– Не трогай меня. Потекли нескончаемые мгновения. Затем она встала, задернула полог, защищавший от мошкары, и стала раздеваться. Я обнадежился и решил ободрить ее восторженным взглядом. – Нет, я запрещаю тебе это делать. Я отвернулся. По вздоху медной решетки я понял, что Неферу улеглась. Теперь я не решался ни рта открыть, ни шевельнуться. Так мы и лежали бок о бок голышом, уставившись в потолок. Что за чушь! В моем мозгу вертелась тьма вопросов: должен ли я проявить инициативу? Мне заплатили за это; если бы я заранее мог предположить эту ситуацию, мне было бы проще. Интересно, она снова меня отчитает? Рискнем. Моя рука снова подкралась к ней. Она с негодованием грубо оттолкнула меня: – Делай, что велю. – То есть? Между нами нависло ледяное молчание. Я был в замешательстве и совсем оробел. После стольких резких окриков и унизительных приказов я чувствовал себя не мужчиной, а мальчонкой, несчастным потерявшимся ребенком, все усердие которого натыкается на суровое осуждение взрослого. Неужели она думала, что после всех этих окриков я смогу проявить себя по-мужски? Меня бил озноб. Я был подавлен и оскоплен ее сухой надменностью. Меня робко коснулась рука. Она меня умоляла. Я схватил эту руку. За мои пальцы уцепились маленькие пальчики, птичья лапка. Они не принадлежали той, что оскорбляла меня и одергивала. – Побудем так, пожалуйста, – прошелестел золотистый голос. Я подтвердил легким пожатием ладони, и мы замерли. Ее дыхание выровнялось. Она шепнула: – Нам ведь хорошо, правда? Я улыбнулся. Неожиданно мне предложили сыграть роль брата. Неферу требовала близости с мужчиной, но не чувственности. Она обуздала меня, чтобы мы пришли к этому состоянию. Проявив при этом скорее неловкость, чем непоследовательность. Вскоре она уснула. Я осторожно приподнялся на локте и смотрел на нее. Лицо ее прояснилось, очертания тела смягчились, я видел другое существо. Она спала, и ее подергивания прекратились; она спала, и ей было восемнадцать лет; она спала и была прекрасна. А я в ту ночь не уснул, все думал о Неферу. Ей были дарованы все мыслимые блага: прекрасная от природы, богатая и влиятельная по рождению. Почему от нее веет таким нездоровьем? Какое тайное горе ее точит? За эти несколько часов, лежа подле нее, я привязался если не к ней самой, то к ее тайне. На следующий день она оповестила Фефи, что ценит оказанные мною услуги, и потребовала, чтобы меня освободили от остальных клиенток и безраздельно посвятили ей. Фефи согласилась, даже не думая со мной советоваться, – дочь фараона была самой состоятельной клиенткой. И вот я научился проводить с ней время, так и не сумев ее понять. Едва зайдя в ее покои, я сталкивался с противоположностями и смиренно принимал бессвязность наших встреч. Неферу любила музыку, но не слушала ее. Неферу обожала танцы, но скучала, сделав три па. Неферу ценила поэзию, но сердилась, едва текст уклонялся от ее ожиданий. Неферу вступала в беседу, но внезапно умолкала на полуслове. Неферу восхищалась собаками, но вела себя по-кошачьи. Неферу любила, чтобы ей служили, но бесцеремонно спроваживала слуг, например свою миниатюрную компаньонку Птахмерефитес с величавой осанкой. Я превратился в игрушку переменчивой особы, которая то забавлялась со мной, то меня оставляла, а стоило мне ощутить себя отвергнутым, снова была тут как тут. Я чуял в этом умышленное поведение, которое рядится в одежды фантазии, взбалмошности и непредсказуемости. Неферу намеренно капризничала. Дурачества и перепады настроения выражали ее желание быть центром вселенной, привлекать и удерживать внимание. Целью ее причуд, слов и молчания было утвердить свою власть. Она неусыпно следила за тем, чтобы контролировать отношения с окружающими. Какую слабость скрывало это навязчивое желание быть сильной? Когда она засыпала, я готов был в нее влюбиться. Но стоило ей проснуться, как мною овладевало беспокойство. Едва она открывала глаза, я заражался ее болезнью. Подле нее я проводил ночи, мы нагишом лежали бок о бок. Иногда она смотрела на меня, ее взор задерживался на мне дольше, но по-прежнему был холодным. Наши прикосновения сводились к тому, что мы по-детски держались за руки. При этом Неферу погружалась в глубокое умиротворение, в коем и пребывала до утренней зари. Однажды вечером