Я не прокомментировал эту выходку, которая растворила меня в обстановке комнаты. Сузер поднял брови: – Неужто ты страдаешь, Неферу? – Постоянно, ужасно. – От чего? Неферу изобразила полное изнеможение и смиренным тоном ответила: – Пожалуйста, дозволь своей сестре ее маленькие тайны. На лице Сузера мелькнула гримаса раздражения, он глянул в мою сторону и издевательски произнес: – В любом случае, если мне захочется узнать, я допрошу вот этого. После чего он уставился на младенца, чья мордашка была частично скрыта грудью Неферу. – Как? Ты кормишь? А ведь не хотела. – О, он так хотел этого… Я сжалилась над ним. Верно, Иохаведа? Кормилица зарделась. – Грудь у меня теперь отвратительная, – продолжала Неферу. – Уродливая! Впрочем, это не важно, в ближайшие годы ее будет видеть только Моисей. Я начинал догадываться о третьей функции ребенка: ему предстояло быть защитой от Сузера. Благодаря малышу она сможет держать своего брата на расстоянии в надежде, что не вызовет у него ни малейшего влечения. Тот недовольно скривился и поджал губы. Казалось, говорение требует от него усилия; и это впечатление еще подкреплял звук его хрипловатого голоса: – Принцессы не обременяют себя кормлением грудью. Наша мать никогда не снисходила до такого. Ты чересчур потакаешь его капризам, Неферу. Прежде всего эти слова означали: «Ты уступаешь капризам своего сына, а не своего брата». – Он – все, что осталось у меня от отца, – вздохнула она. – Нет, – возразил Сузер. – От нашего отца тебе остался я. Из осторожности Неферу согласилась. Сузер поочередно внимательно оглядел малыша и его подложную мать. – Какого цвета у него волосы? Рыжие? – Да нет, это младенческий пушок, цвет еще изменится. – Он на тебя не похож. – Правда? – На отца тоже. – Я того же мнения. У Моисея уникальная внешность, исключительная. С самого своего появления на земле он осмелился быть самим собой. Он станет необыкновенным человеком. Сбитый с толку воодушевлением Неферу, Сузер нахмурился. – Надо достроить гробницу отца. Я повелел нашим генералам, чтобы они доставили нам побольше новых пленников для строительных работ. У нас есть семьдесят дней. Потом Дом Вечности выдаст нам мумию, и мы организуем грандиозное погребение. Неферу кивнула. Сузер приблизился к ней, понюхал воздух и удивился: – Странный запах… Он вдыхал исходившие от Неферу винные пары. Она воскликнула: – Не подходи! Моисей только что покакал. Понюхав пеленки, она сделала вид, что проверяет, и скривилась от отвращения. – Точно… Я им займусь. – Тогда на что нужна кормилица? – ткнув пальцем в сторону Иохаведы, пробурчал Сузер. Неферу повысила голос: – Хватит, Сузер! Я ращу его по своему усмотрению, не вмешивайся. Если бы отец так со мной обращался, я бы уже была замужем за принцем Пунта! Кстати, я подумываю о том, чтобы удалиться в Аварис[56]. Сузер отлично уловил прозвучавшую в ее словах угрозу и, бормоча какие-то приличествующие ситуации слова, удалился. Едва он ушел, Неферу, словно кипу белья, сунула Моисея Иохаведе и быстрым, но спотыкающимся шагом воротилась к себе. – Может, дать тебе питье, способствующее сну? – предложил я. Растянувшись на постели, Неферу зевнула. – Да есть у меня твое питье! Она ткнула пальцем в сторону кувшина, аккуратно установленного между валиками. – Зачем ты призвала меня, Неферу? – Я? Вовсе нет. Ты сам пришел осведомиться обо мне. Кстати, очень мило. И впредь не сомневайся, заглядывай. Не правда ли, Птахмерефитес, это приятно? Птахмерефитес, которая провожала Сузера до выхода из покоев принцессы, засеменила к нам из глубины комнаты. – Простите, принцесса, вы что-то спросили? Неферу уже спала. Я пересек Мемфис в обратном направлении, уже не прислушиваясь к разносившимся повсюду сплетням и слухам, которые отныне сосредоточились на пирамиде, расположенной на стороне заходящего солнца. Некоторые полагали, что она достроена, другие – что нет, но все сходились на том, что евреям придется нелегко. Я вышел через южные ворота и приблизился к нашей хижине в зарослях тростника. В этот момент ни одно место не казалось мне прекраснее или дороже. Когда я отворил дверь, ко мне с поднятым трубой хвостом, на быстрых лапках подбежала разъяренная Тии. Она замяукала и принялась прохаживаться у меня между ногами, но не терлась о них. Случилось что-то необычное. Я окликнул Мерет. Тщетно. Должно быть, она вышла, подумал я. Раздраженная, что я не реагирую, Тии лихорадочно повторила свою пантомиму. Она топталась на бархатном коврике, нервно выдергивая из него свои сверкающие, как молнии, коготки. Тут появился Пакен. Он был мертвенно-бледен. – Мерет арестована. – Как?! – Люди Сузера забрали придворных танцовщиков и музыкантов, а также виночерпия, повара, пекаря и всех прислуживавших за столом и в опочивальнях. – Что за вздор! Для чего? – Для пирамиды! – Прости, что? – Сузер готовит погребение своего отца. Я онемел. Пакен бросился ко мне, схватил за плечи и с силой потряс: – Ты что, Ноам, не понимаешь? Они заточили Мерет, чтобы убить ее, мумифицировать, а затем поместить в гробницу фараона! * * * Сощурившись, я не сводил глаз с невозмутимо-голубого недвижного небосвода, по которому начинало спускаться солнце. Через несколько часов свершится страшное. На закате слуги фараона один за другим будут задушены. Мерет простится с жизнью. Так постановили Сузер и визирь Ипи. Как только фараон, просмоленный, набальзамированный и перетянутый полосами ткани, пустится в свое путешествие в потусторонний мир, ему потребуется его челядь: а посему очень важно как можно скорее убить и мумифицировать его окружение, чтобы по истечении семидесяти дней торжественное официальное шествие увело все это высшее общество в сердце пирамиды или в гробницы окрест нее.