– Мне бы доложили, – недовольно сказал тидусс. – И все же, – настойчиво произнес Александр, – я прошу вас помочь мне. – Личная заинтересованность, господин Свидерский? – небрежно вопросил Тандаджи. – Пусть будет так, – покладисто согласился ректор МагУниверситета. Тидусс, которому до всего было дело, хмыкнул. – Ждите. Скоро перезвоню. И положил трубку. Александр снова набрал Катю. Телефон она по-прежнему не брала. Может, она там уже вены режет? «Или в ванной и не слышит звонков. Или играет с детьми. Или ужинает». Тандаджи перезвонил через три минуты. – Ничего странного, Александр Данилович. Ходит на работу, вечера проводит дома, за исключением вчерашнего дня… и ночи, – добавил он с едва заметной иронией. – Единственное, что может насторожить, – наш человек в ее доме утверждает, что два дня назад герцогиня внезапно решила отправить детей с няней в санаторий. Слуги удивлены, так как няня уехала за детьми в сад, ни слова не сказав, и обратно уже не вернулась, а вечером хозяйка объяснила, что они на отдыхе. Но ее светлость склонна к перемене настроения и некоторой истеричности, поэтому пообсуждали и затихли. Это всё. – Благодарю, полковник. – Обращайтесь, – с ледяным радушием ответил Тандаджи и отключился. А Алекс остановился у окна и покачал головой. Когда она говорила, что не может остаться из-за детей, их уже не было дома. Катя, Катя, откуда ты взялась на мою голову? Перед тем как открыть к ней Зеркало, Алекс набрал ее еще раз. И уже готовился отключиться, когда трубку взяли. – Да, – раздался в телефоне хриплый и какой-то растерянный голос Симоновой. – Катерина Степановна, – позвал он, – вы дома? – Да, – повторила она с удивлением. – Почему не берешь трубку? Она вздохнула. – Я… заснула. И еще посплю. Чувствую себя слабой. – Твоя машина у университета. – Я вызвала такси… поняла, что не в силах сесть за руль. Устала днем… с тобой. Сплю. Говорила она словно через силу, и ему все происходящее совершенно перестало нравиться. – Я зайду сейчас к тебе. – Нет, Саш, – жалобно и хрипло попросила она, – не надо. Не хочу тебя сейчас видеть. Мне надо побыть одной. Завтра увидишь меня. И на выходных… отвези меня на море, Саш. В Эмираты. Желаю побыть дорогой любовницей. Буду выполнять твои прихоти. Все прихоти, Саш. – Он с усмешкой почувствовал, как его кольнуло возбуждением. – А ты – мои. Да? – Да, – сказал Александр, сам себе удивляясь: смесь жалости, настороженности и вожделения была довольно свежим ощущением. – Куда-то конкретно хочешь? – В один отель… вспомню адрес – скажу. Если не передумаю. Может, ночью позвоню… если захочу тебя. – Звони, – согласился он. – И, Кать. Послушай меня внимательно. Если тебе нужна помощь. Любая помощь, понятно? Ты обратишься ко мне. Ты услышала меня? Катюш? – Да, – проговорила Катерина. – Хорошо. Следующий вопрос. Тебе нужна сейчас помощь? Для меня почти нет невозможного, Кать. Она помолчала и судорожно вздохнула. – Нет, Саш. До завтра. Он отнял от уха затихший телефон. Перемены настроения, все эти непонятки и странности, притягивания-отталкивания должны были его раздражать. Но любопытство – куда же она его тянет – перевешивало всё. Что же, подождем до завтра. Екатерина Симонова выронила телефон и ошалело потрясла головой. Несколько минут назад она очнулась от звонка, достала трубку, ответила на автомате. А сейчас приходила в себя. В комнате было темно, но видела она все отчетливо, объемно. А зрение работало необычно – все предметы вокруг казались вылепленными из оттенков тьмы. Катерина лежала на кровати, в своем пальто, в сапогах, с сумкой на локте, и совершенно не помнила, как она сюда попала. Зато помнила жадно заполняющую ее энергию. Сила и сейчас была с ней, но Катя могла двигаться, могла управлять собой – потерянный у стены университета контроль, слава богам, вернулся. Она приподнялась, встала и покачнулась – ноги не держали, и кружилась