Разумеется, я осознавал, что в нашем счастье присутствует доля эгоизма: сотня принесенных в жертву узников как раз сейчас подвергалась мумифицированию в Доме Вечности; в то время как мы предавались блаженству любви, многие семьи захлебывались в рыданиях. Однако, хотя было бы подло не думать о них, нам не подобало не радоваться друг другу. Контраст с чужим горем еще больше усиливал наше счастье. Вечером после нашей встречи я написал пространное письмо Неферу, чтобы поблагодарить ее за помощь. Не найдя в себе смелости снова преодолеть заслон, который Сузер[57] выставил перед царским дворцом, я предпочел передать свое послание через Иохаведу. Та сообщила мне, что Неферу прочла его и рассмеялась. Мне еще представится случай засвидетельствовать принцессе мою признательность. Что же касается причины внезапного появления чудесной девочки, постичь ее мне не удавалось. Почему именно в тот день, в самый критический момент? Не хотела ли она что-то сообщить мне? Я упрашивал ее об этом. Она следила за мной? Ей было необходимо увидеть, что я сдался, потерял надежду? Для чего? Для кого? Для какого-то божества? Что она проверяла, эта девочка, напрямую общавшаяся с духами? Этот эпизод смущал меня и не поддавался никакому объяснению… С тех пор как опять появилась эта странная девочка, меня снова стало преследовать воспоминание о втором пророчестве. Было ли это как-то взаимосвязано? Разумеется, в свитке жизни, на том папирусе, где записаны наши судьбы, было предрешено, что я предстану перед Неферу, которая предстанет перед Сузером, который отпустит Мерет. Неизбежность, рычагами коей мы были, следовала своим чередом. Но Дерек? Где он? Мы с Мерет вернулись к своим занятиям и заботам, которые приводили нас в зажиточные особняки еврейского квартала и в заросли нильских тростников в поисках младенцев. Как-то ночью за мной спешно примчались посланницы Неферу: Моисей был при смерти. Подхватив свои котомки, я ринулся во дворец. Вода в реке потускнела и стала черной как смоль, можно было подумать, что Нил исчезает, пока город спит тяжелым свинцовым сном. Входя в покои Неферу, я на мгновение остановился на пороге. Воздух в помещении сделался таким непрозрачным от обилия дымов благовоний, что, несмотря на закрепленные на стенах факелы, мне с трудом удавалось разглядеть что-то в этом насыщенном парами камфары тягучем и удушающем облаке. Мне показалось, будто в горле у меня застрял кусок пыльной коры. Прислужница схватила меня за руку и подвела к колыбели Моисея, подле которой находились Неферу и Птахмерефитес. – Он умирает! – воскликнула принцесса. – Сначала, – пояснила мне ее компаньонка, – появились сопли. Теперь он с трудом дышит. И кашляет. А в груди свистит. Ко мне подошла ошеломленная Иохаведа и робко сообщила: – Он отказывается есть и пить, отталкивает мою грудь. – Его наверняка коснулась стрела богини Сехмет, или же он одержим демоном! – заключила Неферу. Я склонился к ребенку. Осмотр успокоил меня: это был капиллярный бронхит, заболевание дыхательных путей, которое, как правило, проходит само. Однако я нахмурился: – Ну-ка, прежде всего уберите эти ваши благовония. – Напомню тебе, что так боги очищают больного, – возмутилась Неферу. Я чуть было не ответил: «Выбирай, боги или я», однако сдержался, понимая, что она сделает неправильный выбор. – Выветрите этот дым, создайте сквозняк, очистите воздух. Это и на нас действует удушающе, представьте, каково Моисею, у которого заложены нос и горло! Меня послушались. Я решил прибегнуть к двум разным припаркам: из льняной муки и из капустного листа. Мне принесли льняную муку. Я засыпал ее в воду, нагрел жидкость, чтобы она загустела, а затем, когда масса немного остыла, переложил ее в кисею. – Прикладывайте ему этот компресс к горлу всю ночь. Кожа покраснеет, но ему станет легче. Мне принесли капусту. Припомнив уроки Тибора, я улыбнулся: какое растение похоже на легкие? Листья капусты, плоские и разветвленные прожилки которых представляют собой зеленые бронхи. Я валиком раскатал листья, чтобы они стали мягкими и дали сок, нанес полученную массу на грудь мальчонки, а затем накрыл его нагретым полотенцем. – Пусть часок полежит. Благодаря отхаркивающему действию капусты Моисей выкашляет всю гадость, которая мешает ему дышать. Я собрал свои вещи. – А с утра повторите. Я к вам загляну. Неферу уцепилась за мой локоть: – Ноам, он выживет? – Клянусь тебе, через неделю он будет отлично себя чувствовать. Она с облегчением вздохнула. – Как тебя благодарить? – Ты и так уже щедро одарила меня, принцесса. – Я? – Да. Тем, что спасла Мерет. – Ах, вот ты о чем, – скромно потупившись, прошептала она. – Ты заслужила вечную мою благодарность. – Вот и хорошо! Моисею пригодится. Махнув рукой, она дала мне понять, что не стоит обсуждать это. Когда я покидал дворец, меня окатила волна радости. Я помог ребенку, я пользуюсь доверием и поддержкой принцессы, я живу с любимой женщиной. Мне захотелось подольше пройтись, чтобы насладиться своим ликованием, поэтому я углубился