— Я об этом думала. Но мне показалось — лучше сказать, что он умер, чем что он не хотел Рогера. Ну, ради чувства собственного достоинства. — Но этого вы знать не можете! Вы не знаете, чего он хотел. Вы ведь не дали ему шанса! Ванья покосилась на Себастиана. До чего же он распалился. Его голос стал громче и сильнее. Он сдвинулся на край дивана и, казалось, готов в любую секунду вскочить. — А что, если он бы захотел Рогера, знай он о его существовании? Лену энергичный выпад Себастиана явно не тронул. Она загасила сигарету, выпустив из легких последний дым. — Он был уже женат. Воспитывал других детей. Собственных детей. — Как его звали? — Отца Рогера? — Да. — Джерри. — А если бы Джерри отыскал Рогера, когда тот стал старше? Как, вы думаете, Рогер бы отреагировал? Ванья наклонилась вперед. Чем Себастиан занимается? Это ведь абсолютно ни к чему не ведет. — Как бы он смог его отыскать? Он ведь даже не знал о существовании сына. — Ну а вдруг? Ванья мягко накрыла руку Себастиана своей, чтобы привлечь его внимание: — Эти гипотетические рассуждения ведь не совсем относятся к делу? Себастиан остановился. Почувствовал, что Ванья бросает на него сбоку удивленные взгляды. — Верно. Я… — Впервые за очень долгое время Себастиан не знал, что сказать, поэтому он просто повторил: — Верно. Наступила тишина. Они встали, посчитав, что закончили. Себастиан пошел в прихожую, Ванья за ним. Лена не предпринимала попыток встать или проводить их до двери. Они уже выходили в прихожую, когда она остановила их. — Часы Рогера. Себастиан с Ваньей обернулись к Лене. Ванью не покидало ощущение, что с этой женщиной в просиженном кресле что-то не так, но не могла понять, что именно. — Что с часами? — Журналистка, с которой я разговаривала, сказала, что Лундин, перед тем как убить Рогера, забрал его часы. Дорогие часы. Теперь ведь они мои? Ванья шагнула обратно в комнату, слегка удивившись тому, что Лена не в курсе. Торкель обычно тщательно следил за тем, чтобы родственников информировали. — На настоящий момент все указывает на то, что Леонард Лундин не причастен к убийству вашего сына. Лена восприняла информацию не более взволнованно, чем если бы Ванья рассказала, что ела на обед. — О’кей, но часы-то, наверное, все равно принадлежат мне? — Думаю, да. — Я хочу их получить. Себастиан и Ванья поехали обратно в отделение полиции, чтобы подвести итоги дня. Ванья вела машину быстро. Слишком быстро. Она чувствовала в груди ком раздражения. Лене удалось ее спровоцировать. Ванья очень редко позволяла себе поддаваться на провокации. В этом заключалась сила. Способность сохранять хладнокровие и дистанцию. Лена же проникла к ней в душу. Себастиан держал возле уха мобильный телефон. Он разговаривал с Лизой. Ванья слушала его реплики. После заключительного вопроса о ситуации дома и явно краткого ответа Себастиан завершил разговор и сунул телефон в карман. — Лиза платила Рогеру за то, чтобы тот изображал ее парня. — Я поняла это из разговора. — Не столь крупные суммы, чтобы это покрывало покупки, но кое-что тут, возможно, и есть. Он был предприимчивым. — Или жадным. Похоже, у них это в роду — думать только о деньгах. Я хочу сказать, у нее убили сына, а она думает только о том, чтобы загрести побольше денег. — Извлечение пользы из ситуации, в которой ты оказался, является одним из способов справляться с болью. — Диким способом. — Возможно, у нее нет другого. Типично для психологов. Проявлять понимание. Все реакции естественны. Все поддается объяснению. Но Ванья не собиралась позволять Себастиану отделаться так легко. Она была зла, и ничто не мешало ей выплеснуть злость на него. — Если серьезно. Глаза у нее покраснели от этого чертова