голова. Испугалась, ухватилась за тумбочку – и та посыпалась под ее пальцами трухой. Страшно стало до безумия, и герцогиня отдернула руки, отряхнула с них древесный прах. Что же она наделала? Ручка двери, ведущей в ванную, от касания покрылась пятнами ржавчины, и Катерина быстро толкнула дверь локтем. И уставилась на свое отражение. Белое лицо. Черные волосы. И светящиеся ядовитой зеленью глаза. Пресвятые боги, Великая Мать, что же она наделала? Катя, зажав пальцами ткань пальто – рукав стал расползаться – повернула кран и протянула под воду дрожащие руки. И зашипела от облегчения – с потоком воды уходила избыточная энергия, глаза тускнели. Но внутри слабо, тихо заворочался голод. Закрывала кран она осторожно, но он уже не сыпался ржой, только почернел немного. Как решать эту проблему, будет думать потом. Сейчас нужно сделать то, ради чего она пошла на риск. И Катерина снова достала шкатулку, свечу, клубок. Расстелила на полу купленную карту – бумага немного скукожилась, хотя брала ее Катя за уголок, кончиками пальцев. Измазала шерсть кровью, прошептала заветное «Поди найди, кого хочу» – и клубок сам рванулся с ладоней, понесся над картой и застыл над севером Блакории. Новообращенная ведьма, недолго думая, ткнула под клубок окровавленным пальцем, подула на своего помощника – и тот бессильно упал. Затушила свечу и включила свет. Клубок остановился над широкой долиной Хорндорф, славящейся на весь мир своими горячими источниками и целебными водами. Санаториев там сотни. В каком из них дети? Теперь нужно найти карту долины… или хотя бы список лечебниц. В конце концов, если не успеет узнать до субботы, поедет с Александром в Эмираты. Там дождется того, кто должен забрать его. И уж тогда пригодятся приобретенная сила и бабушкины заговоры. Только бы не сорваться до тех пор. Зазвонил телефон. Она взяла его с опаской – хотя как-то аппарат выдержал же разговор со Свидерским? Может, пластик и стекло защищают от ее разрушительного воздействия? Звонила Марина. – Кэти, – сказала она с забавными интонациями, – мы с тобой что-то совсем потерялись. А давай-ка выберемся сейчас в кафе или на ипподром, подруга? Растрясем кости верховой ездой? Я соскучилась! – Я тоже, – грустно сказала Катерина. – Но я не могу, Мариш, я что-то плохо себя чувствую. Давай на следующей неделе? Если выздоровею? – Могу прийти померить тебе температуру и принести апельсинов, – бодро предложила Марина. – Надену маску, болтать это не помешает. – Я сплю, – уже привычно соврала Катя. – Не обижайся только, Рудложка. – Да ты что, сон – это святое! Отсыпайся, Катюш. Виталист был у тебя? – Был, – сказала Катя и вытерла ладонью глаза. Сколько можно плакать? – Ничего страшного. Скоро все будет хорошо. Она успела убрать ритуальные предметы в шкатулку, переодеться – видимо, ритуал забрал силы, потому что под пальцами больше ничего не расползалось и глаза уже приобрели нормальный цвет. Зато внутри все сильнее разгорался голод. Еще слабый, но уже мучительный. И, когда она спускалась к ужину, отчетливо видела слабенькое сияние вокруг слуг. Теплое, сытное. И руки начинало покалывать, и голова становилась пустой. Пища телесная лишь немного притушила желание прикоснуться к кому-нибудь. Но она держалась. Послала горничную за картой долины Хорндорф, дождалась ее, изнывая от нетерпения. И повторила ритуал. Ее девочки были в санатории Вармбассер. Сейчас она еще пролистает бабушкину тетрадь и повторит заученные с детства слова. А завтра пойдет в университет и зачерпнет там еще силы – сколько сможет выдержать. Нужно больше, больше, чтобы она могла защитить себя и вытащить детей. Она обязательно спасет их. Осталось только продержаться до завтрашнего вечера. Не выдать себя и не сойти с ума за это время. Глава 12 Пятница, 30 декабря, Иоаннесбург В ночь с четверга на пятницу Катерина Симонова проснулась от холода, скрючившись под одеялом, поджав