Я осознал, насколько неверно я толковал ее уходы и приходы. Проникавшие под вуалью в ее дом жительницы Мемфиса преследовали две цели: или доверить ей дитя – как Самут, бесстыжая супруга военачальника, или принять ребенка в семью. Мерет стояла на службе жизни. Когда мы воротились домой, Пакен, заметивший, что мы с его сестрой сблизились, решил, что у него галлюцинация. Его терзало столь сильное любопытство, что он старался не отлучаться надолго, чтобы оценить новые отношения, завязавшиеся между Мерет и мною. – Что случилось? – спросил он, вцепившись в мою руку. – Она увидела меня таким, каков я есть. – Что это значит? Возможно, я проявил бессердечие, ответив: – Каков я есть, то есть непохожим на тебя. – Таким образом я загнал его в ловушку. – Я раскрыл ее тайную жизнь. Все изменилось с того момента, когда… – Предпочитаю ничего не знать, – заявил он. – В любом случае вы наверняка… наконец… – Что? – Она уже снимала парик? – Она не носит парик. – Прекрати изображать недоумка. Она снимала при тебе парик? – Для того, кто ничего не хочет знать, ты задаешь слишком много вопросов. – Понятно, вы еще не спали! Эта плотская незавершенность не только не успокоила Пакена, но сделала намерения сестры еще более неприличными в его глазах. – Жду тебя в лавке. – Забудь, иначе будешь безвылазно торчать там. Мы с Мерет любили друг друга, однако, как сумел догадаться Пакен, между нами оставалась преграда, которую я не осмеливался преодолеть: мы даже не прикасались друг к другу. Я не брал инициативу в свои руки из страха оскорбить ее, нарушить медленное созревание, в котором она, возможно, испытывала необходимость, – тем более что Мерет знала, что прежде я без счета отдавался другим. И все же отсрочивать момент соития было опасно. Между стремлением отложить действие, чтобы дать желанию окрепнуть, и привычкой к тому, что желаемое не свершается, существует тонкая, хоть и фатальная грань. Я мирился с неудовлетворенностью, поскольку это приятно возбуждало нас, но был против, чтобы она надолго поселилась в наших отношениях. И вот как-то вечером, после того как Мерет, аккомпанируя себе на арфе, пропела мне несколько мелодий, я рискнул подойти к ней и попытался поцеловать. Мерет отпрянула. – Нет. – Почему? Она печально отвернулась. – Я тебе не нравлюсь? – прошептал я. – Нравишься, – зардевшись, ответила она. – Тогда что? – Я старая. Я заключил ее в объятия и медленно, очень медленно прижался губами к ее рту. Нежный, восхитительный порыв соединил нас. Когда поцелуи приводят к столь властному возбуждению, требующему идти все дальше, оно рождает завершение, дивное, мощное, бескрайнее. Когда мы оторвались друг от друга, Мерет прильнула головой к моей груди. – Я не та женщина, которая тебе нужна, – шепнула она. – Пожалуйста, позволь мне судить. – Я не дам тебе потомства. – Разве я желаю его? Мой единственный сын умер. Она вздрогнула, внимательно посмотрела на меня, схватила за руку и поцеловала ее: мое признание сблизило нас. – И ты тоже не желаешь? – И я. Именно она потребовала второго соития, которое восхитило меня еще больше. Целиком отдавшись радости происходящего, я не стал уточнять, что Хам умер от старости у меня на руках, но руки эти не постарели. Чтобы жить как все, мне следовало молча хранить свои тайны. Наша любовь расцвела с силой очевидности. Уже давно созревшие друг для друга, мы тем самым совершили непостижимую ошибку, не заметив этого. В течение дня, когда мы заботились о крошечных сиротах, она – как спасительница, а я – как врач, и ночью в этом утлом домишке, который отныне я полюбил как семейное гнездо, наше взаимопонимание оказалось столь же напряженным, сколь и нежным. Я сообщил Пакену, что в память о своем отце-целителе возвращаюсь к прежнему ремеслу. – Угу, на самом-то деле только потому, что ты влюблен в Мерет. – Мне жаль, но я больше не приду в лавку. – Там я уже давным-давно на тебя не рассчитываю, – вздохнул он. Пакен не обиделся. Его добрый нрав исключал горечь злопамятства, его отношение ко мне изменилось: я стал мужем его сестры, что в его представлении было совершенно естественно, и я ему за это был благодарен. По утрам мы вместе умывались в заводи среди тростника, я частенько вместе с ним отдавал дань лакомствам, после чего он бежал в парфюмерную лавку, чтобы услаждать дам. Впрочем, как-то раз, воротившись домой, он тотчас крепко схватил меня за руку и потащил на берег. Ему надо было поговорить со мной, но не при Мерет. – Катастрофа: тебя призывает Неферу. – Соври, что нигде не смог меня найти. – Ты шутишь! – Или что я ушел из города. Он пристально посмотрел на меня: – Неферу легко вычислить, что ей солгали. Во дворце трудятся соглядатаи. – Ладно, не стану увиливать: я с ней встречусь. – Вот и славно! Принцесса в восторге от своего состояния. Недавно она демонстрировала свои округлившиеся бока, разгуливая по Мемфису в носилках. Мери-Узер-Ра хоть и болен, а вопит во все горло, что пребывает на вершине блаженства. Тем лучше для тебя! Она так ликует, что не станет слишком приставать… После долгого отсутствия я совсем иначе воспринял дворец фараона: отныне он казался мне дворцом безразличия. Равнодушный к судьбе народа, к нищете, которая вынуждает семьи отказываться от своих отпрысков, к трудностям, которые стоят на пути простых египтян, дворец выставлял напоказ свою роскошь и великолепие. Даже в павильоне Неферу в глаза бросалось лишь несовершенство его достоинств – он был чересчур нарядным, чересчур прелестным, чересчур женственным. Представ перед дочерью фараона, я поклонился – скорее с достоинством, нежели рабски. – Принцесса, я должен кое в чем признаться тебе. Я заговорил прежде нее; это так поразило Неферу, что она даже не сразу набросилась на меня. Я отметил, до какой степени она, увешанная амулетами с изображениями Туэрис и Бэс, которые оберегают от дурной участи, раздалась. Воспользовавшись этим предлогом, я объявил: – Неферу, я, как и мой отец, целитель и решил вновь вернуться к своему искусству. Я покинул парфюмерную лавку, потому что люблю одну женщину и не стану ее обманывать. Принцесса окаменела. Ее мозг обрабатывал полученные сведения. Какое для нее окажется самым важным? – Целитель? Ты правда целитель? Вот что ее интересовало. Я подтвердил и рассказал ей, что, прибыв в Мемфис, я предпочел удобства и «нанялся» к Фефи, о чем не жалею, но что тот период моей жизни завершен. Тут я рассыпался целой тирадой высокопарных и запутанных комплиментов, чтобы поблагодарить принцессу за все ее благодеяния, выразить, до какой степени мне дороги проведенные с ней бесценные моменты, уверить, что никогда я… – Целитель! – повторила она, прервав мой поток. – Ты-то мне и нужен. – Ты страдаешь? – Как будущая мать! Тошнота, боли, это огромное брюхо, которое давит на поясницу. – Чего ты хочешь? – Убедиться. – В чем? – Что я действительно беременна. Я не понимал. Ее вид свидетельствовал о позднем сроке беременности.