– Ты расскажешь наконец, что случилось? – Марина приходила, – сказала королева грустно. – И опять я дрогнула. Хотела же запретить вообще уходить из дворца – а оставила ей возможность работать и встречаться с фон Съедентентом, хоть и запретила все остальное. И, зная Марину, я все равно не уверена, что поступаю правильно, ограничивая ей свободу. Мне глубоко претит все это. Мне так жалко ее, и я просто ненавижу себя за то, что обижаю сестру. Боги! Я дошла до того, что приказала Тандаджи проверять всю Маринину корреспонденцию. Не просто на яды-заклинания, а читать письма члена семьи и докладывать мне, если там будет что-то, что вызывает хоть какие-то подозрения! И отслеживать звонки. Ани, – она с отчаянием взглянула на сестру, – если она узнает, то не простит. Я была бы просто в ярости. А ты? – Я бы не довела ситуацию до потери доверия, – спокойно ответила Ани. – В создавшейся ситуации есть и наша вина. Не нужно было сразу атаковать ее. – Да, – печально согласилась королева. – Не понимаю, что на меня нашло. – Ты испугалась, не выспалась, устала, да и Марина, наплевав на наши просьбы и свое обещание, не прибавила спокойствия. Но что теперь говорить? Марина уперлась, и теперь доводами и уговорами ее не переломить. Ради ее же блага эти меры, Васюш. Понятно, что долго она не выдержит. Но нам и не нужно долго. Хотя бы месяц-два, пока будет вестись поиск уцелевших темных. Как только они будут обезврежены – снимем все ограничения. Да и она поутихнет. Василина с сомнением вздохнула и вытащила из прически пару шпилек. – А что Мариан говорит? – поинтересовалась Ангелина. – Поддерживает. И все же есть у меня ощущение, что я совершаю ошибку, Ани. Может, стоило разрешить ей уехать? Задействовать охрану, безопасность. Но и Марина бы тогда пошла навстречу и не стала бы глупить. Королева подергала себя за локон, вытащила еще несколько шпилек и покачала головой: – Как же силен в ней дух противоречия. Мне страшно, что когда-нибудь она из упрямства своего и непокорности наплюет не только на здравый смысл и интересы семьи, но и на свою жизнь. Ангелина задумчиво и тревожно улыбнулась. Оглядела кабинет, увидела кувшин с водой, подошла, налила себе в стакан и с неожиданной жадностью выпила. – Она поймет рано или поздно, – проговорила старшая Рудлог, поставив стакан на место. – Не дергайся пока, придерживайся одной линии поведения. И, милая, не позволяй собой манипулировать. Ты хорошо научилась противодействовать правительству, но совершенно беззащитна перед нами. Стоит пожалостливее попросить – и ты таешь. – Потому что я люблю вас, – совершенно серьезно сказала Василина, окончательно расправившись с прической и с наслаждением массируя голову, – и не могу делать вам больно. Ангелина с затаенной нежностью погладила королеву по руке. – Ты же мама, сестричка, – произнесла она, и в ее голосе была печаль. – Сама знаешь: иногда причинить боль тому, кого любишь, – единственный выход. * * * Полковник Майло Тандаджи, получив данные о проверке корреспонденции ее высочества Марины Рудлог, неохотно постучал листком бумаги по столу и снова взглянул на копию надписи на обороте программки. Этот почерк он знал и втайне проклял и неугомонного Кембритча, и ничему не обучаемую принцессу. На следующий день, на плановом совещании – пока Игорь Стрелковский отчитывался перед королевой – тидусс все маялся, поглядывая на свою папку. Но долг победил. – Большинство названных ее высочеством темных опознано, – говорил Игорь, – мы плотно работаем с зарубежными коллегами, моя госпожа. Получены разрешения на расследования на территориях других государств. Опрашиваем семьи темных, используя менталистов. Найдем их, обязательно найдем и нейтрализуем. На слове «нейтрализуем» королева дернула губами. – Хорошо, Игорь Иванович. Работайте. Полковник, – она повернулась к Тандаджи, – готова выслушать вас. Тидусс начал доклад. И в конце все-таки сообщил королеве о том, что принцесса получила приглашение на вечер органной музыки. – От кого? – сдержанно и холодно поинтересовалась Василина. – От герцога Дармоншира, моя госпожа, – невозмутимо ответил Тандаджи и увидел, как сердито нахмурилась ее величество. – Принять по этому