– Это не он там нас ждет? – спросила Эрика. Они направились к высокому зданию из красного кирпича с большим стеклянным входом, возле которого их ждал рослый лысеющий мужчина. – Нет, не он. Его помощник, – определил Питерсон. Они поравнялись с мужчиной, тот сдержанно им кивнул. Кожа его имела восковой оттенок, на голове сияла лысина. Лоб рассекал розовый шрам, исчезавший за левым ухом. – Доброе утро, господа. Можно еще раз взглянуть на ваши документы? – учтиво попросил он. В его отрывистой речи слышался южноафриканский акцент. Эрика обратила внимание, что под его костюмом скрывается довольно накачанное тело. Они показали свои удостоверения, которые он внимательно изучил, время от времени поглядывая на них. Затем, удовлетворенный, улыбнулся и кивнул: – Прошу вас. На лифте они поднялись на верхний этаж и вышли в небольшой коридор. Между двумя блестящими синими дверями стоял большой черный стол с лаковым покрытием. На столе – высокая изящная ваза с красивым рисунком в виде роз. В элегантности коридора сквозило нечто зловещее, и Эрика с любовью вспомнила подъезд в своем доме: маленький столик, заваленный номерами бесплатных глазет и рекламными листками кафе, торгующих едой на вынос. – Как вас зовут? – обратилась она к мужчине, который молчал, пока они ехали в лифте. – Джоэл, – ответил тот. Глаза у него были серые, взгляд – спокойно-сдержанный. – Снимите обувь, пожалуйста, – добавил он, распахивая синюю дверь справа. Из коридора они попали сразу в просторную гостиную открытой планировки. На полу лежал голубой ковер, окаймленный орнаментом в виде кремовых и белых роз. В комнате было очень тепло, стоял резкий навязчивый запах освежителя воздуха, работавшего от розетки. Джоэл не отходил от них, пока они снимали обувь. Эрика заметила, что Питерсон излишне скован и напряжен. – Пожалуйста, проходите. Они двинулись через гостиную с книжными полками по стенам и светлыми диванами, расставленными вокруг большого низкого журнального столика, на котором лежали фотоальбомы с детскими фотографиями. На одной, в частности, была запечатлена девочка в красном купальнике, строившая замок из песка на берегу моря. Надув губы, она с серьезным видом смотрела в объектив большими голубыми глазами. Стены украшали несколько больших фотографий с изображениями маленьких детей. Плененные щелчком фотозатвора мгновения детской чистоты, которые развесили в этой квартире для услаждения взора ее хозяина, подумала Эрика. Снимки были вполне безобидные, но в контексте обстоятельств жизни Тревора Марксмэна они вызывали тревогу. Комната загибалась влево, и, завернув туда, они увидели человека, сидевшего в кресле у огромного венецианского окна. Он смотрел на Темзу, на низкое серое небо. Небольшое буксирное судно тянуло за собой по пенящейся воде длинную баржу. Других судов на реке не было. – Тревор Марксмэн? – окликнул мужчину Питерсон. Тот обернулся, и Эрика на несколько секунд онемела. Его череп покрывала кожа, но как будто не своя – чужая. Словно кто-то раскатал большой кусок кожного покрова и затем небрежно насадил ему на голову. Вокруг глаз кожа была так туго натянута, что даже век не было. Губ вообще не существовало. – Присаживайтесь, прошу вас, – произнес Марксмэн. Взрывной звук «п» давался ему с трудом. На нем были свободные брюки и рубашка с расстегнутым воротом, в котором виднелась изуродованная шрамами шея. Ядрено-красные руки походили на когтистые лапы. Остатки ногтей имелись только на левом большом пальце и правом указательном. – Спасибо, что согласились нас принять, – сказала