Вечером за мной пришли посланцы из дворца. В сопровождении четверых солдат я проник на закрытую территорию, преодолел несколько кордонов охраны. Небо было усеяно звездами; я шел по анфиладе двориков с рядами факелов по сторонам, роскошно изукрашенных, одни помпезнее других, – несомненно, их назначение сводилось к тому, чтобы посетитель ни на миг не усомнился, что входит в обитель божества. Даже самый крошечный проход был украшен фресками, а самая короткая галерея уставлена статуями, любой клочок земли был вымощен алебастровой плиткой. Вдруг наша группа свернула в сторону. Я подошел к кокетливому зданьицу, обтянутому реечной сеткой, за которую цеплялись розы, жимолость и жасмин, источая уносившийся в небеса аромат. Благосклонная луна тоже стояла на страже этого райского уголка. Неферу встретила меня без улыбки – «встретила», конечно, это сильно сказано: восседая на троне с золотыми подлокотниками и с ножками в форме когтистых лап, она едва отметила мое появление. Я приветствовал ее нарочито церемонным поклоном, проговорил требуемые этикетом фразы, представился и замер в нетерпеливом ожидании ее указаний. Она даже глазом не повела. Мои слова впечатлили ее не больше птичьего щебета. Так мы и пребывали каждый на своем месте, она в безмятежности, я в тревоге. Совершил ли я что-то неподобающее? Может, следовало дождаться, когда заговорит она? Или что-то не так было в моей внешности? Мои ладони мгновенно вспотели. Она прервала молчание: – Ты в собаках разбираешься? Ее голос сразу околдовал меня. Очень низкий и бархатистый – казалось, он исходил не от молодой женщины, а от музыкального инструмента, пряного, звучного гобоя, и обнажал чувственную полноту. Я встряхнулся, чтобы избавиться от чар и сосредоточиться на вопросе. – Думаю, что да. Она указала на борзую, которая свернулась клубком на подушке. – Вот этот! Он меня не слушается. – Она повернулась к псу. – Встань на ноги! Пес не шевельнулся. – Подойди ко мне, пожалуйста. Он повел ухом. Неферу пояснила: – Он слушается того, кто мне его привел. Меня – нет. – Можно мне попробовать? Она кивнула. Я резко крикнул псу: – Стоять! Пес тотчас встал. – Ко мне! Он послушно подбежал. – Он слушается только мужчин, – заключила Неферу. – Ты обращаешься к нему чересчур мягко. И сбиваешь его с толку, произнося слишком много слов. Крикни просто: «Ко мне», «Сидеть», «Стоять». Она послушалась, и пес подбежал к ней. Это развлекло ее на несколько секунд, потом она зевнула. – Разговор с собакой не слишком увлекателен. Однако мне казалось, что… Она прервалась и задумалась, совершенно обо мне позабыв. Я воспользовался случаем, чтобы получше ее разглядеть. Неферу была почти красива. Ее правильное удлиненное лицо было освещено миндалевидными глазами, под льняным плиссированным платьем угадывалось ладное стройное тело. Но совершенную внешность портила какая-то порывистость и нервозность. Щеки то и дело судорожно подергивались, углы рта тоскливо опускались вниз, а взор глубоко посаженных глаз то застывал, то начинал метаться. Ее юные члены будто что-то сковывало, то была странная усталость, свойственная зрелым женщинам. – Ты любишь поэзию? Я лицемерно согласился. Она удивилась: – Неужели ты умеешь читать? Парфюмерша никогда еще не присылала мне писцов. – Мой отец меня научил. Он повторял: «Я хочу, чтобы мой сын был человеком, а не безмолвной статуей». Я повторил слова старика, который на комарином острове обучил меня письму. Она скептически указала на папирус: – Это тебе. Я развернул свиток и стал декламировать: Когда я к ней приникну И руки ее меня обовьют, Я будто уношусь в землю Пунт, Будто напояют меня душистые масла. Когда я ее целую В приотворенные уста, Я без хмельного зелья Пьянею. Она меня прервала: – Ты был в земле Пунт? Которую расхваливают на все лады? В прекраснейшей земле на свете? – Нет. – И я нет. Я думаю, что земли Пунт не существует. Ну и что с того, что туда снаряжают солдат и привозят оттуда изделия черного дерева? Я продолжил чтение: следующие строки располагали к тому, для чего я был зван. Ах, прислужник, Поспеши изготовить ложе, Застели его благоуханными пеленами. Ах, был бы я черной ее служанкой, Той, что омывает ей ноги, Любовался бы жемчугом кожи Всего ее тела. Как ловко! Эта изящная поэтическая закуска готовила нас к любовным объятиям. Я свернул папирус, отложил его и направился к балдахину. Неферу взирала на меня недвижно. Я остановился возле ложа на львиных лапах и пригласил ее подойти. Она смущенно покачала головой и съежилась, не проронив ни слова. Я уже и не знал ни что делать, ни что говорить. Нависло молчание. Доносившиеся из сада звуки – сверчки, соловьи и плеск фонтанов, – казавшиеся мне до сей минуты далекими, ворвались в покои и оглушили меня. В висках стучала кровь. – Уходи! Повернув голову к дверям, она отсылала меня. Не сомневаясь, что провалил миссию, я шагнул вперед, поклонился и направился к выходу. – Останься! Интонация изменилась, стала требовательнее. Я развернулся. Неферу двинулась к ложу; рукой поманила меня к себе. Я облегченно вздохнул: я выполню задание, не вернусь дурак дураком, мне не придется в лавочке признавать свое банкротство. Предстоящее исполнение обязанности даст мне шанс встретить фараона. Неферу вскарабкалась на постель, встала, покачиваясь, на ноги и велела мне раздеться. Я подчинился. Она смотрела на меня. Ее взор дышал пугавшим меня холодом и равнодушием, он не был взором женщины, которая желает мужчину; по мере того как я обнажал свой торс, бедра и ягодицы, этот взор превращался в острое стальное лезвие, и оно меня ранило. Я что – уродлив? Так или иначе, я ей не нравлюсь. Сокрушив последний бастион – сдернув прикрывавший мое достоинство лоскут, – я почувствовал себя жалким неудачником. – Ляжем. Я лег на спину. Она опустилась на колени, затем с внезапным облегчением легла рядом со мной. Мы вытянулись, и медная решетка тяжело вздохнула. Поняв последний приказ как поощрение, я медленно придвинул руку к ее бедру. Неферу подскочила: