– А это уж как вы пожелаете, Игорь Иванович, – согласилась северянка весело. – Ваше право. Я тогда обратно к полковнику Тандаджи попрошусь. Скрипнула дверь. Они повернули головы – на пороге стоял Тандаджи собственной персоной и разглядывал их с каменным выражением на лице. – Выздоровление идет полным ходом, как я погляжу, – с едва заметным ехидством произнес он. Капитан покраснела, отстранилась, и Стрелковский, с укоризной посмотрев на тидусса, пересел обратно на стул. – Доброго дня, полковник, – невозмутимо поздоровался Игорь, – присаживайся. Какими судьбами? – Пришел лично убедиться, что вы не при смерти, – Тандаджи аккуратно сел на стул, сложил руки на коленях. – Убедился. Теперь надо дождаться выписки. – Мне говорят, еще дня три минимум, Майло, – с сожалением ответил Игорь. – Разве что ты раньше организуешь нам транспортировку в Рудлог. – Организую, – легко согласился Тандаджи. – Запрос одобрили, так что сегодня вечером или завтра с утра переведут вас в Иоаннесбург. В Королевский лазарет. – И нужно что-то решать с гвардией. Тидусс легко улыбнулся. – Решили уже. Гвардия остается в замке по личному распоряжению Бермонта. Он сказал: «Жена у меня есть, королева у страны есть, не вижу причин отзывать гвардейцев». Я поставил Осинского командиром, будут при королеве, заодно и сведения нужные соберут. А тебя, Игорь Иванович, работа ждет. Судя по всему, – он взглянул на красную Дробжек, – в кабинет ты вернуться уже можешь. Хотя бы на полдня. Вот из лазарета и будешь ходить. А то я как-то привык уже к тому, что работа по внешней разведке на тебе и что я могу периодически ночевать дома. И, честно скажу, сейчас дел очень много. Супруга меня две недели почти не видит и грозит взорвать Управление – она несколько взбудоражена из-за беременности. А мне очень не хотелось бы привлекать ее за терроризм. – Серьезная угроза, – кивнул Игорь с улыбкой. – Завтра я буду в Управлении, Майло. А капитан, ты уж извини, пока на работу не выйдет. Может, и вообще не выйдет. – Сначала напиши запрос на перевод в твое подразделение, – ледяным тоном сказал тидусс. – А потом уже решай. А вы, капитан, – обратился он к Люджине, – не хотите ли остаться на оперативной работе? В службе внутренней безопасности? – Я, господин полковник, с Игорем Ивановичем останусь, – твердо сказала Дробжек. – Конечно, – сухо ответил тидусс и удовлетворенно качнул головой. И добавил с иронией: – Но если он вас уволит, приходите ко мне. Для вас место всегда найдется. Вы отлично справляетесь с самыми сложными заданиями. Стрелковский сощурился, Тандаджи ответил ему невинным и равнодушным взглядом. Дальше разговор зашел о текущих делах. Господа полковники сильно увлеклись импровизированным совещанием и еще долго бы общались, если бы в палату не заглянул врач и непререкаемо не приказал посетителю удалиться, а пациентам – разойтись по своим койкам. И не испугали старого доктора ни ледяное недовольство одного рудложского полковника, ни раздражение другого. Его дело – лечить, а эмоций за свою жизнь он насмотрелся столько, что они уже не трогали. Глава 2 12–18 декабря, Иоаннесбург Марина Горе бывает разным. Кто-то носит его в себе, как Ангелина, и оно изъедает ее изнутри, прорываясь болью в глазах, упрямо вздернутым подбородком и болезненной бледностью. Кто-то, как Каролина, выплескивает его вовне, растворяя в скипидаре и раз за разом упрямо рисуя солнечно-желтым и улыбчивым образ нашей Пол, распахнувшей руки, хохочущей, стремящейся навстречу, словно собираясь обнять или защекотать зрителя. Алина рыдает и твердит свои формулы или уходит на мороз гулять с высоким крепким парнем, готовым защитить ее от всего мира. Наш отец спасается от тяжести, помогая нести ее родным. Мое горе имело вкус злости и табака, стучалось в виски головной болью, выворачивало наизнанку и склеивало ресницы солью – но слезы не приносили облегчения. Отсутствие Полины ощущалось как нехватка дыхания, невозможность вдохнуть полной грудью. Мы