отправил бы ко мне этих двух горилл; я слишком хорошо их знаю, чтобы подозревать подвох. – На меня они наводят страх, – сказал Гревен. – Если Фуше тебе доверяет и о проверке речь не идет, то зачем он их прислал? Фуше не стал бы выкидывать такой трюк без причины. – Это вынуждает меня принять решение! – вскричал Мален. – С Симёзами я никогда не буду знать покоя! Может, Фуше, зная мое положение, не хочет их упускать, намереваясь подобраться через них к Конде? – Что ж, старина, при Бонапарте владельца Гондревилля никто не потревожит. И тут в густой листве липы Мален заметил ружейное дуло. – Я не ошибся, это был сухой щелчок заряжаемого ружья, – сказал он Гревену, прячась за толстое дерево. Встревоженный внезапным движением друга, нотариус последовал за ним. – Это Мишю, – проговорил Гревен, – я вижу его рыжую бороду. – Не подадим виду, что испугались, – сказал Мален, медленно удаляясь от опасного места. – Что он имеет против новых владельцев усадьбы? Совершенно ясно, что целился он не в тебя. Если он нас подслушал, придется заказать по нему заупокойную службу… А нам разумнее было бы выйти в поле. Кто, черт подери, мог знать, что шпионы прячутся даже на деревьях? – Век живи – век учись, – изрек нотариус. – И все-таки он был далеко, а мы разговаривали шепотом. – Нужно будет сказать о нем пару слов Корантену, – отвечал Мален. Глава 4 Маска сброшена Вскоре после этого Мишю вернулся домой, бледный и встревоженный. – Что-то случилось? – спросила у него испуганная жена. – Нет, – ответил он, увидев Виолетта, чье присутствие стало для него совершеннейшей неожиданностью. Мишю взял стул, спокойно уселся у камина и швырнул в огонь листок бумаги, который извлек из жестяной коробки, в каких солдаты обычно носят документы. Марта вздохнула свободно, как человек, сбросивший наконец с плеч огромный груз. Виолетту все это показалось любопытным. Управляющий с восхитительным хладнокровием положил карабин на каминную полку. Марианна и мать Марты пряли при свете лампы. – Идем, Франсуа, – обратился Мишю к сыну. – Пора в кровать. Хочешь ты спать или нет? Он схватил сына и вынес его из комнаты. – Спустишься в погреб, – зашептал он мальчику на ухо, когда они были уже на лестнице, – возьмешь две бутылки маконского, примерно треть из каждой выльешь и дольешь коньяком, что стоит на полке. Потом возьмешь бутылку белого и разбавишь коньяком наполовину. Сделай все как следует и поставь эти три бутылки на пустую бочку – ту, что стоит у входа в погреб. Когда я открою окно, выходи из погреба, седлай мою лошадь и поезжай в Пото-де-Гюё. Там жди меня. Вернувшись в комнату, Мишю сказал: – Вот постреленок, никак его не уложишь! Хочет делать то, что и взрослые, – все видеть, слышать, знать. Дурной пример вы подаете моим домочадцам, папаша Виолетт! – Господь с вами! – вскричал крестьянин. – Надо же, как вы сегодня разговорились! Обычно из вас слова не вытянешь… – Уж не думаете ли вы, что я не вижу, когда за мной шпионят? Не на того вы поставили, дорогой мой Виолетт. Если бы вы, вместо того чтобы прислуживать тем, кто желает мне зла, помогали мне, я бы сделал для вас кое-что получше, нежели продление договора об аренде… – А что бы вы сделали? – Глаза алчного крестьянина широко распахнулись. – Я продал бы вам свою землю по хорошей цене. – Не бывает хорошей цены, когда приходит время платить, – наставительно заметил Виолетт. – Я хочу уехать из этих мест и охотно продал бы вам свою ферму в Муссо со всеми постройками, посевами и домашней скотиной – за пятьдесят тысяч франков. – Неужели? – Так вы согласны? – Пресвятая дева, надо подумать. – Так давайте обсудим! Но я хочу получить задаток. – У меня ничего нет. – Ваше слово! – Вот еще! – Скажите, кто сейчас прислал вас ко мне. – С делами я управился, иду домой и думаю: дай-ка сверну к павильону, пожелаю мсье Мишю доброй ночи! – Ты ехал по делам верхом, а возвращаешься без лошади. Что ж я, по-твоему, кретин? Ты врешь