колени к груди и шмыгая носом. Ее знобило. Катя потрогала распухшим языком губы – они пересохли, ощущались ватными, словно в них вкололи наркоз. И перед глазами все расплывалось, будто она смотрела на окружающее через пелену колышущегося тумана. Герцогиня сощурилась – мир стал четче, – осторожно взялась за край одеяла (слава богам, ткань не поползла, рассыпаясь в прах) и всмотрелась в мигающие зеленым цифры на будильнике. Полтора часа до подъема. Дом спал, тихий и пустой без детей, и она натянула на себя еще одно одеяло, застучала зубами – от движения стало еще холоднее. И внезапно темнота вокруг запульсировала бархатом и охрой, сжалась – и отпрянула в стороны, открывая жутковатое зрелище. Живые теплые огоньки этажом выше, там, где спала прислуга. Очень страшно это было – чувствовать себя рентгеном. Видеть сквозь потолок и стены белесые контуры спящих людей и то, как мерно пульсируют густые пятнышки света у них в груди. Катя некоторое время испуганно таращилась на открывшуюся картину, затем перевела взгляд на потолок – там, наверху, была комната ее горничной. И с ужасом обнаружила, как белая дымка, окружающая девушку, спускается прямо к ней, к Кате, словно притягиваемая магнитом, и несет с собой спокойствие и тепло – а служанка наверху начинает беспокойно ворочаться, и сердце ее пульсирует все реже. И от других людей потянулись к хозяйке дома тонкие язычки жизненной силы. Катерина всхлипнула, вскочила, подавляя желание остаться и согреться, наспех оделась и выбежала из дома. Вторая машина, широкая, темная, которой она пользовалась, когда выезжала куда-то с девочками, выехала из гаража и понесла ее к храму Триединого. Сил не было больше держаться. Обитель Творца, расположенная неподалеку от ее нового дома, была построена по единому образцу – где бы ни находился храм, в Тидуссе или на Маль-Серене, все они были похожи на перевернутый бокал без ножки с круглым отверстием в потолке, по центру, – службы проводились под ним, чтобы Творец видел и слышал священника. В помещении по кругу были расставлены чаши с зерном, куда ставились толстые и короткие свечи, густо пахнущие медом и воском. У стен, меж вытянутых окон, стояли скамьи, а на подоконниках лежали святые книги и жизнеописания отшельников и угодников, чтобы каждый молящийся мог присесть и почитать, проникнуться благодатью – и, может, чуть меньше нагрешить, когда выйдет из храма в мирскую жизнь. А стены были расписаны знаками Творца – золотыми, стилизованными, крутящимися посолонь колесами с шестью спицами, на кончики которых были надеты такие же колеса. Благодарственные службы – за создание мира, с просьбами не отворачиваться и не забывать в суете великих дел и иногда поглядывать на Туру – проводились каждое утро. И, увы, паствы много на них не присутствовало, ибо в основном горожане предпочитали посещать храмы шести богов или персональные часовни Великих Стихий. Что не мешало священникам исполнять свои обязанности без малейших сомнений. В храмах, особенно в деревнях, далеко от шумных городов, часто видели стихийных духов, добрых и злых, – они не шалили, мирно лежали на полу или сидели на подоконниках и дремали, чтобы потом снова улететь или уползти по своим загадочным делам. Никто не мог объяснить, почему на потомков Черного Жреца маленькие и скромные храмы бесплотного и безобразного Триединого оказывали такое умиротворяющее влияние. Священники же, если их спрашивали, рассказывали, что Триединый заключает в себе все Великие Стихии и много больше – и именно поэтому нахождение в месте его особой силы, молитва и прием освященного зерна восстанавливали баланс энергии в человеческом теле, уравновешивали его. Помогали не только потомкам Черного – в монастырях Творца лечили душевнобольных и потерявших память, восстанавливая целостность человеческого тела и души. Недаром в священники к Триединому уходило столько виталистов.