жили, привычно чувствуя друг друга, как младенец в утробе матери ощущает биение ее сердца, – только мы слышали вибрации пяти родных сердец. И без одного из них было страшно, тягостно и непривычно. Видимо, за семь прошедших лет наша связь стала крепче – или мы стали сильнее? Когда ушла мама, ощущения были куда терпимее. В понедельник же, во время операции, которая, по счастью, подходила к концу, меня будто ударило лопнувшей струной – только боль была намного сильнее. Сразу пришло осознание, что Полины на Туре больше нет, окружающее поплыло – и я только успела шагнуть в сторону, чтобы не свалиться на склонившегося над пациентом Эльсена. Похоже, я стоила главврачу немало седых волос. Когда я очнулась от резкого запаха нашатыря в подсобке для медперсонала, рядом собрались чуть ли не все виталисты больницы, охранники, бормочущие в рации, и сам Новиков, нервно интересовавшийся, как я себя чувствую. Как будто мне вырвали кусок души. Слезы текли сами по себе, и мне душно и мерзко было находиться среди людей. – Нашатырь очень едкий, – я едва смогла выдавить из себя первые слова – горло схватывало, и хотелось рыдать, орать и крушить все вокруг. – Все в порядке, Олег Николаевич. Голова почему-то закружилась. Могу я пойти домой? – Конечно. – Я говорила так четко и медленно, что главврач нервно потеребил пуговицу на халате. – Эльсен настойчиво попросил отправить вас отдыхать. Может, вам взять несколько дней в счет отпуска, Марина Михайловна? Я приставлю к Сергею Витальевичу другую сестру. Моих сил хватило поблагодарить обеспокоенных коллег, попросить не оставлять других пациентов без внимания и, не переодеваясь, добрести до «уголка принцессы», откуда меня забрал Кляйншвитцер. Трясти меня начало уже в его кабинете, и флегматичный придворный маг как-то ловко и настойчиво заставил выпить склянку со знакомой успокоительной настойкой. Видимо, во дворце она пользовалась большой популярностью, и запасы всегда были под рукой. Зелье мне не помогло – я лишь отупела и оглохла на пару минут, которых хватило, чтобы дойти до Семейного крыла, – и там уже, за спинами гвардейцев, охраняющих вход в коридор, я начала хватать ртом воздух – голова снова закружилась, я прислонилась лбом к прохладной стенке и заплакала. Мне срочно нужны были родные, и я, пошатываясь, пошла по коридору, вытирая мокрые щеки, и одну за другой распахивала двери покоев сестер, отца. Хоть кого-то теплого, своего рядом, чтобы обнять, найти опору! Но везде было пусто. До студии, где наверняка сидели Каролина и отец, добираться сил не осталось. У последней двери – в детскую – я остановилась. Там взволнованно причитала няня, что-то ровно и успокаивающе говорил Мариан, а мальчишки рыдали в два голоса. Только меня там не хватало. Я развернулась и пошла к себе. Прогнала горничную, забралась с ногами на кровать и начала судорожно звонить сестрам. Телефон мгновенно намок, и я слушала звонки, всхлипывала и оттирала его ладонью. Открылась дверь; ко мне вбежала испуганная, растерянная Алинка. Губы ее дрожали, и я притянула ее к себе, заставив сесть рядом, обхватила, не переставая звонить, – и сестренка тоненько завыла мне в плечо. Ответила Ани. – Мы уже во дворце, Марина, – голос старшей был сдержанным и немного злым. – Сейчас будем. Отцу я позвонила. Все собрались в моей комнате. И отец с Каролиной, и крепко обнимающий Василину Мариан. Кажется, только за счет мужа она и держалась – оперлась на него, прильнула, словно желая раствориться. И, вытирая с лица слезы и почему-то поглядывая на молчащую Ани, рассказала о том, что произошло в Бермонте. – Луциус утверждает, что она в коме, а не умерла, – с неожиданной твердостью добавила Василина. – Тело осталось живо, хоть и ушло в звериную ипостась, значит, душе есть куда вернуться. Я верю, что так и будет. Что нам оставалось, кроме веры? – Просто проклятие какое-то, – горько сказала я. – Может, и правда кто-то из предков провинился, а мы теперь расплачиваемся? Ани остро