поводу какие-то меры? Охрана всех членов семьи уже усилена, как вы и приказывали. Мы можем организовать плотное сопровождение… – Марина ограничена в перемещениях, – неохотно сказала Василина, – возможности выбраться у нее нет. Зигфрид настроил переноску так, что она всегда будет возвращать сестру во дворец. И никакого сопровождения. Я прошу вас проследить, чтобы эта встреча не состоялась. – Да, моя госпожа, – с некоторым унынием согласился тидусс. Грядки с крепенькими фиолетовыми баклажанами и лотки с ароматными тидусскими специями встали перед ним, как наяву. На пенсии можно будет купить кресло-качалку и дремать в нем самому, убаюкивая позднего ребенка. В этот момент мечта стала совсем абсурдной – ему же не сто лет, чтобы пускать слюни на солнышке. – Игорь Иванович, – продолжила королева, – ваша задача – обеспечить выполнение моего приказа о недопущении Дармоншира на территорию Рудлога, за исключением тех случаев, когда он сопровождает Ангелину. – Да, моя госпожа, – ровно откликнулся Стрелковский. И два полковника, поклонившись ее величеству, собрали документы и вышли из кабинета. Шли они молча. Встреченные придворные под нехорошим прищуром начальника разведуправления бледнели и наверняка вспоминали все свои прегрешения с детсадовского возраста. Но тидусс сканировал людей просто по привычке. Размышлял он о другом. – Что нам государственная безопасность, что заговорщики и торговцы оружием, что шпионы и подпольные сговоры монополистов, – сухо сказал Тандаджи шагающему рядом Стрелковскому. Тихо, почти одними губами – дабы никто не услышал крамольные речи. – Главная задача – чтобы ее высочество Марина не сумела сбежать на свидание. – И самая сложная, полагаю, – сочувственно согласился Игорь. – Если Рудлоги чего-то хотят, их и армия не остановит. Удачи, друг. Тидусс искоса взглянул на Стрелковского, и тот ответил взглядом, полным великолепной, живой иронии. И на фоне ожившего друга – слава Люджине Дробжек! – неважными казались все глупости буйных принцесс. – Как Люджина? – спросил Майло уже громче. – Дома Люджина, – Игорь усмехнулся. – Вяжет и спит. – А приходите ко мне в гости в выходные, – неожиданно предложил Майло. – Познакомим их с Таби. У жены здесь так и не появилось подруг, а против Дробжек я ничего не имею. Она достойная женщина, и с ней общаться не позорно. Вот только, – он задумался, – матушка у меня строгих правил. Узнает, что вы не венчаны, и будет возмущаться, что грех в дом принесли. Ты собираешься дать ей свое имя, Игорь? – Собираюсь, – спокойно ответил Стрелковский. – Не беспокойся, сводник ты в погонах. И не дави. Без тебя решу. Тандаджи хмыкнул над своей непривычной сентиментальностью и свернул к себе в кабинет. Хоть пари заключай, кто из них облажается раньше – Игорь, упустив Кембритча, или он, Тандаджи, не уследив за Мариной. А Игорь Иванович, вернувшись домой, снова застал Дробжек на диване перед камином. Все еще непривычно худая, серьезная, Люджина с упорством гнездующейся птицы вязала бесконечные детские вещи, свитера ему, Игорю. Отрастающие волосы делали ее лохматой и трогательной. И вновь, увидев напарницу в каком-то уютном домашнем платье, в теплых носках, Стрелковский ощутил те самые нежность и признательность, которые сопровождали его с Бермонта. Эта женщина принесла душу в его стылый дом. – Подвиньтесь, – сказал он, присел рядом и уставился на огонь в камине. Молчать вместе с ней тоже было комфортно. – Вы ужинали, Люджина? – Ждала вас, – ответила она, отложила вязание и сладко зевнула. Он все поражался: за какие-то две недели суровая воительница стала сонной и мягкой, словно кошка. Вот она, сила гормонов! И с болезненным любопытством человека, лишенного возможности видеть это ранее, наблюдал за происходящими изменениями. Они волновали его, заставляли прислушиваться, почти принюхиваться – и наполняли желанием. Люджина была еще слишком слаба, чтобы принимать его, да и он не спешил, хоть и приходил каждый вечер в ее спальню. В его комнату она отказалась переселяться наотрез. – Не хочу, чтобы обо мне судачили, – сказала северянка в ответ на недоумение Игоря. – Даже слуги. И в Управлении тоже. Считала, что это неважно, – а как подумаю, неприятно