дыма. Бьюсь об заклад, что она не проронила ни единой слезы. Я видела людей в шоке, но это не тот случай. Ей просто все безразлично. — У меня возникло впечатление, что она абстрагируется от тех чувств, которых мы ожидаем. От скорби, отчаяния, даже сопереживания. — Почему же? — Откуда мне, черт возьми, знать? Я общался с ней сорок пять минут. Вероятно, она их отключила. — Просто отключить свои чувства нельзя. — Нельзя? — Да. — А ты никогда не слышала о людях, которых кто-то настолько больно ранил, что они предпочитают больше ни к кому другому не привязываться? — Это другое дело. У нее умер ребенок. Зачем же добровольно отказываться от реакции на происшедшее? — Чтобы иметь силы жить дальше. Ванья на некоторое время замолчала. Тут что-то не так. С Себастианом. Что-то новое. Сперва он подобно терьеру уцепился за вопрос об отце Рогера. За тему, после двух вопросов оказавшуюся совершенно не интересной для расследования, а сейчас Ванье показалось, что она услышала в его голосе новые нотки. Более приглушенные. Он не возражает. Не стремится проявить быстроту, остроумие или снисходительность. Нет, тут что-то другое. Возможно, печаль. — Не могу с этим согласиться. Не оплакивать сына дико. — Она оплакивает как может. — Ни черта она не оплакивает. — Откуда тебе, черт подери, знать? — Ванья вздрогнула от внезапной резкости в голосе Себастиана. — Что ты вообще знаешь о горе?! Доводилось ли тебе терять кого-нибудь, кто значил бы для тебя все? — Нет. — Тогда откуда тебе знать, что является нормальной реакцией? — Конечно, но… — Вот именно, — перебил ее Себастиан. — Ты не имеешь ни малейшего представления о том, о чем говоришь, поэтому тебе бы лучше просто заткнуться. Ванья покосилась на Себастиана, удивленная его вспышкой, но он просто смотрел прямо перед собой, не отрывая взгляда от дороги. Они продолжили путь в полном молчании. «Как же мало мы друг о друге знаем, — думала Ванья. — Ты что-то скрываешь. Я знаю, каково это. Лучше, чем ты думаешь». В офисном помещении здания полиции было более или менее темно. Кое-где ограниченные участки зала освещали включенные экраны компьютеров или забытые настольные лампы, но в целом царили темнота, пустота и тишина. Торкель медленно шел между письменными столами к освещенной столовой. Что деятельность в отделении полиции Вестероса не будет кипеть круглосуточно, он, пожалуй, себе представлял, но то, что большая часть здания после 17:00 полностью вымирала, все-таки стало для него сюрпризом. Торкель добрался до откровенно безликой столовой. Три круглых стола с восемью стульями возле каждого. Холодильник с морозильной камерой, три микроволновых печи, кофейный автомат, раковина и посудомоечная машина вдоль одной из длинных стен. В центре каждого стола искусственные цветы на круглой бордовой салфетке. На полу практичный линолеум в царапинах. Три окна без занавесок. На подоконнике одинокий телефон. За самым дальним от двери столом сидел Себастиан, перед ним стояла одноразовая чашка с кофе. Он читал газету «Афтонбладет». Торкель ее уже просмотрел. Лене Эрикссон отвели четыре страницы. Написано хорошо. Откровенно. Согласно статье, Лена по-прежнему считала, что ее сына убил Леонард Лундин. Торкеля интересовало, как она восприняла новость о том, что они его сегодня отпустили. Он неоднократно пытался дозвониться ей, чтобы сообщить, но она так и не ответила. Возможно, она до сих пор оставалась в неведении. Себастиан не отрывался от газеты, хоть и должен был слышать, как приближается Торкель. Только когда Торкель выдвинул стул напротив него, он бросил на коллегу беглый взгляд и снова вернулся к газете. Торкель сел, сцепил руки в замок и наклонился вперед: — Как сегодня прошло?