взглянула на меня и задумчиво опустила глаза. – Можно навестить ее? – жалобным голосом спросила Алинка и сняла очки. Глаза ее были красными, веки – припухшими. Впрочем, мы все, кроме Ани, Мариана и отца, прижимающего к себе Каролину, выглядели не лучше. Василина покачала головой. – Пока нет, Алиш. После полнолуния я договорюсь с Демьяном о визите. Он обещал держать нас в курсе, но сейчас у него в стране такая политическая ситуация, что не до нас. И мы с Марианом уезжаем в поместье. Полнолуние послезавтра, не хочу лишних тревог. – Я продержусь здесь, Василина, – мрачно произнес Байдек. – Нет нужды, если это не вовремя. – Дети ведь тоже почувствовали, – кротко ответила она. – Им там будет спокойнее. Поедем, Мариан. – Но почему Пол так поступила? – расстроенно спросила Каролина. И снова Василина бросила на Ани быстрый взгляд, и снова от старшей повеяло холодом. Поругались? Что же там произошло такого, о чем нам не рассказывают? – Потому что Демьян ей так же дорог, как и мы, Кариш, – вдруг сказала я сипло. – А ради любимого человека можно многим пожертвовать. Хотя я бы очень желала, чтобы она выбрала другой путь. Васюш. – Сестра подняла на меня несчастные глаза. – Только не вини себя. Мы все упертые. Если Поля так решила, то никто не смог бы ей помешать. – Любовь – очень страшная вещь, – пробормотала Каролина. И я не могла с ней не согласиться. Мариан и Василина уехали утром, забрав с собой мальчишек и Мартинку. А я заставила себя пойти на работу. Были плановые операции, Эльсен надеялся на меня – как я могла оставить его? Старый хирург, когда я пришла, одобрительно хмыкнул и приказал готовить операционную. И я готовила – с гулкой головой и сухими глазами, – и подавала инструмент, и курила в перерывах, и заливалась кофе – и в минуты, когда эмоции захлестывали с головой, твердила себе: «Она жива. Вернется. Обязательно». Волна отчаяния откатывалась, чтобы через несколько часов – или минут – вернуться снова, и внутри росло уже знакомое напряжение, заставляющее скрипеть зубами и думать о качелях над бездной. О том, что позволит мне стряхнуть его безопасно для окружающих. По этой же причине я не хотела никого видеть. Старательно сдерживала свой злой язык с родными. Избегала Кати, хотя обещала встретиться с ней. И Мартина – но он, послушав мой бесцветный голос, настойчиво произнес: – Я позвоню в воскресенье. И, если услышу опять эти безнадежные ноты, приду выколупывать тебя из скорлупы. – Мне просто нужно побыть одной, Март, – вздохнула я жалобно. – Не обижайся. Я сейчас в неадеквате. Могу сорваться и натворить такого, что ты меня не простишь никогда. – Я? – иронично удивился блакориец. – Девочка моя, даже если ты мне голову откусишь, я тебя пойму. Я и сейчас понимаю, – добавил он серьезно. – Трудно улыбаться и шутить, когда все внутри болит. Но я могу просто помолчать с тобой. Звони, когда понадобится, Марин. Он действительно понимал. В четверг я вернулась домой уставшей донельзя. Меня встретил Бобби, которому душевные терзания хозяйки не помешали радостно гавкать и тяпать за пальцы на ногах, просясь погулять. Пришлось выходить в парк. Подросший пес носился под фонарями по снегу, распугивая синиц, слетевшихся к кормушкам, прыгал на деревья, лаял на прогуливающихся придворных, почтительно кланяющихся мне и приседающих в реверансах, обследовал подсвеченный разноцветными огнями ледяной городок, по традиции построенный на зиму и обожаемый Василиниными детьми. А я брела следом, кивая встреченным людям и задумчиво разглядывая расходящиеся в разные стороны дорожки. Так и жизнь. Рано или поздно приходит момент, когда надо выбирать свой путь. Станешь на него – и не свернуть больше. Вот и Пол когда-то давно выбрала свой. И думала ли она, что закончится он так? А если бы знала – стала бы что-то менять? «Вряд ли. Жизнь не так важна. В конце концов, важно только то, ради чего ты живешь и ради чего готова умереть». А ради чего живешь ты, Марина? У меня не было ответа.