становится. О том, что слуги уже давно всё узнали и обсудили, Стрелковский не стал говорить. Как и о том, что гвардейцы, оставшиеся с королевой Полиной, тоже не были слепыми. Хотела Люджина соблюсти видимость приличий – пожалуйста. Но терять ее он не желал. Отступившая темнота всегда маячила где-то на границе зрения. Игорь снял китель, расстегнул верхние пуговицы рубашки и как-то незаметно придвинулся, прижался к горячему телу северянки. Его тут же самого потянуло в сон – но он наслаждался покоем. Огнем и ароматом деревянных стен, уютным полумраком. Изменившимся запахом женщины – молока и хлеба, – ее обилием и спокойствием. Кожа Люджины будто светилась изнутри. И он уже жаждал увидеть, как она будет носить живот, переваливаясь, словно утка, – Ирина на последних месяцах ковыляла очень забавно, – и как будет ойкать, когда ребенок начнет пинаться. Его королева на совещаниях периодически прикладывала руку к животу и морщилась, если кто-то из девочек начинал буйствовать. Но это было в прошлом. А его будущее сидело рядом и терпеливо ждало, пока он отдохнет. – Позвольте мне дать вам свое имя, Люджина, – сказал Игорь тихо. Капитан удивленно и сонно посмотрела на него. – Чего не сделаешь ради того, чтобы ночевать на широкой кровати. Да, шеф? Он не поддержал шутку, но улыбнулся, подтянул ее еще ближе. – Фактически вы живете со мной, спите со мной, носите моего ребенка. И я хочу быть уверен, что вы никуда не денетесь, Дробжек. Поссоримся или придумаете себе что-нибудь – и ищи вас потом волчьими тропами, если вдруг решите вернуться в гарнизон и с животом наперевес пойти нежить зачищать. – Да куда мне. Я до нежити этой не добегу, засну на ходу, – пробормотала капитан ему в грудь – губы щекотали кожу, вызывая желание задрать это платье и стянуть с нее белье. – Что вы так торопитесь, Игорь Иванович? Я и так от вас никуда не денусь. – А как же мама? – Стрелковский решил использовать запрещенное оружие. – Анежка Витановна в последний раз грозилась мне хребет сломать за совращение дочери. Вы ведь не хотите остаться невенчанной вдовой? Люджина со смешком потянулась. – Мама может, – повторила она любимую присказку. – Вот, оказывается, кто вас запугал до мыслей о женитьбе, шеф. Уговаривайте меня, уговаривайте, Игорь Иванович. Я заслужила. – Заслужили, – согласился он умиротворенно. Поколебался и забрался пятерней под платье. – Как вы себя чувствуете? Северянка с понимающей иронией посмотрела на него снизу вверх. Синие глаза ее смеялись. – Какой вы деликатный, Игорь Иванович. Хорошо я себя чувствую. Мы, Дробжеки, вообще выносливых кровей. И мамы, – добавила она с намеком, – рядом нет. Можете смело совращать меня еще раз. – Только не засните, – пробормотал он, опрокидывая ее на диван и поднимая платье до пояса. – Это будет чудовищный удар по моему самолюбию. – А это уж как постараетесь, – ответила Люджина и сжала пальцами его волосы, откидывая голову на подушку. – Только, Игорь Иванович, понежнее с грудью. Очень уж она у меня сейчас чувствительная. При слове «грудь» он встрепенулся, как боевой конь, задрал платье еще выше – и замер, глядя на мягкие и широкие полушария. Наклонился, вжался в одно из них лицом, не удержав довольного вздоха – тепло, мягко, пышно! – потрогал налитый сосок языком – а потом и руками, и губами убедился, насколько чувствительной стала женская плоть. Этот их вечер был наполнен медленной лаской и пронзительным взаимопониманием. Бережностью мужчины и горячей любовью женщины. Запахом дыма и нежности, молока и соли, сбивающимся дыханием и доверием. И не омрачал этот вечер вкус предательства, потому что любовь к прекрасной королеве никуда не ушла. Она навсегда останется с ним. Но и эта синеглазая, доверчивая, беззаветно отдающаяся женщина тоже была его женщиной. Неизвестно как ставшей для него лекарством. Люджина все-таки заснула под ним, уже после всех ласк и его нетерпеливого, бесстыдного безумия. Только что хрипло, с постанываниями, дышала, переживая прошедшее удовольствие, – и вдруг глаза ее затуманились, и она ушла в глубокий сон. Стрелковский усмехнулся, привел себя и ее в порядок и отнес в свою спальню. Пусть привыкает. А уговорить можно и потом.