мне, и я не продам тебе ферму. – Гревен меня попросил, что тут такого? Говорит: «Виолетт, нам бы повидать Мишю. Сходи за ним! Если не застанешь дома, дождись…» Вот я и понял, что вечером мне лучше побыть тут. – Те два парижских верзилы до сих пор в шато? – Откуда мне знать? Какие-то люди в гостиной были. – Ты получишь мою ферму! Давай обсудим детали. Жена, принеси-ка вина – обмыть сделку. Возьми лучшего руссильонского – того, что из погреба старого маркиза. Мы, слава богу, не дети. На пустой бочке у входа стоят две бутылки, и еще прихвати бутылку белого. – Это правильно! – сказал Виолетт, который никогда не пьянел. – Выпьем! – У вас ведь припрятано пятьдесят тысяч франков – под половицей, возле кровати! Отдадите их мне через две недели после того, как мы подпишем у Гревена договор купли-продажи. Виолетт побледнел и во все глаза уставился на Мишю. – Что? Ты пришел шпионить за отпетым якобинцем, имевшим честь председательствовать в клубе в Арси, и думаешь, что он не прищемит тебе нос? Я не слеп и заметил: ты недавно вынимал половицы и снова поставил их на место. Ну не пшеницу же ты под ними сеял, в самом деле! Выпьем! Взбудораженный Виолетт опрокинул в себя большой стакан вина, не обращая внимания на вкус, – от тревоги внутри у него все горело огнем, и примеси коньяка он даже не почувствовал; единственное, о чем он сейчас думал, – как поскорее вернуться домой и перепрятать свое сокровище. Домочадцы Мишю смотрели на него и улыбались. – По вкусу вам вино? – спросил Мишю у незваного гостя, наливая ему еще стакан. – Еще бы! – И на этой земле вы, Виолетт, будете хозяином! Полчаса они, как это принято у крестьян, заключающих сделку, оживленно обсуждали сроки вступления в права собственности и тысячу пустяковых подробностей, что-то выясняли, опустошая стаканы один за другим, что-то друг другу обещали и от чего-то отнекивались: «я что же, лгу?», «да святая правда!», «честное слово!», «стал бы я врать!», «чтоб мне шею сломать, если…», «чтоб мне этим вином отравиться, если это не чистейшая правда…», а потом Виолетт уронил голову на стол. Он не просто захмелел, он был мертвецки пьян. Мишю, как только увидел, что взгляд у гостя затуманился, поспешил открыть окно. – Где этот балбес Гоше? – спросил он у Марты. – Лег спать. – Ты, Марианна, – сказал управляющий своей верной служанке, – иди и стереги у двери, чтобы он не вышел. А вы, матушка, спуститесь вниз и присматривайте за этим вот шпионом. Будьте настороже. Открывать дверь можно только Франсуа. Это вопрос жизни и смерти, – добавил Мишю глубоким голосом. – Для всех, кто живет в моем доме: этой ночью я носа на улицу не высовывал! Чем бы вам ни грозили, клянитесь, что так и было. А ты, моя женушка, надевай-ка башмаки, бери чепец, и идем! Никаких вопросов, я с тобой! Последние три четверти часа во взгляде и жестах Мишю была деспотичная, не допускающая возражений властность, черпаемая им из того же загадочного и общего для всех источника, который дает великим полководцам на поле битвы силу увлекать за собой массы, великим ораторам – воспламенять аудиторию, а великим преступникам (призна́ем, что это так!) – претворять в жизнь свои дерзкие планы. В такие моменты кажется, будто сила эта изливается наружу, слова такого человека приобретают непобедимую мощь, а жесты подчиняют остальных его воле. Женщины – жена, теща и служанка – уже поняли, что должно произойти что-то очень важное. Слова были не нужны; они почувствовали это по быстроте движений Мишю, по тому, как горело его лицо, как красноречиво был нахмурен его лоб и как ярко, будто звезды, сияли его глаза. Заметили они и испарину у корней его волос, и то, как временами его голос подрагивал от нетерпения и злости… Марта беспрекословно подчинилась. До зубов вооружившись и закинув на плечо ружье, Мишю выскочил на дорогу, увлекая жену за собой. Еще немного – и они были на перекрестке, где их поджидал, затаившись в кустах, Франсуа.