в улочки Мемфиса. У южных ворот города темноту нарушил шум. Кто-то вопил от отчаяния, а другие поносили его. Я ускорил шаг. Пятеро хулиганов в одних только набедренных повязках измывались над долговязым человеком, закутанным во многие слои льна. Он изо всех сил старался защитить свои мешки и не дать ворью опустошить карманы, но тщетно. Испуская пронзительные крики, он неловко пытался уклоняться от ударов, протягивал что-то нападавшим, не понимая, что другой тип в это время вырывает у него из рук котомки. Я догадался, что бедолага ничего не видит, а злоумышленники пользуются его слепотой, чтобы обчистить калеку. Сотрясаемый бессильной злобой, он беспорядочно отбивался, а бандиты осыпали его тумаками. Их подлость ужаснула меня. Я яростно набросился на мерзавцев и принялся колотить их. Эффект неожиданности помог мне повалить их на землю, остальное довершило мое негодование. – Сукины дети! – проревел я. – Пятеро на одного слепого! Вам следовало бы сдохнуть от стыда! Один из них не стерпел оскорбления и кинулся на меня. Я уложил его резким ударом в затылок. Он рухнул на землю. Четверо других в страхе бежали. Лежавший на земле калека догадался, что кто-то пришел ему на помощь. Не зная, где спаситель, он пробормотал: – О, благодарю, благодарю. Я схватил его за запястье: – Как ты себя чувствуешь? Чтобы ответить мне, он приподнял голову. Это был Дерек. Часть четвертая. Удары топора в небе Интермеццо Ноам, Нура и Свен не могли поверить: еще вчера накапливались одни дурные новости, а сегодня множились хорошие. Бритта, месяц назад переведенная в клинику Мафусаила в Лос-Анджелесе, одерживала победу за победой. «Этернити Лабс» вырастила ее стволовые клетки, чтобы создать для нее селезенку. Проведенная накануне пересадка удалась. Никакого отторжения трансплантата. Никакого повышения температуры. Это был успех, о котором восторженным хором мгновенно сообщили все медиа, поскольку заботящаяся о продвижении организация «Этернити Лабс» умеет грамотно преподнести свои деяния. В данный момент, в соответствии с той же процедурой, в лабораториях трудятся над созданием новой печени и новехоньких почек – чтобы вырастить эти культуры, потребуется несколько недель. И все же Бритте по-прежнему грозила опасность. Хотя новые органы были восстановлены из ее собственных клеток и теперь несли ее геном, они все же оставались инородными телами, выращенными in vitro. Каждая следующая трансплантация подвергнет ее опасности; организму придется сопротивляться до конца; определенный риск представляло также выведение из искусственной комы, Бритта могла сделаться вероятной мишенью внезапно начавшихся онкологических процессов. Сумеет ли она когда-нибудь выпутаться? – Ну вот! – воскликнула официантка в форме цыплячьего цвета. Восхищенная собственной расторопностью, молодая женщина расставила на столе гигантские картонные стаканы и пластиковые тарелки. Одарив компанию широкой улыбкой, так что ее глаза превратились в щелочки, она отступила на шаг, и стали видны ее толстые щиколотки, стиснутые белыми носками над высокими кроссовками. Заметив, до какой степени это укорачивает ее толстые ноги, Ноам задумался, ради чего менеджер заставляет служащих носить такую одежду. Нура, Свен и Ноам уже месяц как обосновались в Лос-Анджелесе и скоро, как всегда, должны были отправиться в больницу. Их калифорнийское житье имело привкус кофе и глазуньи – яичница так хорошо смягчает горечь кофе, что одно без другого уже никак не идет. То ли от изнуряющего солнца, то ли из-за неотвязно терзавшего их беспокойства, из-за окружающей обстановки и поведения людей, которые выглядели странными, но им все никак не удавалось приспособиться к американской жизни. Стоило покинуть отель, с мостовой в нос бросалась едкая вонь выхлопных газов, с тротуаров – запах гриля, а из подъездов тянуло марихуаной, так что им приходилось поскорее прыгнуть в такси, потому что здесь не ходят – здесь ездят. Насколько Нью-Йорк вертикален, настолько же Лос-Анджелес горизонтален. Бывшая пустыня, хоть и застроенная зданиями, не исчезла, она продолжает существовать под городом; ее присутствие напоминает о себе каждому тем фактом, что город безгранично растягивается, что в атмосфере парят миражи, а ленты автотрасс непрерывно и бесконечно переплетаются. Построенные из дерева и лишенные фундамента дома возникают здесь, не укореняясь. Сады цветут лишь благодаря разнообразным ухищрениям, постоянному поливу и генетически модифицированным растениям, так что листья, когда они не опадают, выглядят совершенно пластиковыми. Расположение и постройка города родились не от вековой традиции, а из плана, разлиновавшего кварталы квадратами блоков и пометившего каждые двадцать метров красными светофорами. – Свен, мне не хочется идти в клинику Мафусаила, – заявила Нура. – Почему, дорогая? Что случилось? – Ты знаешь, что я обожаю сидеть возле Бритты, ощущать ее тепло, ее запах и смотреть на нее. Но сегодня утром я ощущаю, что больше не вынесу ее коматозного состояния и взорвусь.