Эрика, кладя сумку на пол и снимая пальто. Она взглянула на Питерсона. Его лицо, обращенное на Марксмэна, искажала жгучая ярость. Она тоже испытывала отвращение, но взглядом велела ему взять себя в руки и сосредоточиться. Повесив пальто на спинку стула, она села. Питерсон сел рядом. – Чаю или кофе? – предложил Тревор. Глаза у него были ярко-синие и холодные; Эрика помнила их по первому снимку, который был сделан в августе девяностого года, когда его задержали для допроса. Казалось, они смотрят из глубины уродливой маски, что надевают на Хеллоуин. – Мы будем кофе, – ответила Эрика. – Джоэл, будь так любезен, – попросил Марксмэн. Говорил он с мучительной надсадой в голосе. Джоэл улыбнулся и скрылся за углом – там, очевидно, находилась кухня, предположила Эрика. – Не знаю, как бы я обходился без Джоэла. У меня больное сердце. Два шага сделаю и отдыхаю. – Значит, больше не рыскаете вокруг детских площадок. Или это он для вас делает? – спросил Питерсон. – Мы знакомы с вашим досье, но пришли к вам поговорить не об этом, – вмешалась Эрика, бросив на Питерсона предостерегающий взгляд. – Меня признали виновным только в одном преступлении… – заметил Марксмэн. – Да. В похищении и изнасиловании маленькой девочки, – отчеканил Питерсон. – Вы накачали ее наркотиками. – За это я отсидел семь лет и теперь каждый день сожалею о содеянном, – хрипло ответил Марксмэн. Он закашлялся, прикрывая безгубый рот красной когтистой лапой. Кивком показал на бокал с соломинкой, что стоял на подоконнике рядом с Питерсоном. Тот демонстративно откинулся на спинку стула, сложив на груди руки. Эрика встала, взяла бокал и поднесла его ко рту Марксмэна. Комнату огласили звуки всасывания жидкости через соломинку и затем бульканье пузырьков в опустевшем стакане. – Спасибо, – поблагодарил он, откидываясь в кресле. – Голос и горло так и не восстановились после дыма. – Врач сказал, я как будто за один раз выкурил десять тысяч сигарет. Эрика поставила бокал на место и села. Марксмэн взял салфетку, лежавшую сбоку в его кресле, и вытер лицо. Увидев, что Питерсон буравит его злым взглядом, он положил салфетку и поднял руки к груди. Затем медленно, пересиливая боль, расстегнул три пуговицы на рубашке, оголив обожженную грудь, на которой висело красивое серебряное распятие. Эрика обратила внимание, что у него нет сосков. – Я вымаливал у Господа прощение. Вымаливал, и Он простил меня. Вы верите в прощение, детектив Питерсон? – Я – инспектор полиции, – холодно ответил тот. – Вы – инспектор полиции, но вы верите в прощение? – Я верю в прощение, но считаю, что есть вещи, которые прощать нельзя. – Очевидно, это вы о таких, как я. – Именно. – Эрика взглядом велела Питерсону замолчать, но он продолжал: – Наш местный священник изнасиловал мою сестру, когда ей было шесть лет. Он пригрозил, что убьет ее, если она кому-нибудь расскажет. Марксмэн задумчиво кивнул. – Духовенство привлекает все самое лучшее и самое худшее. Он раскаялся? – Раскаялся? – Он молил о прощении… – Мне известно, что это значит! – заорал Питерсон. – Раскаялся! Он изнасиловал мою сестру, когда она была ребенком. И этого не исправить словами и молитвами! – Марксмэн хотел что-то сказать, но Питерсона уже было не остановить. – Он умер своей смертью, по естественным причинам; перед судом он так и не предстал. А моя сестра… ей не посчастливилось умереть в мире и покое. Она покончила с собой… – Питерсон, мы здесь, чтобы задать вопросы мистеру Марксмэну как свидетелю, – ровно произнесла Эрика. – Сядьте на место. Перед встречей с Марксмэном она