мы покоились в привычном уже полузабытьи, когда на пороге появилась компаньонка, Птахмерефитес, и взволнованно воскликнула: – Фараон идет! Неферу вскочила. – Отец? Она мигом покрылась мурашками. Машинально схватила покрывало, которое мы откинули, и завернулась в него. Толкнула меня в грудь. – Сматывайся! Компаньонка возразила: – Поздно. Неферу закусила губу. – Иди туда… За перегородку… – И указала мне на изукрашенную ширму. – Хватай одежду и прячься, живо. И ни звука. Исчезнешь при первой возможности. – Как? – Птахмерефитес проводит тебя. На входе в павильон послышались шаги. Я едва успел подхватить свои вещи и кинулся за ширму. Птахмерефитес с наигранной веселостью бросилась навстречу фараону и исполнила двойной каскад церемонных телодвижений. Неферу затаилась в постели и чуть ли не с головой накрылась покрывалом. Фараон вошел. Сквозь зазоры между резными планками ширмы я мог наблюдать за происходящим. Я ошибался: нет, это не Дерек! Никакого сомнения! Мое воспоминание тотчас рассыпалось, и я восстановил вечернюю сцену на барке с подлинными чертами фараона. В тот миг я не понял своих чувств, было то разочарование или облегчение; во всяком случае, эту гипотезу пришлось отбросить. Фараон, тщедушный и невзрачный человек лет пятидесяти, с глазами навыкате и крупным носом, подошел к постели. Он прошептал несколько слов, Неферу ответила ему тем же тоном, он сел возле нее. Их связывала большая близость. Они разговаривали так тихо, что с моего наблюдательного поста я не мог разобрать ни слова. Он нежно склонился и погладил кончиком указательного пальца плечо царевны. Она мурлыкнула. Его лицо касалось лица дочери, пока он рассказывал ей гортанным голосом какую-то забавную историю или сплетню. Вдруг руки Неферу взметнулись, и кисти сомкнулись на шее фараона, заключая его в объятия. Меня ошеломил этот жест. Она, такая сдержанная, такая недотрога… Фараон приник губами к ее ушку с каким-то требованием. Она жалобно простонала: – Нет… Он тихим голосом настаивал. – Нет… Он продолжал настаивать. Она не проронила больше ни слова, но то, что в ней сопротивлялось, вдруг обмякло и уступило. Фараон скользнул вперед, откинул покрывало, приник к дочери, и они соединились. 2 – Ты это знал? Я пристально смотрел на Пакена, но тот с ответом не торопился. Разговоры, не имевшие отношения к его особе, не слишком интересовали Пакена, чего нельзя было сказать про блюдо с выпечкой, которое продавщица поставила перед нами после купания. Рядом с нами под навесом кондитерской мужчины начали партию в сенет, настольную игру, в которой фишки передвигались по клеткам. Я повторил вопрос: – Ты знал, что фараон спит с дочерью? Пакен вздохнул: – Конечно. – Он помедлил, взял еще трубочку с сыром и добавил: – Все это знают. Это происходит из века в век. Фараоны спариваются между собой. У нас, простонародья, инцест тщательно скрывают. У них это законное дело. Я был поражен не только его словами, но и равнодушием, с каким они были сказаны. – И это тебя не шокирует? – возмутился я. – Что? – Инцест. – У нас – шокирует. У них – нет. Пакен схватил песочное печенье и с восторгом надкусил его. По мере нашего знакомства я убеждался, что его чувственность всеохватна, что он столь же лаком до кушаний, напитков и сиесты, как и до женщин. Желая сохранить безупречную физическую форму, он побаивался своего аппетита и во время еды старательно укрощал его; однако в промежутках обжорство расстраивало благочестивые планы, и он объедался. Увы, но однажды этот красавец превратится в пузана; толстяк в нем поджидал своего часа. Налакомившись, Пакен заметно повеселел и вернулся к разговору: – Инцест строго предписан членам царской семьи. Боюсь даже, что у них нет выбора. – Он облизал большой палец. – Фараон – отпрыск богов, носитель естества Ра и крови Гора. Когда он спит со своей сестрой, он зачинает божественное потомство, которое остается в близком родстве с богами, с Гором и Ра. То же самое, если он спит со своей дочерью! Ему следует не расточать священное семя, а сохранять его, сгущать и увековечивать. Он достигнет цели, если ограничит расходование семени пределами своей семьи. Говорю тебе, выбора нет. У Неферу тоже. Я брезгливо покачал головой. – Ты можешь представить себе, что занимаешься этим с собственной матерью?