провела с ним беседу, просила сохранять хладнокровие. Тяжело дыша, Питерсон с ненавистью смотрел на Тревора Марксмэна. Тот, маленький и сгорбленный, утопал в кресле. – Соболезную. – Его невозмутимость сводила с ума. Как и на фото Марксмэна, что видела Эрика, пересаженная кожа на его лице походила на маску, в глубине которой синели холодные глаза. Кожа над одним глазом сморщилась, и Эрика сообразила, что он вскинул отсутствующую бровь. Питерсон вскочил на ноги, со стуком опрокинув стул и, прежде чем Эрика успела среагировать, схватил Марксмэна за грудки, подняв его с кресла. Тот, безвольно болтаясь в руках Питерсона, не выказывал страха. – Как ее звали? – тихо спросил Марксмэн у самого лица Питерсона. – Что? – Вашу сестру? Как ее звали? – повторил Марксмэн с приводящим в бешенство спокойствием. – Не смей спрашивать ее имя! – взревел Питерсон, с силой встряхнув Марксмэна. – НЕ. СМЕЙ. СПРАШИВАТЬ. КАК. ЕЕ. ЗОВУТ. ГРЕБАНЫЙ ИЗВРАЩЕНЕЦ! – Питерсон! Джеймс. Отпустите его! СЕЙЧАС ЖЕ! – приказала Эрика, хватая его за руки. Но он продолжал трясти Марксмэна. – Вы поймите, мы же такие не по своей воле, – прохрипел Марксмэн. От тряски его голова болталась взад-вперед. Джоэл, внезапно появившись рядом с Эрикой, мускулистой рукой обхватил Питерсона за торс. – Отпусти его. Или я шею тебе сверну, – негромко пригрозил он. – Мы – офицеры полиции. Прошу всех успокоиться, – сказала Эрика, встав так, чтобы смотреть Питерсону в лицо. – Вы совершили нападение, я вправе защищаться, – заявил Джоэл. – Никто ничего не предпринимает. Питерсон, прекратите, а вы – уберите от него руки, – распорядилась Эрика. С минуту длилась немая сцена, потом Питерсон выпустил из рук Марксмэна, и тот рухнул в кресло. Джоэл отпустил Питерсона, но стоял рядом, раздувая ноздри. – Отойди! – рявкнул Питерсон. – Ну уж нет, приятель, – отказался Джоэл. – Питерсон. Уйдите, прошу вас. Я вам позвоню… УХОДИТЕ! – повысила голос Эрика. Питерсон обвел всех сердитым взглядом и вышел. Мгновением позже дверь за ним захлопнулась. Страсти улеглись. Джоэл шагнул к Марксмэну, застегнул на нем рубашку, помог ему удобнее устроиться в кресле, после чего Марксмэн жестом отослал его прочь. – Прошу прощения за случившееся, – извинилась Эрика. – Я пришла сюда, чтобы расспросить вас как свидетеля, и ожидала, что к вам будет соответствующее отношение. – Вы очень любезны, – кивнул он. – Нет. Я выполняю свою работу… Я просмотрела ваши показания и протоколы допросов от августа девяностого года. Вы утверждали, что следили за Джессикой пятого и шестого августа и вели за ней наблюдение возле ее дома утром седьмого числа. – Да. – Зачем? Марксмэн прерывисто вздохнул. – Я был влюблен в нее… Я вижу, вы кривитесь. Но вы должны понять: я не в состоянии контролировать свои чувства. Меня воротит от собственных желаний, но я не в силах их контролировать. Она была прелестной девочкой. Впервые я увидел ее у газетного киоска в Хейзе, вскоре после того, как освободился из заключения. Она была с матерью. Это случилось, должно быть, в начале весны девяностого. Джессика была в голубом платьице, такой же лентой были завязаны сзади ее волосы. От волос исходило сияние. Она держала за руку младшего брата, щекотала его и смеялась. Ее смех. Он звучал как музыка. Я услышал, как ее мать, расплачиваясь за газету, назвала их домашний адрес. Ну и стал… следить за ними. – И какое впечатление производили на вас Коллинзы как семья? – Они казались беззаботными. Хотя… – Что? – Пару раз я наблюдал за Джессикой в парке, где она гуляла с матерью и сестрой. – С Лорой?